Враги народа. Затмение. Главы 4-8

4880
  4.     Утро наступило, как и обычно, встречая людей петушиным криком и собачьим лаем. Теплый, апрельский ветерок доносил с полей легкий аромат пробуждающихся травок и цветочков. Небо синее-синее, было причудливо изрисовано мистическими узорами, которые составляли редкие облака. Диво дивное. Глядя на эту красоту, невольно думаешь: как же хочется жить! Но только тихо, спокойно, чтобы никто не мешал жить.   Как ни странно, городские вели себя пока вполне тихо. Только один в восьмом часу утра сел на лошадь и помчался в сторону города.   «В противоположную сторону от ребят...», облегченно подумали наши заговорщики, увидев в окно скачущего всадника. По плану, трое бежавших должны были отъехать уже далеко, во всяком случае, Никанор пока их не достанет.   Увидев, что все тихо, люди разбрелись по своим делам. Митька плотник пошел в свой сарай, он еще не сдал заказ, большой обеденный стол, который обещал сделать одному хорошему человеку из соседнего села. Отец Иоанн ушел в храм, вечером должна была состояться праздничная служба. Клавдия Петровна занялась домашними делами, она решила помочь батюшке навести порядок в доме, а Васька побежал к своим друзьям, Сережке Громову и Петьке Сидоренкину.   Солнце поднималось в зенит.   В двенадцатом часу дня Клавдию Петровну внезапно отвлек от домашних дел нехороший шум за окном. Сердце вновь почувствовало недоброе. Выглянув в окно, она осела: видимо молодчик, унесшийся с такой скоростью утром, привел подкрепление, и теперь по деревне вышагивало несколько десятков сапог, пинающих Землю русскую с какой-то непонятной ненавистью, которую много лет спустя проявят разве только фашисты. Пригнали и автомобиль, который мрачной громадиной стоял у дома Авдеевых. Из дома с самодовольной усмешкой вышел Никанор. После вчерашней пьянки он выглядел плохо: уродующие лицо мешки легли под глазами, на щеке красовался крупный синяк, в суматохе поставленный отцом Иоанном, соломенного цвета жидкие волосы не расчесанной копной сбились на затылке. Никанор прошел вдоль домов, выкрикивая фамилии тех, кто ему был нужен.   - Авдеев. Фомин. Снеговы. Весёлкин.   Услышав свою фамилию, Весёлкин, Митька, по привычке вышел во двор, он не привык прятаться. Потихоньку собралась вся деревня, которая еще не успела, в большинстве своем, уйти в поле. Вышел из храма и батюшка, его фамилию Фомин, Никанор прокричал с особой интонацией.   - Где Снеговы и Авдеев? – нетерпеливо-раздражительно задал вопрос Никанор.   Ответа не последовало.   - Повторяю, где эта контра собачья прячется?! – повторил свой вопрос он.   Опять тишина. Когда атмосфера накалилась до предела, раздался робкий голос Авдотьи, матери Петьки.   - Они уехали…   Услышав это «они уехали», ее супруг, Виктор Семенович, серьезного вида мужичок, недоуменно и одновременно, гневно сверкнул на жену. Он-то знал, куда уехали ребята, но не собирался выдавать односельчан, а жена… Как же так? Прожил с ней столько лет, и не разглядел, кем она была на самом деле. Вот когда проявляется истинная сущность… стукача.   - Куда? – взорвался Никанор.   - Не знаю, - уже пожалев о сказанном, пролепетала Авдотья. – Я ночью видела, как Митька лошадь запрягал.   - Ну, баба дурра, – в сердцах бросил Виктор Семенович. Никогда он словом плохим ее не называл, любил, уважал, а теперь не понимал, как мог так ошибиться. И что на нее вообще нашло? Выдала еще и Митьку…   - Так... Заговор контрреволюционный раскрывается, – пропел Никанор и по привычке оскалился. Такая же гримаса появилась и на лицах его соратников.   – С этими гнидами разберемся. Далеко они не уйдут, – повысив голос: -  А вот вы арестованы, - заключил он, обращаясь к Митьке и Клавдии Петровне. – И ты, поп тоже.   - А батюшку то за что? – воскликнули женщины в толпе.   - Мы знаем за что. Эй, чего встали, как вкопанные. Для вас персональное приглашение требуется? Хорошо, будет. А ну, ребята, пригласите-ка этих голубчиков к нам на чаек. Ха-ха-ха!   