Пока смерть не обручит нас - 2

Тучи превратились в черные клубы дыма, а зигзаги молний, как ослепительные языки пламени, лизали небо. То ли разжигая стихию все сильнее, то ли споря с ней в своей силе. Внутри меня разразилась точно такая же… меня лизали изнутри такие же огненные языки сумасшествия и ярости, смешанной с отчаянием. Никогда в жизни я не испытывал такого разрывающего чувства безысходности. Даже когда горел мой Адор, когда никого в живых не осталось, и я пришел в лепрозорий голодный и готовый сдохнуть среди несчастных, обреченных на страшную смерть. Но тогда я знал, с кем воюю, знал, откуда пришла смерть, и не боялся ее оскала. А сейчас она поселилась во мне и собралась отнять Элизабет моими руками. Я влил в себя столько вина, что казалось уже не должен ничего соображать, но голова оставалась ясной, а внутри происходила война, апокалипсис с несовместимыми с жизнью разрушениями. Я весь разламывался на осколки, и эти осколки осыпались к моим ногам. Жалкий идиот, ступивший в болото собственными ногами. Какими силами ада я проклят и обречен любить эту суку? Рядом со мной одна из красивейших женщин Королевства, и она готова стоять на коленях, вымаливая у меня хоть крупицу благосклонности, а я? А я стою на коленях перед ведьмой Блэр и вымаливаю эти крупицы у нее. Вымаливаю, отдираю с мясом, заставляю. Да что угодно, лишь бы быть с ней рядом. Внизу зудит толпа, как разворошенный улей, как гнездо, кишащее змеями. Они предвкушали ЕЕ смерть. А я не мог быть тем, кем являлся до того, как приволок ее в свой замок. Бескомпромиссным и жестоким, кровавым герцогом Ламбертом. Так меня называли. Кровавый Морган. Мою женщину собирались сжечь. Там внизу на шатком эшафоте, привязать к столбу и превратить в кучку пепла все то, что являлось смыслом моей жизни. Я потерял слишком много, я так долго жил без веры в завтрашний день, я так пропитался ненавистью и жаждой мести, что она, та, кого я так яростно презирал, стала этим самым смыслом… Наверное, потому что она была единственной, кого я любил. Единственной живой из всех, к кому я испытывал это чувство, и, пожалуй, к ней оно было самым жгучим и безжалостным. И все… все вокруг стали в этот момент врагами. Они собирались отнять ЕЕ у меня. Но сильнее всех я ненавидел саму Элизабет. Ненавидел за то, кем она являлась, ненавидел за то, что об этом прознал король, и ненавидел за то, что люблю ее. Тучи приближались, закрывая собой макушки елей, наползали на Адор, как и тьма в мою душу. Сжимаю горлышко бутылки и заставляю себя снова и снова слышать это проклятое имя ее голосом «Мишааа». А потом ее ядовитое «люблю» не мне… а ему. Какому-то ублюдку из ее прошлого, какому-то блэрскому проходимцу или…или монаху. Кто он? Это он научил ее всему? Он трогал ее тело? Его она ублажала, стоя на коленях, он научил ее губы так искусно… ооо, мать вашу, я сейчас сдохну, представляя ее с другим безликим любовником. И девственная плева ни черта не стоит, ведь предаваться разврату можно как угодно. От одной мысли об этом я рычал и бил кулаками о железные решетки, сбивая в кровь костяшки пальцев. Найду тварь и буду резать на куски. А потом подарю ей каждый из этих кусков. Пусть гниют прямо в ее спальне и покрываются червями! Мне казалось, что там из черных туч на меня смотрит сам дьявол и смеется оскаленным ртом надо мной и над моим безумием. Пусть все это закончится сегодня! Пусть все сгорит и закончится! Внизу раздался грохот, и бревна покатились по земле, их снова собрали и сложили вокруг эшафота. В дверь постучали. – Все вон! – рыкнул я и сделал