Любимая президента

Людское равнодушие страшнее самого жуткого маньяка-убийцы, оно жизни людей косит конвейером. Предпочитают отмолчаться, отсидеться, не видеть и не знать. Так жить легче. (с) Отшельник. Ульяна Соболева Это был жуткий и самый кошмарный сон. Сон, в котором я бегу через лес, спотыкаюсь, царапаю руки и ноги ветками и испуганно оглядываюсь назад. Мои руки в крови… в ЕГО крови. И я в истерике, я трясусь от дикого ужаса и от мысли, что убила его. От мысли, что он сейчас там, валяется на земле окровавленный, с ножом в боку и смотрит в небо своими пронзительно-синими глазами. Остановилась, чтобы отдышаться, снова оглянулась назад. Как же хочется вернуться, как же хочется сломя голову побежать туда, где он медленно оседал на колени, глядя на меня и жутко улыбаясь своим безупречно красивым ртом. Ртом, который меня целовал…ртом, который грязно опускал меня в болото и возносил на вершины экстаза, ртом, который я успела полюбить себе на погибель. А потом прижала руки к животу и вспомнила, как он…почему это сделала. Свой выбор. Никто и никогда не будет дороже и любимей собственного ребенка. И у меня есть только он. Еще нерожденный, но самый родной. Единственный родной для меня. Развернулась и, всхлипывая, побежала в сторону дороги. Потом я буду брести по ней очень долго. Ободранная, грязная и босая. Мимо проезжают автомобили, кто-то облил меня грязью. Я мокрая, голодная и обезумевшая от страха, от горя и от неизвестности. И я еще не знаю, куда иду. Мне не к кому. У меня нет денег и нет документов. И мне безумно страшно, что за мной будут гнаться, что меня найдут и, если я его убила, посадят, и отберут потом ребенка. А может, за у******о президента казнят. Нет, мне не страшно за себя. Мне страшно за тот комочек, который живет во мне, страшно, что он останется в этом мире совершенно один, как я когда-то. Страшно, что однажды ему придется себя продать, чтобы выжить. И я не имею права этого допустить. Возле меня внезапно остановилась машина, и я чуть не заорала от ужаса, бросилась в сторону. Поскользнулась в грязи и чуть не упала. Стекло опустилось, и я увидела Гройсмана. - Садись! Кивнул на переднее сиденье, но я отрицательно покачала головой. - Садись, говорю! - Нет! Неет! Убирайтесь! - Садись, дура! Я помочь хочу! Никто больше не поможет! Сгребут какие-то уроды или менты! Садись в машину! Застудишься и без ребенка останешься! - Это…это он вас послал? - Нет! Не бойся! Садись! Полил дождь, и я все же открыла дрожащей рукой дверцу машины и села. Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал. Гройсман набросил мне на плечи свой пиджак и протянул бутылку с водой. - Выпей. На заправке чай горячий куплю. Сорвались с места. Не знаю, почему села к нему. Боюсь до дикой дрожи и в то же время понимаю, что нет у меня выбора. Нет другого спасения. И долго брести по этой дороге я тоже не смогу. - Куда мы едем? - На заправку. Переоденешься, и я тебя на вокзал отвезу. Там сзади твои вещи и документы. Поезжай куда глаза глядят. Желательно, как можно дальше. Кивнула и в бутылку обеими руками впилась, меня все так же трясет и все так же стучат зубы. - Он…он жив? - Жив. - Он… - Выкарабкается. Рана не смертельная. А у меня перед глазами день…когда я поняла, что не могу без него, когда он впервые мне улыбался. «Он привез меня в гостиницу на берегу моря. Если нас и сопровождала охрана, делали они это очень осторожно и незаметно. Потому что у меня впервые создавалась иллюзия, что мы одни. Оказывается, вот этого самого ощущения мне ужасно не хватало. Обычного, человеческого уединения. Привычная роскошь вновь вернулась в мою жизнь. Роскошь и чистота. В номере он занес меня в ванную и долго мыл…очень осторожно, почти лаская, почти не касаясь моей обгоревшей кожи мягкой губкой, только пальцами и мыльной пеной. Я все равно плакала. Мне кажется, от счастья. Наполненная радостным облегчением и потерявшая бдительность рядом с ним. Таким нежным, таким необычайно осторожным. Даже его взгляд казался мне новым. Страждуще-тоскливо-горящим. Можно подумать, что он сильно соскучился и не скрывал этого, и я верила. Да, я верила этому взгляду, потому что мне уже давно больше нечему и некому верить. Потому что вот этот палач – он же и мой единственный друг. Мой любовник, брат, отец. И во мне вдруг возродилась надежда, что между нами нечто большее…что у нас …у нас, как