Услышав команду, стая сторожевых псов в человеческом обличье, швырнула сначала Клавдию Петровну, потом Митьку, а затем и батюшку Иоанна, причем его постарались швырнуть так, чтобы он упал, а после еще и пнули. Так что встать он смог не сразу. Ваську, побежавшего за бабушкой, эти же чекисты откинули, как пушинку и десяток рук в толпе бережно утащили его из этой свалки, дабы еще и мальчонке не досталось. На несколько минут наступила тишина. Эту тишину разрывал только отчаянный Васькин плач. Большая толпа, состоящая из пятидесяти человек, стояла, опустив головы. Животный страх уже закрался в глазах. В головах многих вращалась одна и та же шальная мысль «А что, если… взять лопату, грабли, вилы и показать этим негодяям…» но это была только мысль. Люди боялись. Страх. Источник всех бед. Разрозненность. Беда общества.   Чекисты посадили троих арестованных в машину с решетчатыми окнами, закрыли двери и вернулись к своему предводителю. По их возбужденным, перекошенным звериной ухмылкой лицам было понятно, игра еще не закончена, она в самом разгаре.   - Ну, что товарищи. Революция нуждается в средствах. У нас их нет. Не у крестьян же бедных брать? Вон, товарищи, перед вами шкатулка со средствами стоит. Берите. Революция зовет.   И два десятка натравленных на политучениях, горящих ненавистью ко всему святому и чистому, чекистов понеслись к скромно стоящему деревянному храму, сияющему позолоченными куполами на ярком ослепительном полуденном солнце.   Небо стало затягиваться тучами, быстро, стремительно и неожиданно.   Чекисты не удосужились даже нормально открыть дверь, они выбили ее бешеным ударом ноги. Старенькая, хрупкая, она упала наземь с оглушительным грохотом. Кто-то из толпы дернулся, долг христианина обязывал кинуться на защиту Божьего дома, но предвидев это, Никанор, коршуном следящий за реакцией затравленной толпы тихо, по-змеиному шипяще произнес.   - Не пырхайтесь. Хотите, расскажу вам одну сказку прибаутку? Интересная. В одной деревне, такая же церковка стояла. Богатенькая, золотишка там много была и всякой утвари. А революции денюжки нужны. Ну, так вот, герои революции решили позаимствовать золотишко у церковки этой. А народец пожалел золотишка, взбунтовался. Нет больше этой деревеньки. Вороны доклевывают то, что осталось от нее.   И вновь Никанор разразился диким, демоническим хохотом, поигрывая револьвером. Оставив недоуменных крестьян в состоянии шока, он направился к храму, «помогать» своим.   Люди застыли, как истуканы, а арестованные, видящие все сквозь зарешеченное окно, плакали навзрыд, не в силах выдержать такого зрелища. Только что такие сильные, когда унижали только их, они ослабели, видя немощь свою, когда нежданные гости оскорбляли святыни.   Не прошло и пяти минут, как кто-то из чекистов сбросил с высоты храма крест. Он обрушился, подняв огромное облако пыли, прочно врезавшись в землю, оставив глубокий след. Вскоре вандалы вынесли иконы, подобрав наиболее почитаемые, старинные.   - Холодно у вас что-то. Согреться бы, – продолжал и********я председатель. – Костер палить будем, а с ним все ваши былые предрассудки. Хватит верить в богов. Где они? А? Вот, смотрите, как эти дощечки гореть будут. И что? Думаете, меня сейчас прям на месте гром разразит? Не разразит. Вот он я, живехонький стою. Ха!   Страшным пламенем взвился костер. Костер из икон. Никогда такого не было на Руси. Во времена татаро-монгольских набегов святыни удавалось сохранить, в период тяжелых турецких войн, храмы оставались, а тут свои, русские пришли... звери. И этому вандализму дал широкую дорогу новый царь, красный царь, который первым подпалил самые почитаемые иконы на Руси в Петербурге в 1918 году, приплясывая у этого костра, дав тем самым пример своим слугам творить то же самое. [1][2]     Только что синее небо, стало мрачным, серым. Солнце спряталось за грозовую тучу. Где-то вдали сверкнула молния. В этот момент раздался крик.   - Клавдия! Клавдия померла!   Эта сильная женщина выдержала все: побои, унижения, страхи, переживания. Но такого ее сердце не вынесло. Еще одной чистой душой на грешной Земле стало меньше. Еще одна душа отправилась в Рай.     5.     