Грань

Глава восьмая

Все еще плохо соображая, находясь под воздействием только, что пережитых событий, Витек, резко уронил свои, поднятые и точно налитые свинцом, руки вниз, и, повернув направо голову, посмотрел на окно, поместившееся справа от стола, между рамами которого, загораживая от него тот заоконный мир, находилась, пожелтевшая, покрытая черными какушками насекомых, и погрызанные мышами газета. Однако теперь меж рам не было газеты, на месте ее расположился в полный рост Луканька. Он стоял впритык к стеклу, и, сжав правую руку в кулачок, прилагая не малые силы, тарабанил костяшками пальцев по его гладкому полотну, судя по всему намереваясь разбить его, а может, просто стараясь обратить на себя внимание хозяина дома.

- Эх…х, - хрипящее вылетело изо рта Виктора Сергеевича, а в мозгу пронеслась успокаивающая мысль, что это все лишь галлюцинация.

И несчастный алкоголик, бабушкина дорогая веточка, поспешно закрыв свои очи, глубоко задышал, стараясь успокоить разбушевавшееся сердце, и прогнать всепоглощающий, обреченную душонку и умирающую плоть, страх, а, чтобы приглушить стук Луканьки он начал громко говорить, обращаясь к самому себе:

- Витя - это галлюцинация… ты просто болен и тебе надо…надо…надо…

Но гулкий стук, вызываемый некошным не смолкал, он лишь становился насыщеннее и громче, явственней, а когда внезапно в сенцах, сызнова затарахтело, Витюха не выдержал и истошно завопив, открыл глаза. Он порывисто обхватил руками голову, намереваясь так укрыться от надвигающейся беды, и глянул в морду Луканьки, который растянув уголки своих губ, широко улыбался. Некошный открыл рот, высунул оттуда синеватого цвета язык и провел им по губам, облизав их, точно демонстрируя этим свое желание сожрать хозяина дома…. Еще какое-то время он показывал Витьке свой язык, пугая его жуткими намерениями, а после выставил вперед правый указательный палец оканчивающейся острым, загнутым, звериным когтем. И воткнув его в стекло, мгновенно насквозь прорезав им толстое, гладкое полотно, принялся очерчивать этим скребущим и звенящим устройством небольшой прямоугольник, собираясь вырезать проход в кухню.

Взволнованно наблюдая за действиями некошного, вытаращив вперед глаза, прерывисто с присвистом дыша Витек смог разглядеть, что на этот раз Луканька был одет в кожаную рубашку, которая доходила ему до талии, о том, что она имела кожаное происхождение свидетельствовали темно-коричневые, лощеные рукава до локтя. На туловище рубашка была обшита золотистыми, не больше ноготка мизинца, круглыми пластинами с изображением черных человеческих черепов, и перекрещенными внизу двумя костями. Узкие штаны, в каковые он был облачен также покрытые пластинами только черного цвета, были украшены золотыми черепами животных. Они оканчивались возле колена, и накрепко завязывались там длинными желтыми шнурами. На голове же у некошного, находясь как раз между рогов, поместился небольшой, конической формы золотистый шлем, с укрепленным на его верхушке длинным, черным пером, переливающим желтовато-зеленым светом.

Пока Витюха разглядывал чудную одежду Луканьки, похожую на облачение каких-то древних воинов, некошный дочертил своим дюже крепким, словно резец в алмазном стеклорезе, коготком, прямоугольник, соединив линию разреза в углу, при этом стекло негромко и протяжно хрустнуло. Луканька убрал коготок от места разреза, и, выставив вперед руки, растопырив широко пальцы прислонил свои розовые, покрытые мелкими серыми волосками, ладошки к стеклу и хорошенько надавил на него.

И вновь, что-то протяжно хрустнуло, а вырезанный прямоугольник отсоединился от остального полотна стекла, дрогнув, покачнулся и полетел вовнутрь комнаты, негромко посвистывая, рассекая этим звуком и острыми гранями воздух на четыре части. Прошли доли секунд и стекло со значительным грохотом упало на пол, не мешкая лопнув и изукрасив гладкую свою поверхность витиевато-загнутыми трещинами да множеством распавшихся на полотне линолеума мельчайших стеклянных крупинок.