невероятно и прекрасно это звучит. У нас чувства. Мы оба, как моральные инвалиды, не знаем, что с ними делать. У нас с детства атрофия эмоциональной привязанности, и когда она вдруг возникла, мы решили обрубить ее до мяса и искромсали друг друга. Сейчас я готова была поверить, что он тоже страдал. Завернутую в огромное полотенце меня вынесли из ванной и уложили на ароматные чистые простыни, а затем его шершавые и горячие пальцы втирали в мою кожу прохладную мазь. Мы оба молчали. Счастье оказывается не веселое, не тарахтящее и блестящее, оно очень тихое, трогательно-пугливое и осторожное. – Мне обещали, что волдырей не будет. Тихо сказал, склонившись ко мне и проводя большим пальцем по моей скуле. Его глаза – два огромных, кипящих океана с белоснежной пеной белков, окружающей ярко-синюю радужку. – Наверное, я заслужила парочку волдырей. Усмехнулся и, вдруг наклонившись к моим губам, нежно облизал их одну за другой, очертил их контур кончиком языка. – Я натру тебе совсем другие волдыри, Марина. Обещаю. И улыбается, так улыбается, будь он проклят, что я забываю, как дышать. И мне больше не хочется броситься прочь, спрятаться, сбежать от него на другой конец света. Мне кажется, в его взгляде появилось нечто новое, совершенно непохожее на все его другие взгляды на меня. Или…или я просто маленькая идиотка. Скорее всего, последнее, но как же сильно хочется верить, что между нами что-то изменилось. – Ты меня накажешь? – Еще как накажу. Я буду наказывать тебя сутками напролет! Наклонившись еще ниже и погладив мои бедра, он рывком развел мне ноги в стороны, наклонился между ними, а его проклятый умелый язык заскользил, извиваясь, между моими нижними губами, обвивая к****р и жадно ударяя по нему. – О, Господи! – всхлипнула и, изогнувшись, впилась руками в простыни. Я застонала и закатила глаза от наслаждения настолько острого, что казалось, я сейчас умру. Горящее тело приятно холодило от мази, и это контрастировало с обуревающей меня лихорадкой. – Дааа, я твой Бог, Марина…никогда не забывай об этом!» Отвернулась к окну и заплакала навзрыд, прислоняясь лбом к окну и закрывая глаза. Да…он был для меня больше, чем богом. - Там в сумке карта, на ней деньги, снимешь все и спрячешь. Там немного. Это мои сбережения. Неофициальные, которые никто не отслеживал. На черный день, так сказать. Но на первое время хватит, чтоб ноги с голода не протянуть. И еще…надумаешь говорить с прессой и шантажировать его ребенком, он тебя уничтожит, и тебя и…младенца. Беги и забудь о нем, поняла? Быстро киваю и не могу успокоиться. Его слова, они такие больные, такие страшные. Как будто я какая-то мразь, как будто я…как будто мне было что-то от него нужно. Как же ужасно все это звучит. Ненавижу его. Лучше бы он, и правда, сдох! Вытерла обеими руками слезы и повернулась к Гройсману. - Зачем вы все это делаете? Он на меня не смотрел, смотрел на дорогу. - Когда-то давно у нас с женой была дочь. Раиса. В твоем возрасте она связалась с плохой компанией и сбежала из дома. Ее нашли у дороги. Изнасилованную, избитую и мертвую. Потом их нашли, судили. А мне то что…Дочку уже не вернуть. Жена умерла спустя год, после инсульта. Я много раз думал о том, что было бы, если бы поехал за ней тогда. Если бы не психанул и не сказал, что мне плевать на нее и она мне больше не дочь…И…Сара так говорила. Что это я виноват. - Вы не виноваты…Дети не всегда вырастают такими, как хотят родители. - Виноват. Родитель всегда виноват. Мы взрослые. Мы должны быть умней. И ум этот не в гордыне, не в том, чтобы победить, отвернуться спиной, а в том, чтобы уметь протянуть руку своему ребенку, даже когда он держит дуло пистолета у твоего виска. Кто знает…может быть, если мы протянем руку, это окажется не пистолет, а букет цветов. Кто знает, что могло бы быть, если бы мы всегда протягивали руку первыми своим детям, а не ждали, пока они придут перед нами извиняться или удовлетворят наши амбиции и исполнят наши мечты, закроют наши гештальты. Гордыня - грех… Я ничего ему не ответила. Да он и не говорил со мной. Он говорил с самим собой и не нуждался в моем утешении или поддержке. И ведь именно сейчас, именно со мной он и закрывал свой гештальт. Делал то, что когда-то не сделал для своей дочери. Мы остановились возле заправки, и Гройсман вручил мне пакет с вещами. - Иди в туалет, обмойся и переоденься. Я буду ждать тебя