Прошло три часа, как отъехал автомобиль с арестантами. Костер погас и теперь дымился, являя собой олицетворенную боль народную. Храм, разрушенный, разбитый, казалось, с укором взирал с высоты своей на людей, слабых в своих пороках, некрепких в трусости и желании спасти собственную жизнь, пусть даже и ценой жизней других.   Люди поспешили закрыться в своих домах. В душах многих гремели бури, так было в семье Громовых: отец Сереги, светловолосого мальчишки, которого мы уже с вами видели, метался из угла в угол. Его жена убитым взором следила за этой эмоциональной вспышкой мужа и полностью понимала его. Как им хотелось сейчас сделать хоть что-то, выйти в противовес этому злу. Но их было всего двое, а тех – десятки вооруженных громил. Виктор Семенович, отец Петьки, тоже очень переживал. Еще хуже ему было от осознания того, что он живет бок о бок с предательницей, которая, наверное, в случае чего, так же просто сможет выдать и его самого. «Хоть бы Петьке не передался этот характер порочный», - то и дело думал он, посматривая на щупленького, какого-то несуразного, лопоухенького мальчишку, в котором так остро угадывались черты матери: тот же острый взгляд светло серых глаз, та же нервозность. Прежде Виктор не предавал всему этому значения, а теперь на сердце стало совсем тошно. Жена ушла к соседке. «И хорошо, что ушла», - проносилось в его голове.   Авдотья медленно шла на другую сторону деревни к Дашке, своей закадычной подружке. Ей было не по себе после случившегося. Она сама не ожидала от себя такой подлости, глупости. Как будто кто-то за язык потянул. Зачем сказала? Любопытство, злорадство и страсть к сплетням год от года уводило эту женщину вдаль от верной дороги в неизвестные дебри. И сегодня проявился результат этого скорбного пути.   Задумавшись, Авдотья не сразу услышала, что ее окликнули. Только, когда кто-то окликнул ее чуть громче, она вышла из своего ступора.   - Куда идешь, девица-красавица? – Пропел чей-то знакомый голос.   Авдотья обернулась. Никанор стоял совсем неподалеку, загадочно улыбаясь.   - Может, провожу, а то небезопасно таким красивым в одиночку ходить,  – подавая руку, вкрадчиво добавил он, – ты не смотри, что я такой суровый. Просто у меня работа такая. А ты не бойся. Не обижу. Пройдемся, а то заскучал я совсем…     И Авдотья, наша запутавшаяся в своих мыслях, страхах и страстях, Авдотья, пошла. Забыв про мужа, про сына, про то, кем был тот человек, который сейчас смотрел на нее волчьим голодным взглядом. Эта женщина сделала еще один стремительный прыжок в пропасть, выбраться из которой потом будет практически невозможно.     6.     Друзья, Александр, Михей, Андрей и племяшка Митьки, пятнадцатилетний Илюшка, уже подъезжали к Тамбовской губернии, молчаливые, задумчивые. Еще такой молодой Андрей, которому недавно исполнилось только девятнадцать, сейчас выглядел, как старик. Первые ранние морщинки проложили за эту ночь глубокую борозду на переносице. Михей, заводила и весельчак, стал серьезным, как никогда. В свои двадцать три он был готов уже покинуть этот бренный мир. Александр, самый старший из всех, дожив до тридцати познал и боль утраты, и кошмар войны, и отчаяние беспредела, который все более опутывал столь любимую им Родину. Все трое думали сейчас о своей деревне, о родных, близких, друзьях, Андрей вспоминал озорной взгляд Василиски, соседской девчонки, которая, то манила, а то осаждала парня холодным безразличием, играя на его чувствах. Теперь, похоже, все это позади. Ах, кто бы мог знать тогда! И не ведал Андрей, что эта самая гордячка Василиска сейчас лила горькие слезы по нем, не надеясь увидеть его хотя бы еще раз.   - Приехали, – устало провозгласил Илюшка. Он тут был много раз, и знал дом, где обитали повстанцы, ведь они были хорошими знакомыми Митьки, мятежный дух которого никогда не давал ему жить, как все. Но вот прибиться к этой группировке он, к своей большой печали, в силу сложившихся обстоятельств не мог. Дом ничем не выделялся на фоне старины большого села, единственное, он был еще более ветхим, чем все остальные. Люди, тайно собирающиеся здесь, еще не успели проявить себя и, благо об их замыслах, не стало известно красным. Илюшка постучал кодовым сигналом, три быстрых и четыре размеренных удара. Дверь не сразу, но открылась. Хозяин внимательно посмотрел на Илюшку, узнал, проницательным взглядом оглядел троих мужчин и кивком головы пригласил внутрь.   - Тоже красные достали? – сурово и одновременно, по родному понимающе, спросил невысокий, но хорошо сложенный мужчина лет тридцати, впуская гостей в дом. В комнате стоял большой дубовый стол и три лавки. На одной из них сидело четверо мужчин, остальные места, видимо, были приготовлены для тех, кто еще не пришел. – Располагайтесь, мы тут как  раз совет держим.    - Да. У нас там такое твориться стало, ужасть, – ответил Александр, скромно садясь на край свободной скамьи.   - То ли еще будет, – резко ответил хозяин дома. - А первоначально-то сколько обещали… Ленин с трибуны провозглашал демократическое, справедливое государство, которое примет всех политических заключенных и репрессированных по религиозной принадлежности людей со всего мира, обещал свободу совести и вероисповеданий, обещал, что будет абсолютное счастье. Поэтому люди за ним и пошли. А потом началось… Гайка закручивалась быстро, даже очень быстро. Учредительское собрание разогнали, все газеты, которые имели другую точку зрения, закрыли, всех, кто шел, хоть как-то вразрез с мыслью партии, уничтожали. Теперь и на нас открыта охота, как на неугодных. Вот так. А, кстати, разверстку в вашем селении уже проходили?   - Пока еще нет, не успели. А что это?   - О. Это такая штука… Не знаю, слышали ли вы, был такой царь в далеком прошлом на Руси, Иваном Грозным величали. Ну, так вот, этот Грозный устроил опричнину, это организация такая, которая под видом благонадежности и жажды правды перебила добрую половину страны, издеваясь, насилуя, грабя, не щадя ни детей, ни стариков. Теперь то же самое творится. А разверстка – это когда приходят чужые в деревню и отбирают все, что мама твоя наработала в огороде, что сам накосил в поле, забирают куриц, любой скот, зерно, картошку, молоко, хлеб, в общем, все, что найдут.   - А дальше куда? – поинтересовался Илюшка.   - Всё. А ты что думал? Большая часть разворовывается этими же чужаками, потом еще другими, которые выше их, потом еще идет в казну, а то, что останется, распределяется между этими же крестьянами, у которых добро и отняли. Как правило, семья получает ровно столько провианта, сколько может съесть мышонок. А раздели на пятерых-семерых? Человеку с таким пайком не прожить. Если так пойдет дальше, голод, а значит и восстания неминуемы. Ну, то, что храмы рушат, я думаю, вы уже в курсе.   - У нас в деревне церковь старенькая стоит. Неужто и ее разрушат? – в ужасе спросил Андрей.   - И не сомневайся. Скорее всего, уже обчистили и прошлись с секирой. Страшно это все. Вот поэтому мы и собираем надежных людей, готовых восстать. Поймите, братцы, борьба будет нешуточная. Да у нас есть связи с другими батальонами повстанцев, такие по всей России появились, но враг силен, поэтому нужно приложить максимум мужества, отваги, не думать за себя, а думать за матерей своих, жен, детей, за Россию, которую превратили в половую тряпку, вытирая об нее свои грязные сапоги враги. Вот, год назад житель одного и сел, добрый, наивный человек, жалобу Ленину написал, думал, что достучится до вождя, расскажет ему, что на местах творят, верил, что беспредел этот вождь прекратит. Хотите, зачитаю письмишко это?   - Конечно, - дружно ответили все.   - Слушайте. Тут целая поэма.     «Обращаясь к Вам, товарищ Ленин, как к защитнику высшей справедливости, я от себя и от имени своих братьев прошу Вас оградить отца и брата от нападок и оскорблений, которые они не заслуживают, и обратить внимание на то, что в ячейке коммунистов засели и командуют трудовым крестьянином люди с настоящим и прошлым темным, бывшие убийцы, хулиганы, пьяницы, картежники и лодыри, которым неизвестно, что такое честный труд, как в виде Алексея Барсова, который ещё при Николае II отбывал тюремное заключение — 3 года за у******о в Орехово-Зуево, где им и было совершено у******о. И эти лица, прикрываясь великим именем коммуны, держат в страхе все трудовое крестьянство. О последующем, что будет сделано, убедительно прошу Вас по вышеуказанному адресу дать знать мне, Вашему меньшему брату, который просит Вас с полной уверенностью, что Вы не откажете протянуть свою сильную руку помощи во имя той справедливости, которая становится как воздух необходимый больше, чем когда-либо, в переживаемую эпоху измученному русскому народу, ожидающему в награду себе за вековые страдания счастья и свободы. При сем прилагаю список подписавшихся крестьян. И. Ф. Белов»[3]   - И как? Был толк?   - А как же! Еще какой… Проклятье![4] – Выругался мужчина и надолго замолчал. Все было понятно без слов. Спустя минуту молчания, он поднял горящий взор: - Мы можем надеяться на вас?   - Да, – в один голос ответили Александр, Андрей, Михей и Илюшка.   - Тогда рад представиться, Александр Степанович Антонов.   7.     Отгорели последние отблески заката, и солнечный диск, огромный, огненный быстро опускался за линию горизонта. Еще минута и он вовсе исчез, забрав с собой последние остатки этого такого страшного, тяжелого, мучительно дня. По коридору бесконечно длинному и мрачному вели двоих арестантов, Митьку и отца Иоанна. Оба старались не показывать тех треволнений, которые терзали их души, они знали, что перед врагами нельзя предаваться горю, каким бы сильным оно ни было. Все думы отца Иоанна были об ушедшей из мира сего Клавдии Петровне. Митька мысленно метался от событий прошедших часов до картин будущего, которые пугали его еще больше. Как там жена, мать, отец?.. То и дело вопрошал он сам себя. А их всё вели, вели, вели. Казалось, конца коридору не будет никогда. В одном из многочисленных кабинетов открылась дверь, и из нее вышел кто-то. По одному внешнему виду этого человека можно было сделать соответствующие выводы: прожигающий, дикий взгляд почти что черных глаз пронзал, как копьем. В этом взгляде было все: ненависть, жажда власти, денег, крови, но только не человеческая сущность. Цепко посмотрев на арестантов, он хрипло спросил:   - Эти что?     - Буянили. Одни драку устроили, на представителей советской власти руку подняли, потом сбежали, а эти знают и скрывают их местонахождение. Кстати, поп тоже в драке участвовал, – ответил один из конвоиров.   - Замечательно! Разделяй. Мужика вперед, попа в спец. сектор. Будем показания добывать. Посмотрим, сколько они продержатся…   От этих слов у обоих заключенных упало сердце. Что там впереди, и что это за спец. сектор? Но не успели они собрать мысли, как их уже толкали в спину.   - Ну, пошли, сволочи. Вперед, быстрей, быстрей, кому говорят.   Первым до места назначения дошел Митяй. Его завели в какой-то кабинет, расположенный в самом конце коридора, и швырнули прямо к ногам следователя. Тот долго, с презрением смотрел на взъерошенного парня, взял махорку, скрутил, расправил, глубоко затянулся и задал первый вопрос:   - Отвечай. Кто, откуда, за что приведен?   - Митька Веселкин… Дмитрий Веселкин, Васильевич. 1895 года рождения, деревня Покровская. Плотник. За что привели – не знаю. Я честный человек, за всю жизнь ни разу не украл ничего, никому зла не причинил. А вот ваши беспредельщики пришли к нам в деревню, такое натворили. Унижают, громят, как враги народа какие-то…   - Заткни пасть! – подскочил следователь, настолько резко, неожиданно, что Митька аж отшатнулся в сторону. – Враг народа передо мной стоит, которого теперь судить будем по революционному трибуналу. Правильно Владимир Ильич говорит, что надо землю русскую очищать от таких вредных насекомых, и давить их, давить, пока они не заполонили всю страну. Вот таких насекомых, как ты и твой дружок поп давили, давим и будем давить, пока не уничтожим окончательно![1]   - Ну, тогда вам весь народ давить придется. И только такие беспредельщики, как вы и останутся…   