несколько глотков из бутыли, чувствуя, как хочется спуститься вниз и сжечь всех тех, кто складывают там это пристанище смерти для нее. – Его Величество велел просить вас расписаться на приговоре. – Заходи. Положи на стол и убирайся! И ни черта я не могу сейчас. Какая сука выдала тайну? Какая тварь рассказала Карлу об Элизабет? Ведь никто не знал. Только Гортран. Если он предал меня, я не пощажу его. Проклятый дядя, он знает, что я не могу отказаться, знает, что от меня все ждут этой подписи, ждут моего вердикта. Каждый из этих людей внизу хочет и жаждет мести. Не получил ее и решил уничтожить, чтобы утереть мне нос. Ведь я не уступил и не отдал ему то, что он захотел. Гортран был прав. Передо мной лежит пергамент и перо с чернилами, а я все так же смотрю на тучи, пронизываемые огненными нитями. – Убирайся, не стой над душой. Подпишу и сам отдам. Пшел вон! Буквы пляшут перед глазами, и перо хрустит между пальцами… *** Спустился к ней вниз… Не знаю зачем, не знаю, в какой дьявольской надежде и на что. Красивая, ядовитая гадина, поработившая меня настолько, что я сам на себя уже не похож и не знаю, являюсь ли теперь собою. Что это, если не чары? Может, все правы: Элизабет Блэр – ведьма. Или я нахожу оправдание своему предательству, своей страсти к дочери убийцы моей матери, брата и сестры, к дочери того, кто истребил почти весь мой народ, и сейчас… ее руками пытается завершить начатое. Кто он, если не сам Сатана, а она не дочь исчадия ада? Какими адскими силами из всех женщин мира я выбрал именно ее? Как ангел… во всем белом, испачканная грязью, кровью, растрепанная с засохшими слезами на щеках. И сердце сжимается от невыносимой любви к ней. Бросилась ко мне. А как же иначе? Жить-то хочется. И мне хочется. Смотрю на нее и понимаю, что в этой хрупкой девчонке заключается моя жизнь и моя смерть. И в глазах зеленых мое лицо отражается, искаженное болью. И я понимаю, что готов ради нее на все… пусть только скажет, пусть солжет мне, пусть пообещает то, чего я так долго не ведал. Пусть скажет, кто такой этот Миша… пусть назовет этим именем собаку, слугу, нерожденного брата, коня, крысу. Пусть убедит меня в какой-то самой абсурдной легенде. Дернул ее к себе, заставляя всем телом прижаться к клетке.        – Скажи мне сейчас, кто такой Миша? Кто он тебе? Встретилась со мной взглядом, и я замер, окаменел в надежде… чтобы уже через секунду ощутить, как разрывается в разочаровании сердце, когда услышал ее ответ: – Мой муж… Прошептала, едва шевеля губами, и раскаты грома гремят у меня внутри. – Твой кто? Сдавливая ее плечи в невыносимом желании сломать ей кости, раздавить до того, как вынесет мне приговор, до того, как нанесет мне еще одну смертельную рану. – Мужчина, – поправила саму себя, – мой мужчина. – Любишь его? Сорвалось само собой, сорвалось и замерло в раскаленном воздухе, оглушая воцарившейся тишиной. – Любишь? Отвечай, Элизабет… не молчи! – Люблю, – выдохнула, и я разжал пальцы, чувствуя, как все тело скрутило от боли и от желания сдохнуть за несколько секунд до ее ответа… Но я не сдох. Я слышал…   ***   «Люблю» – Будь ты проклята, Элизабет Блэр! – и расписался на приговоре. Размашисто, жирно, так, что чуть не продырявил пером насквозь. Сгреб пергамент и сдавил в кулаке. Вот и все. Все закончится прямо сейчас. Внизу раздались крики толпы, она загудела еще сильнее, громче. Я все еще держал пергамент в руках, пока смотрел, как ее тащат к эшафоту, как привязывают к столбу. Она в белом… Грязная невинность. Как символично. Яркое пятно на фоне ураганных сумерек. Тучи нависли над Адором. Сухая гроза, без капель дождя. Разверзшийся над головами Ад. И люди крестятся, глядя на небо. Они сгребают комья грязи и швыряют в нее, осыпая проклятиями! Их ненависть настолько сильна, что я ощущаю ее почти физически, она такая же горячая и жгучая, как пламя. И я… я мысленно крещусь, глядя на нее и понимая, что создал себе из грязи и лжи свою собственную икону и молюсь, чтобы стать атеистом.   