- Ух… - выдохнул Луканька, и, согнув спину, просунул сквозь проделанный проем голову. - Хорошо все же, что у меня такие крепкие когти, а то никак я бы не смог к тебе, шлёнда вонючая, сюда попасть.

Луканька схватился правой рукой за край проема, прямо за острые грани стекла, и, сделав широкий шаг, ступил на поверхность стола, сначала одной ногой, а потом другой. И тотчас отпустив грань стекла, выпрямился, похлопав ладошками по пояснице, будто изгоняя из нее боль, при этом золотистые пластины коими была обшита рубашка, весело зазвенели дилинь…дилинь… перестукиваясь меж собой золотыми боками, а в черных черепах кровавым сиянием полыхнули пустые глазницы.

- Ну, чего ушла она, что ли? - раздался вдруг пронзительный голос Шайтана и Виктор, неотступно следящий глазами за движением Луканьки, повернул голову на этот звук, да увидел внезапно возникшего в оконном проеме другого некошного.

Шайтан был одет в такое же одеяние, что и Луканька, только пластины на рубахе у него были не золотые, а серебристые, хотя черепа и кости были начертаны все тем же черным цветом, и соответственно этому, на черных пластинах штанов его, черепа животных были изображены серебряным цветом. Некошный стоял на окне, и, согнув спину, выставив голову вперед, выглядывал из-под острой грани стекла, с интересом рассматривая кухню так, словно видел ее впервые, черное перо, полыхающее сине-красными переливами, трепыхалось на верхушке его конического, серебристого шлема.

- Вылазь, - позвал его Луканька. - Ушла она.

И Виктор сразу догадался, тяжело ворочая своими полумертвыми извилинами, что речь идет о журавле, вернее о бабушке Вале.

- Нет! она не ушла, - вмешался он в разговор, сам не ожидая от себя такой смелости и высвободил голову из укрывающих ее рук , опустив их вниз. - Она спряталась… она спряталась… там в кастрюле, - кивнув на почерневшую кастрюлю головой, добавил Витька, - она ждет, чтобы защитить меня и вас… вас… чтобы…

- Ха…ха…ха… хи…хи…хи, - засмеялись в два голоса некошные, слушая взволнованный лепет несчастного хозяина дома.

И Шайтан, точь-в-точь, как прежде Луканька ухватился рукой за край стекла и перешагнул на стол, он сделал два-три шаг, и, встав подле своего собрата, выпрямил спину.

- Что, - прекращая хихикать и потирая ладошкой свои блестящие пластины на рубашке, откликнулся Луканька, - боишься нас?..

Он оторвал взгляд от сжимаемой в левой руке блестящей бляхи и глянул своими кровавыми зрачками, окруженными по кругу белым цветом, в очи Витька да широко растянул губы, придав им ехидно-злобное выражение такое, что казалось еще миг и изо рта вылезет длинный, раздвоенный на конце язык змеи.

- Боишься нас…, - теперь он точно сам зашипел змеей, и говорил, не спрашивая, а утверждая Витюхин диагноз, - боишься…

А Витька, от слов некошного и возникающих ассоциаций, вздрогнул всем телом и почувствовал дикую ненависть в этом взгляде… ненависть и все подчиняющую силу, которой он - увы! слабый, спившийся, и убивший собственную душу, человечек не мог противостоять. И потому порывисто кивнув да изобразив на своем расплывшемся бурачного цвета лице страх, слабость и полное подчинение всему происходящему, тихо вымолвил:

- Боюсь, не мучайте больше меня… пожалуйста…

- А кто тебя мучил… чё-то я не понял… кто скажи мне? - злобно вопросил Шайтан вступая в разговор. - Ишь ты, мучили мы его… Это ты, баглай не умытый, всех тут измучил… всех… А мы, с тобой просто веселились… шутили мы… Ты, чего, свин поросячий, шутки от мучений отличить не можешь… Совсем свои мозги пропил и ничего не осталось? - с вызовом сказал он, сверкнув в сторону Витьки своими красными фонарями глаз, полностью заполонивших очи кровавым светом.