Не успел Митька договорить этой фразы, как уже лежал на полу, сбитый дубиной следователя. Не знал Митька, что у следока под столом всегда лежит резиновая дубина для выбивания информации и запугивания. Такие дубины лежали в каждом кабинете. Но некоторые предпочитали пользоваться более изощренными методами дознания, причем с верхов это поощрялось. [2]   - Ты мне сейчас все напишешь, все выложишь, на блюдечке с золотой каемочкой! – выкрикивал следователь, беспощадно обрушивая удар за ударом на несчастного Митьку, который теперь в почти бессознательном состоянии истекал кровью, и, если первое время еще пытался защищаться или укрываться от ударов, то теперь просто лежал и подлетал, как от пулеметной очереди от нового удара.     Отца Иоанна темными лабиринтами уводили в подвал. Сырой, пропахший плесенью и смертью, он навевал ужас. Но батюшка не подавал виду, как ему страшно, и только беззвучно молился, прося Бога дать ему и Митьке сил выдержать этот кошмар.   - Заходи, поп, - грубо толкнул в плечо батюшку конвоир. Иоанн оказался в просторном, освещенном несколькими большими лампами, кабинете. Огромный портрет вождя пролетариата красовался за спиной сидящего здесь человека.   - Майор Абакумов, – представился он.   Иоанн облегченно вздохнул. Ему показалось, что это хороший знак, если следователь начинает разговор в пусть сухом, но более ли менее, вежливом тоне.   - Отец Иоанн, - в свою очередь, представился священник.   - Кому отец, а кому и контра, - отрезал Абакумов, - куда бежали остальные члены бандитской группировки?   «Видимо, я ошибся», - с грустью отметил батюшка и ответил вопросом на вопрос.   - О какой группировке вы говорите? Быть может о тех молодцах, которые, придя в тихое селение, разрушили все и вся, поправ святое? Или о тех мирных людях, которые прожив всю жизнь в деревне, трудились на износ, о тех, кто и мухи за всю жизнь не обидел? Быть может, вы не знаете, что у нас произошло? Вас обманули?! Послушайте, пожалуйста, наша деревня жила тихо, спокойно, люди работали, никому не мешали, никого не трогали, но пришли городские, от вашей новой власти, начали и********я, всё рушить, крушить, женщину до смерти довели. По-вашему кто контра, кто враг? Ну, услышьте же меня, наконец!   - Повторяю в последний раз. Куда бежали члены бандитской группировки, у меня и фамилии есть, Фомин и Снеговы.   - Эти люди не относятся к такой категории. Это – честные люди. А куда они ушли, я понятия не имею, – твердо отчеканил отец Иоанн.   - Понятно. Подельников своих выдавать не будешь. Что ж. Тебе же хуже. Эй Петров, уведи гостя в кабинет номер 4. Пусть подумает, может, что и вспомнит.   В кабинет пулей влетели два громилы и под руки утащили ослабевшего за этот день старенького батюшку. Абакумов отвернулся к стене, как бы изучая портрет Ленина. Адский огонек светился в его прищуренном взгляде.   Иоанн не сразу понял, чего от него хотят, и уж тем более, куда его ведут. Его запихнули в какую-то непонятную камеру и захлопнули дверь.   «Наверное, что-то типа карцера», - подумал священник, облокотившись о стену. Как странно, стена была не бетонная, а из чего, даже не скажешь…   Внезапно батюшка почувствовал, что со страшной силой сдавливает голову, руки, ноги, все тело, выворачивая, скручивая, так, что выдержать этой муки было нельзя.   «Господи, что это такое?!», - пытался понять батюшка. Он подумал, что ему стало плохо от нервного перенапряжения. Но ему никогда не было так плохо! Не знал он, что в это время, следователь Абакумов все выше поднимал рычаг, отвечающий за подъем давления в карцере, с наслаждением следя за реакцией заключенного. В своем кругу кабинет № 4 называли горячим карцером, это была комната пыток, такие годы спустя будут применять фашисты. Первыми их стали использовать чекисты молодого СССР.   Отец Иоанн с ужасом отметил, что из пор кожи стала выступать кровь. Внутри выдавливало все, особенно глаза. Он не мог сказать точно, как долго продолжалось это и*******е, пожилой человек, не приспособленный к таким нагрузкам, потерял сознание.   