здесь. Когда я вернулась в чистой одежде, он уже сидел с двумя чашками дымящегося чая в руках и бутербродами. Один протянул мне. - Перекусим и поедем. Билеты бери и езжай как можно дальше. Чтобы не нашел, если даже захочет. Пользуйся наличными. Карты легко отследить. В сумке документы на другую фамилию. Сможешь поступить и доучиться. Не светись. Никуда не суйся. Лет через пять, может, и забудет о тебе. Наверное… Сказал и сигарету достал из кармана, потом положил обратно. - Черт. Забыл, что при тебе нельзя. Мы не прощались. Гройсман просто высадил меня возле вокзала, отдал мою сумочку и сорвался с места. Я даже не успела сказать ему спасибо. Но он, видно, в моем спасибо и не нуждался. Я сняла с карты все деньги, которые там были, карту разломала и выкинула в мусорку. Когда покупала билет, даже город не спросила. Сказала, чтоб дали на ближайший и как можно дальше отсюда. Кассир не удивилась, ее лицо оставалось бесстрастно холодным. Протянула мне билет и снова принялась разгадывать кроссворд. Я посмотрела на название города и сжала билет в ладони. Теперь меня действительно ждала другая жизнь. И полная неизвестность. А ночью у меня украли сумочку с деньгами и документами. Я даже не могла теперь уехать с вокзала. Сидела на скамейке и смотрела впереди себя. Совершенно не зная, что теперь делать и куда идти. Это был ступор. У меня не осталось сил даже нервничать или плакать. Я в чужом городе. И у меня в руках…совершенно пусто. Я сошла с поезда, в котором и не думали искать мою сумку, а проводница матом послала меня куда подальше и захлопнула дверь своего купе у меня перед носом. - Покажите ваши документы! Подняла голову и увидела двух полицейских. Они смотрели на меня с явным презрением. Один засмотрелся на мои ноги в разрезе юбки, потом на декольте свитера и отвратительно ухмыльнулся. - У меня их украли. В поезде. Тихо ответила и отвернулась. - Кто украл? - Откуда я знаю. Это вы должны искать воров. - Кто тебя крышует, стерва? – цыкнул на меня второй и, схватив за локоть, содрал со скамейки. - Что? Я не понимала, что он от меня хочет. О чем вообще говорит. - Спрашиваю, крышует кто? Сутенер твой кто? Микки? Или Анка? - Какой сутенер? Боже! Вы о чем? У меня украли сумочку! Украли деньги и документы! Мне никто не помог в поезде! - Уймись, Паш. Она явно не из этих. Посмотри на нее. Вся ухоженная, аристократичная. - Ухоженная. А почему к нам не пришла, чтоб документы твои нашли или деньги? - А вы бы нашли? - Пройдемте с нами! *** - Что делаете в городе? - Учиться приехала. Отвечаю, а сама тереблю край юбки. Она дорогая, стильная, как и туфли на невысоком каблуке, как и мой маникюр, на который посматривает следователь. И мне почему-то за него стыдно. Как и за одежду, как и за то, что вообще сижу здесь. - А где чемодан? Вещи? И почему плацкарт, если у вас явно были возможности поехать в купе? Окинул меня снова внимательным взглядом. - Мне пришлось уехать срочно. Так сложились обстоятельства. - Ясно. А кто мог украсть вашу сумочку? Видели кого-то? - Нет… я задремала, а когда открыла глаза, вместо сумочки в руках было свернутое вчетверо полотенце. Я даже не почувствовала, как сумку сняли. Он записывал что-то и посматривал на меня исподлобья. Молодой, довольно симпатичный. Темноволосый с аккуратными усами, совершенно не модными сейчас, в бежевой рубашке с расстегнутым воротником и короткими рукавами. - Учиться на кого приехали? - Не знаю. Поднял снова голову и посмотрел мне в глаза. - Как не знаете? - Я еще не решила. - Понятно. И куда теперь… Пожала плечами и почувствовала, как сейчас снова разревусь, потому что сил никаких нет, потому что я сломана и мне ужасно страшно. Вот он сейчас позвонит куда надо, и за мной приедут. - Марина Геннадьевна… - Просто Марина. - Просто Марина. Вставайте. Идемте со мной. - Куда? - Идемте. Меньше вопросов - больше толку. Не знаю, почему я за ним пошла. Наверное, потому что больше некуда было, наверное, потому что я устала бояться. У него скромная машина отечественной марки. Открыл передо мной дверцу, предлагая сесть. Я села, сложив руки на коленях. - Голодная? - Нет. Соврала я и отодвинулась от него подальше. Мало ли, что у него на уме. Я даже не знаю, куда мы едем, и спросить боюсь и попроситься выйти. Потому что на улице тоже страшно, и уже вечер. Где я ночевать буду? - Голодная. Я в этом уверен. - Куда мы едем? - Туда, где