- Ладно, ладно… уймись Шайтан, - вступился за Виктора Луканька, и отпустив натираемую на груди пластину, протянул руку навстречу к собрату, да небрежно стукнул того по плечу. - Не кипятись… в самом деле… Давай лучше посидим…

- Посидим? - переспросил Шайтан, глянув на стоящего слева Луканьку.

- Ну, да, посидим…Устроим так сказать пикничек. Выпьем водочки, поедим борщичка, такого багрового цвета сдобренного свеклой и помидорками, - кивая головой, пояснил Луканька.

И Витек увидел, как обрадовано, закивал в ответ Шайтан да суетливо потер ладошки меж собой.

Луканька же развернулся, и звонко цокая копытами по деревянной плоскости стола, направился к кастрюле, на ходу поигрывая бляхами на рубахе, и, что-то довольно напевая себе под нос. Он подошел к кастрюле, и, ухватив ее правой рукой за покореженный край алюминиевой поверхности, наклонил на себя, да погрузился туда головой и левой рукой, явно стараясь, что-то выудить из ее недр. Послышалось тихое динь…донь и Луканька вынырнув, вытащил оттуда, крепко сжимаемую левой рукой, большую, почти в треть его роста, стеклянную бутылочку закупоренную орехового цвета пробкой из коры пробкового дуба, на вроде той, что затыкают бутылки с игристым шампанским. На бутылочке находилась белая, широкая этикетка, опоясывающая ее стан, на коей было красными кривыми буквами написано «Russian Водка».

Стоило Луканьке извлечь бутылочку полную мутноватой жидкости, более походящую на плохо очищенный самогон, как Шайтан сей же миг поспешил к своему собрату, так же как и тот, тихонько мурлыкая себе, что-то под нос, да довольно потирая ладошки. Он подскочил к Луканьке и принял тяжеленький такой и великий (по мнению Витька) дар - в виде бутылки с водкой, припрятанной кем-то внутри черной, давно не мытой и не чищеной кастрюли. А Луканька уже вновь нырнул в кастрюлю, и, протянув руку, достал оттуда два небольших граненных стаканчика, две глубокие голубенькие тарелочки и пару мельхиоровых ложек, с изображением все тех же черепов на блестящих ручках. Затем он подал Шайтану на плоской тарелочке целый, небольшой кусок сала, чуть розоватого цвета с тонкими прожилками мясца. И виртуозным движением руки извлек на фарфоровом белом блюде, увитом черными тюльпанами, нарезанные на четвертинки помидорки, огурчики, сверху украшенные ровно наструганными колечками репчатого лука фиолетового цвета, да на таком же блюде аккуратно разложенные ломти белого и ржаного хлеба.

Принимая все эти явства, Шайтан спешно переносил их и расставлял на столе, возле самого его края, красиво так помещая их по кругу. А тем временем Луканька накренив на себя кастрюлю, оперев ее грань как раз на забренчавшую грудь, протянул вовнутрь закопченного нутра обе руки и вынул оттуда небольшой черный чугунок, округлой формы, зауженный книзу и расширяющейся к верхней его части, из которого торчала чуток загнутая ручка половника, а от него самого валил белый густой пар, так, что казалось чугунок только вот… вот сейчас достали из печи…Негромко охая и ахая, даже не успев отпустить край кастрюли, он развернулся и мгновенно передал его подскочившему Шайтану, каковой принял не тока чугунок, но и оханья, аханья, да быстрым шагом направился к месту пикничка. Туда, где образуя круг, были уже привлекательно-заманчиво расставлены тарелки, стаканы и бутылка и теперь в середке этой чудесной ограниченной плоскости не хватало лишь самого чугунка несущего в своих недрах, судя по ядрено- багровому цвету и по нестерпимо ароматному запаху, тот самый, любимый Витьком с самого малолетства борщичок, хорошенько сдобренный свеклой и помидорками.