Под кожей вспышки адские, невыносимые, как будто я сам уже горю давно на костре. Мои кости плавятся… мясо горит и съеживается в языках пламени. Эта казнь для нас обоих. И я не знаю, что лучше – стоять у столба или здесь, на трибуне, рядом с теми, кто жаждет ее смерти. Как же мне хочется у***ь их всех.    Элизабет дергается на веревках, впившихся в ее нежное тело, а мне чудится, что они впились мне в кожу. Смотрит мне в глаза, она делает это намеренно, словно вцепилась в меня этим ведьминским взглядом и не отпускает, словно тянет меня в самую бездну сумасшествия, похожую на черный туннель. И мне кажется, я вижу, как она тянет ко мне руки в белых перчатках, и я сжимаю ее пальцы, а она улыбается мне, и прозрачная фата развевается на ветру, и в воздухе кружатся лепестки роз. – Ты не пожалеешь? – ее голос такой нежный, ласкающий. И я ощущаю в этот момент раздирающие спазмы счастья. Они настолько сильные, что мне хочется орать от этих бешеных эмоций. – О чем? О том, что люблю тебя? – О том, что я…  я ведь не такая. Я не для тебя. – Ты больше, чем для меня. Ты под меня, ты точь-в-точь по мне. Моя, понимаешь? – Твоя…  я только твоя, Морган.   Тряхнул головой и стиснул челюсти, понимая, что видел лишь то, что нарисовало мое воспаленное и истерзанное воображение, а послевкусие осталось, и ее слова трепещут в груди, как крылья обожженной бабочки бьются о стекло, пока я не рассыпаюсь на осколки в очередной раз. И все же это действительно конец… но не такой, каким я его видел еще несколько секунд. Это реально конец всему, потому что Элизабет Блэр МОЯ! Да, она МОЯ. И никто! Ни одна тварь не имеет права вынести ей приговор, кроме меня! Казни не будет… Будет война! Осознал и дернулся всем телом. Мое собственное небо внутри упало на землю, и поднялся вихрь черного марева, сметающего все доводы рассудка на своем пути. МОЯЯЯЯЯ! Взревело внутри жадное чудовище, готовое залить кровью эту землю… кровью тех, кто посмеет поднять на нее руку или меч. НЕ ОТДАМ! Осмотрелся по сторонам, бросил взгляд на Гортрана, затем на сэра Чарльза. Затем на стражу Карла. Скольких мы сможем у***ь, скольким сможем снести головы, прежде чем разразится б***я? Я у себя дома. Я могу уничтожить всех. Даже короля. Гортран побледнел и стиснул челюсти, я продолжал смотреть на него в упор, пока он не кивнул, показывая мне, что готов за меня умереть. Я перевел взгляд на сэра Чарльза и тот выпрямил спину, положив руку на рукоять меча. За ним несколько десятков моих людей, все они отдадут за меня свою жизнь. Одно мое слово, и начнется восстание против короля и против моего народа. И одному дьяволу известно, чем оно обернется для нас с Элизабет и для Адора. Одно мое слово… Если я его произнесу.... Палач поджег хворост, языки пламени лизнули подножие эшафота, и я вижу сквозь дым ее лицо, слезы, текущие по щекам. В воздухе пахнет гарью, и пепел взметнулся с порывом ветра вверх. Я со свистом втянул раскаленный воздух так, что заболели ребра, и громко взревел: – Никакой казни не будет! Тушите костер! Именем герцога Моргана Ламберта! Перевел взгляд на Карла, глаза которого округлились, и разорвал пергамент на мелкие клочки.