вы сможете переночевать, поесть и решить, что делать дальше. Ответил, глядя впереди себя и включая радио на старом приемнике. После шикарных машин Айсберга мне все казалось маленьким и убогим, но почему-то уютным, и страх постепенно начал отступать. - Зачем…вы это делаете? - Верите? Сам не знаю. Сумку вашу искать будем и, думаю, найдем. А пока…пока вам надо где-то остановиться, иначе…в неприятности попадете. Город у нас…не совсем благополучный в плане преступности. А вы явно не с улицы. Быстро посмотрел на меня своими карими глазами и снова отвернулся. - Он вас выгнал? - Кто? - Или вы от него сбежали? Молчу, отвернувшись к окну. Судорожно глотая слюну и не зная, что ответить. - Понятно. Значит сбежали. И правильно сделали…Домашнее насилие часто заканчивается убийством. Статистика такая. А я как будто кино смотрю с дурацким сюжетом, и в этом кино не я, а кто-то другой. Ведь со мной все это не может происходить. Как я оказалась здесь, в машине следователя этого захолустья и еду с ним неизвестно куда. Машина остановилась во дворе частного дома. Синий деревянный забор, аккуратная калитка. - Приехали. Вышел из автомобиля. Он не очень высокий, но крепкий, ширококостный. Походка быстрая, отрывистая. Отворил дверцу с моей стороны, выпуская из машины. - Идемте. - Я не могу. Это неудобно… - Неудобно сидеть на вокзале без документов и денег. Позвонил в звонок возле калитки, и издалека послышался старческий женский голос: - Иду-иду. Я сейчас. Залаяла собака, и я вся внутренне сжалась. Да, не страшно. Но очень стыдно и как-то ужасно неловко. Калитку открыла пожилая женщина с гулькой на макушке. Посмотрела на следователя, потом на меня. - Добрый вечер, Михаил Родионович. - Добрый, Лариса Николаевна. Я тут вам постоялицу привел. У нее, правда, пока денег нет за комнату платить, но она устроится на работу и оплатит. Возьмете? Посмотрели друг на друга. Она очки поправила, шаль на груди. - Отчего ж не взять, если ее привел ты, Миша. Здравствуйте! Посмотрела на меня, и я немного поежилась. Взгляд у нее пронзительный, изучающий, но доброжелательный. - Добрый вечер. - Как звать? - Марина. - Заходите, Марина. Пропустила меня за калитку, а сама на Михаила взгляд перевела. - Зайдешь? - Нет. У меня еще работы много. Спасибо, что не отказали. И я чувствую, что между ними напряжение какое-то. Вроде не чужие, но в то же время не близкие. Едва вошла, на меня собака напрыгнула, и я ойкнула от неожиданности. - Фу, Герцог, фуууу! Герцогом оказалась крупная дворняга с всклокоченной шерстью. Не на привязи и без намордника. - Не целуй незнакомцев! Шикнула на него, когда он вдруг лизнул меня прямо в губы. - Я те дам, паршивец! Не бойтесь его. Герцог любвеобильный и женщин любит. А вот мужиков гоняет. Он - помесь волкодава и еще кого-то там. Его мой покойный муж притащил три года назад с мусорки. Так что парень молодой и горячий. Брысь, я сказала! Шикнула на пса, и тот быстро ретировался назад, но на меня поглядывал и хвостом вилял. - Пошли в дом, а то комары нынче совсем сдурели. Жрут сволочи и никак не нажрутся. Домик небольшой, но очень аккуратный, ухоженный. Внутри чисто, пахнет сдобой и вареньем. У меня заурчало в животе. - Голодная? Кивнула и замялась на пороге. - Да ты не стесняйся. Вот тапки. Переобувайся, мой руки, и пошли ужинать. Я пирогов напекла. Как знала, что гости будут. Тапочки оказались женскими с помпонами. - Это дочки моей. Проходи. Помыла руки в небольшом туалете, вытерла чистым белым вафельным полотенцем. Мельком взглянула на себя в зеркало и ужаснулась. Там стоит загнанное и перепуганное существо. Совершенно не похожее на меня. Прошла на кухню. Как же неловко и не знаю, что сказать. Стыдно вот так к человеку заявиться и сесть за стол. Лариса Николаевна поставила пузатый чайник посередине и подвинула ко мне пироги. - И кем же вы работать будете, Марина? Я отпила чай и подняла на нее взгляд, чувствуя, как вся кровь приливает к щекам. - Я учиться приехала… - А чемодан где? Сумочку украли - это я уже поняла…а вещи? - Так получилось, что я без вещей. - Ммм… ясно. - Я сейчас чай допью и уйду. Мне, правда, нечем платить за жилье и….и я пока не знаю, где работать. - А где работала? Посмотрела на меня своими молодыми светло-голубыми глазами и поправила величественную причёску. Она напоминала мне учителя или директора школы. Очень интеллигентная, правильная.