Шайтан сделал несколько широких шагов, и, прижимая обхваченную ладонями дорогую ношу к груди, приблизился к возникшей на столешнице соблазнительной трапезе да осторожно оторвав от серебристых блях рубахи горячий чугунок, наклонившись, пристроил его как раз в середине импровизированного круга из тарелок и стакашек, сделав его главой этого пира.

- Слышь, Луканька, - крикнул он собрату некошному, выпрямляясь, и на миг обернувшись. - Нож возьми, а то сальцо тут не порезано… не порядок как говорится.

- Угушечки, - откликнулся Луканька, кивая головой, и отпустив край кастрюли, прислонившийся к груди, левой рукой выудил из глубин ее небольшой, с серебристым заточенным острием, нож.

Отпущенная кастрюля едва зримо покачнулась, и, крутанувшись по часовой стрелке, описала своим погнутым черным дном окружность, а некошный повернувшись, размашисто переставляя свои маленькие ножки и бренча бляхами на штанах и рубахе, направился к месту пикничка, где уже суетливо вертелся Шайтан, разливая половником из чугунка красный борщичок по тарелочкам.

- Эх! Хорошо то как… А пахнет до чего же славно, - облизав губы заметил он.

- Еще бы… борщичок, да под водочку - это ж святое дело, для всякого, кто весь день честно трудился возле станка, - не менее вкусно ответил Луканька, и подойдя к краю стола, опустившись, сел на столешницу подле своей тарелки, и свесив ноги вниз, принялся довольно ими помахивать вперед и назад… вперед… назад…

Шайтан же наполнив тарелки, да засунув половник в чугунок, протянув руку, взял бутылку с водочкой, и, подняв ее прижал к груди, да неторопливо двинулся к своему месту, которое находилось как раз напротив Луканьки, и, усевшись также как и его собрат, пристроил бутылку между разведенных ног.

Тусклый свет выбивающейся, из стеклянных внутренностей, одиноко освещающей комнату, лампочки, заключенной в остовы люстры, внезапно упал вниз прорезав сумрачность кухни и ярко осветив место пикника на столе, и тогда вдруг блеснула голубизной своих вод (как показалось замершему на месте Витьке), столь соблазнительная и много лет недоступная чудная, горьковато-живительная водочка. От обильно распространяемого чугунком аромата борща, у несчастного страдальца Виктора Сергеевича гулко ухнуло, что-то в животе. Ухнуло, а после раздалась звонкая барабанная дробь и измученный постоянным голодом, и непереносимой химической бурдой, желудок сжался в маленький кулачок… скукожился… свернулся и тихонько заголосил, прося этого самого борщичка, хлебца, сальца… короче говоря прося еды… еды…еды.

А Луканька тем временем придвинув к себе тарелку с сальцом, принялся неспешно его настругивать такими тонкими, тонкими, почти прозрачными полосками. Шайтан крепко зажав между ног бутылку с «Russian Водка» и удерживая ее миниатюрно-выгнутое горлышко правой рукой, широко раскрыл рот, и, наклонившись над пробкой впился в нее зубами, да начал неторопливо раскачивать из стороны в сторону, намереваясь, таким образом, ее оттуда извлечь. Правда пробка, изготовленная из коры пробкового дерева, какое-то время не поддавалась его напору и яростно сопротивлялась, не желая ни при каких условиях покидать насиженного, обжитого места. Видя бесплодность собственных усилий Шайтан крепче внедрил зубы в пробку, отчего его некрасивое лицо исказила злобная гримаса, и с еще большим усердием стал рвать ее на себя, стараясь вырвать ее из нутров горлышка… И вскоре пробка сдала свои позиции уступив этот поединок мощным зубам Шайтана, который после извлечения оной из горлышка, выпрямив спину в тот же миг выплюнул ее на пол, в перекушенном надвое виде. Пробка, пронзительно шлепнувшись на грязный линолеум, тут же распалась на две части, которые жалостливо пискнув, покатились друг от друга в разные стороны.