Абакумов все это время следящий в глазок за священником, ехидно бросил своему помощнику.   - Вот слабак. А мы еще не успели «вонючку» включить.   Вонючкой назывался выброс в камеру через специальные трубы угарных газов, от которых человек загибался долго и мучительно. Температура воздуха при этом достигала запредельных показателей. [3]     8.     То, что происходило в российских тюрьмах, не было самодеятельностью местных властей. ЧК действовало согласно строгой инструкции сверху, причем далеко не все были согласны с этими указаниями, но этих несогласных убирали быстро.   Осенью 1918 года  Ф. Э. Дзержинский провозгласил: «Законы 3 и 5 сентября наконец-то наделили нас законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью…». Уже 17 сентября этого же года этот же Джержинский подчеркнул: «ЧК необходимо ускорить и закончить, то есть ликвидировать, нерешённые дела»[4] Согласно постановлению СНК РСФСР от 2 сентября 1918 г.: «обеспечение тыла путём террора является прямой необходимостью», «республика освобождается от классовых врагов путём изолирования их в концентрационных лагерях», «подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам».[5]   На деле расстрелу подвергался каждый неугодный, сильный, смелый, причем он вовсе не обязан был относиться к белогвардейцам или мятежникам. Чем, например, мешал власти обычный мужик крестьянин, не сведущий в вопросах политики, бабушка молочница, мечтающая только о покое, чем помешал новой власти старенький батюшка, тихо проводящий службу в маленькой церкви?! С каждым днем новая власть ожесточалась все больше. Теперь она не просто убивала, а убивала публично, издеваясь, измываясь и всячески унижая, чтобы «другим не повадно было».   Так священнослужителя, старца Золотовского перед тем, как повесить, не только избили, но и переодели в женское платье, заставив пройти так по улицам под конвоем. Протоирея Иоанна Кочурова 8 ноября 1917 года били в течение продолжительного времени, а после убили путем волочения по шпалам железнодорожных путей. В 1918 году в г. Херсоне священнослужителей распяли на кресте, как Иисуса Христа, причем все это проводилось с издевками, хохотом, унижениями. В декабре 1918 года епископа Соликамского Феофана (Ильменского) казнили публично, путём периодического окунания в прорубь и замораживания, время от времени его подвешивали за волосы, сохнуть. В этом же году, в Самаре публично казнили епископа Михайловского Исидора (Колокова), он был посажен на кол. Епископа Пермского Андроника (Никольского) закопали в землю заживо в присутствии большого числа народа, который стоял, опустив голову, боясь малейшим движением вызвать следующий удар на себя. Епископа Серапульского Амфросия казнили путем привязывания к хвосту лошади. Архиепископ Нижегородский Иоаким (Левицкий) был публично повешен головой вниз на соборе, в котором служил. В Воронеже в 1919 году было одновременно убито 160 священников во главе с архиепископом Тихоном (Никаноровым), которого повесили на Царских вратах в церкви Митрофановского монастыря. В начале января 1919 года, в числе иных, был зверски умерщвлён епископ Ревельский Платон (Кульбуш).[6] [7]   Перечисленное - еще не самые кощунственные способы умерщвления, которые были в практике у чекистов. Наиболее сильных в вере и крепких духом батюшек уничтожали методами Малюты Скуратова, палача времен Ивана Грозного.   В сентябре 1917 года в своей статье  «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» Ленин утверждал, что революция находится в опасности, поэтому для наведения порядка допускаются любые методы. Приведем цитаты из этой статьи: «…без смертной казни по отношению к эксплуататорам (то есть помещикам и капиталистам) едва ли обойдётся какое ни есть революционное правительство».[8]   «Ни одно революционное правительство без смертной казни не обойдётся и что весь вопрос только в том, против какого класса направляется данным правительством оружие смертной казни».