Откупоренная бутылка выпустила из себя непередаваемый, стойкий аромат водки, вернее бьющий в нос резкий запах спирта, от которого у несчастного Витька закружилась голова, а во рту появилось такое обилие слюны, что ее не удалось сразу сглотнуть. И открывшийся сам собой рот позволил этому ливневому потоку вытечь наружу и намочить своей водянистой субстанцией нижнюю, доселе сухую, скрипучую губу, подбородок и бороду.

Шайтан же поднес горлышко, с легкостью приподняв и наклонив такую большущую для его роста бутылку, к граненным стакашкам и водка громко булькнув, потекла живительным началом, точно живая вода в русской сказке, в глубины стеклянного стакана.

- Хвать…хвать! - громким голосом заметил Луканька, увидев, как мутноватая жидкость до середины заполнила стакан, он отодвинул от себя тарелку с наструганным салом и воткнул острие ножа прямо в поверхность стола возле своей ноги.

И покуда Шайтан наливал водку в свой стаканчик, Луканька пододвинул к себе тарелку с борщом. Затем он, протянув левую руку, взял ломоть ржаного хлеба, а правыми пальчиками подхватил три кусочка сальца и неторопливо водрузил их на хлебушек, сверху накрыв все это двумя кружками фиолетового репчатого лука. После сооружения такой вкуснейшей конструкции, коя вновь вызвала у Витюхи обильное слюноотделение, некошный поднял зажатый в правой ладони положенный ему граненый стакан.

Шайтан, после наполнения собственной стеклянной тары водочкой, установил бутылку около правой ноги, и, обхватив своими короткими пальцами стакан с мутноватой жидкостью, не чокаясь выкрикнул: «Поехали!» И чуть накренив назад голову, мигом выплеснул в приоткрывшийся рот все, что весело бултыхалось в стаканёшке, левой же рукой нашарив на блюде зеленый огурчик. Некошный скривил свои губы, и порывисто выдохнув, запихнул в рот хрустящую четвертинку огурца, да вернув стакан на стол, опустил чуть задранную вверх голову и энергично потряс ею, прогоняя хруст и состояние опьянения…. Еще миг он тряс головой, затем резко схватил пальцами правой руки ложку, и, запихнув ее в тарелку с борщом черпанул свеклу, лук и морковь вместе с хлынувшим туда жидким, красным наваром да сейчас же отправил все это себе в рот.

«Поехали!» - поддержал собрата Луканька, и, испив водяры до дна, поспешно сунул в рот сооруженный бутерброд, а, потом, не менее кривясь чем Шайтан стал скоренько уплетать борщичок из тарелки.

- Эх..хорошо! Ух… прекрасно! - исторгали попеременно из себя некошные и перемешивали борщичок поеданием хлебца, сальца, лучка, помидорок и огурчиков.

И по мере уменьшения глубины борща в их тарелках, а хлеба и сала на блюде, слюноотделение у Витюхи усиливалось, желудок уже не просто голосил, он подвывал словно дикий волк, оставшийся без семьи и пропитания. У несчастного Виктора, даже тихонечко затряслись ноги, а по спине вновь скатились холодные градинки. Крупный, почти с ноготок пот выступил на лбу и замер, даже не собираясь скатываться вниз, будто замерзнув, превратившись в маленькие льдинки.

- Ы…ы…ы…, - не выдержав таких мучений выпустил он из себя и облизал мокрым склизким языком верхнюю губу.

«Уж лучше бы они мне язык отрезали или ухо», - подумал Виктор Сергеевич, не в силах отвести взгляд от соблазнительного борща и такой… такой безмерно вожделенной и несколько лет уже не доступной водочки, почувствовав как по небу во рту пробежал точно разряд тока от желания выпить.