[9]   Также Ленин укорял сотрудников ЧК за излишнюю мягкость в проведении чисток по стране:   «Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов; А наша власть — непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо… Никакой пощады этим врагам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и их прихлебателям, война жуликам, тунеядцам и хулиганам… Богатые и жулики, это — две стороны одной медали, это — два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это — главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно. Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом».[10]   «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».[11]   «Декретируйте и проводите в жизнь полное обезоружение населения, расстреливайте на месте беспощадно за всякую сокрытую винтовку».[12]   «Я рассуждаю трезво и категорически: что лучше — посадить в тюрьму несколько десятков или сотен подстрекателей, виновных или невиновных, сознательных или несознательных, или потерять тысячи красноармейцев и рабочих? — Первое лучше».[13]   Начиная с 1918 года начинается полная анархия. Теперь власть проводит разверстку, которая, разумеется, встречает массовые недовольства населения. В ответ на недовольства, власть в быстром темпе строит концлагеря повсеместно, причем на строительство концлагерей гонит этих же крестьян, которых после планировала в них содержать. В концлагеря заключаются те, кто был с чем-то не согласен, а также семьи недовольных, жены и в особенности, дети. Если глава семейства не отдавал все имеющееся зерно, «в заложники» забиралась семья, и там на его глазах над семьей издевались, пока глава семейства не находил способы уплаты налога. Опыт «взятия заложников» активно приветствовал Ленин и его окружение. Так Ф.Э. Джержинский высказывался по поводу этой практики: «данная мера самая действенная — взятие заложников среди буржуазии, исходя из списков, составленных вами для взыскания наложенной на буржуазию контрибуции … арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях»[14].   В то же время, ЦК РКП(б) и ВЧК разрабатывают совместную инструкцию следующего содержания:   «Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать… Взять заложников… устроить в районах мелкие концентрационные лагери… Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки…».[15] СМИ становятся главным орудием воздействия на массы. Так, например газета «Известия Царицынской Губчека» оповещает о расстрелах заложников, взятых в ходе разверстки. При этом, журналисты представляют этот материал, как необходимость революционного времени, как данность, как обыденность. А 3-й номер газеты, от 6 октября 1918 года и вовсе выходит под знаменем статьи «Почему вы миндальничаете?», автором которой являлся Председатель нолинской ЧК. Приведем отрывок из данной статьи:   «Скажите — почему вы не подвергли … Локкарта самым утончённым пыткам, чтобы получить сведения, адреса, которых такой гусь должен иметь очень много? Скажите, почему вы вместо того, чтобы подвергнуть его таким пыткам, от одного описания которых холод ужаса охватил бы контрреволюционеров, скажите, почему вместо этого позволили ему покинуть ЧК? Довольно миндальничать!… Пойман опасный прохвост… Извлечь из него всё, что можно, и отправить на тот свет». [16]   Изредка в прессу попадают и статьи, авторы которых пытаются докричаться до народа, до власти, рассказав о тех ужасах, которые происходят на самом деле. Стоит ли говорить, что уже на следующий день после публикации статьи, эти авторы пропадали без вести, скорее всего, сгинув в глубинах революционных боен…   В то время, когда несчастные, ни в чем не повинные люди кричали от боли и сходили с ума, другие, несведущие, не знающие или запуганные, ходили с транспарантами, провозглашая «Слава Ленину, Слава Коммунистической Партии, Слава Революции»! Стоит только добавить: слава палачам и позор России.     Эта глава оказалась тяжелой, но она была нужна в данной книге. Люди должны знать всю правду прошлого своей страны, чтобы сделать верные выводы.  
신규 회원 꿀혜택 드림
스캔하여 APP 다운로드하기
Facebookexpand_more
  • author-avatar
    작가
  • chap_list목록
  • like선호작