И мечтая лишь о том, как бы дотронуться до этой стеклянной и наверно холодной бутылочки и схватив ее трясущимися руками… махом… махом опрокинуть ее в глубины своего брюха и рта…. насладившись этим горьковато-живительным вкусом, каковой тотчас осушит и свитер, и брюки, да растопит небольшие, с ноготь размером, льдинки примерзшие ко лбу… И главное согреет тело и душонку, придав им новые силы, новый заряд бодрости и легкое настроение довольства жизнью.

- Ы…ы…ы…, - застонал он увидев как неторопливо взял Шайтан бутылку в руки и приставив горлышко к грани стакана, принялся снова наполнять их мутноватой радостью.

- Еще по одной? - обратился Шайтан к своему собрату и кивнул ему головой на полнехонький стакан, пристраивая бутылку возле блюда с огурчиками.

- Что ж… давай еще по одной, - откликнулся Луканька, да облизав ложку, положил ее на стол и протянув руку к стакану, крепенько его обхватил.

«Ах! подлюки! - подумал про себя Витюха и разочарованно глянул на полупустую бутылку, бедственно выдохнув и подняв свою, висящую вроде плети вдоль тела, руку утер мокрый от слюны подбородок, смахнув эту пузыристую субстанцию на пол. - Как же выпить охота… А чего же я мучаюсь… Я… я сейчас нападу на них и отберу бутылку… да всю… всю ее махом… махом… махом выпью», - предложил он самому себе, однако на деле все же не решаясь атаковать некошных и усердно напрягая свои высохшие от водки мозги начал разрабатывать тактику нападения.

На этот раз Шайтан и Луканька взяв стаканы в руки громко чокнулись их граненными поверхностями, те издали звонкое дзонь…дзонь, а жидкость находящаяся в них взмыла вверх, словно волна намереваясь перемахнуть через стеклянный край стакана. Некошные поднесли их ко рту, накренили, и, прикрыв глаза, одновременно, сделали по большому глотку.

- Сейчас! - выкрикнул вслух Витек, подбадривая себя к действию, и ринулся к столу.

Правой дрожащей рукой он схватил небольшую, всего лишь с ладонь размером, бутылку, а левой сгреб с блюда тонко наструганное сальцо… прозрачно-малюсенькое для рук и рта хозяина дома, однако такое желанно-вкусное.

И пока некошные продолжали глотать из стаканов водку, не заметив, что произошло на их столе. Витюха вставил небольшое, круглое горлышко бутылки в свой рот, и потому как руки его, дюже сильно, тряслись и эта дрожь передавалась бутылке, накрепко прижал верхней губой к нижней горло, да, задрав голову, опрокинул остатки живительной жидкости вовнутрь своего ненасытного нутра.

Опрокинул… и немедля ощутил вместо горьковатого, крепкого, алкогольного напитка едкую, острую кислоту, чем-то схожую по вкусу с уксусной эссенцией.

В тот же миг, почувствовав такую резкость во рту, Виктор попытался выплюнуть то, что уже миновало глотку, и, проскочив сквозь пищевод, опалив ядовитой жидкостью, эту мышечную трубку, приземлилось в желудок, который от жгучей кислоты, вначале гулко завопил, а после, когда его будто подожгли, затих и начал тихо похрустывая, кряхтя и чихая полыхать.

Издав какой-то доселе неизведанный звук в коем перемешался сразу плач раненного зверя, вой одинокого волка, и хрип умирающего человека, он, выронив из рук пустую стеклянную бутылочку на пол, наклонился, согнувшись в районе горящего живота и склонив голову над линолеумом, широко раззявил рот надеясь, что та гадость, которую по недоразумению так быстро проглотил, из него выскочит. Витька даже вдавил левой рукой, в оной продолжал все еще держать кусочки сала, свитер и тощую свисающую с живота кожу глубоко внутро, думая, что быть может этот резкий толчок и давление руки создаст обратный глотанию эффект. Однако то, что раньше давалось с такой легкостью, нынче не происходило потому, как столько времени не евший желудок, сглотнув кислоту, ничего не желал из себя исторгать, и, мучаясь, да медленно пуская в пищевод, как в трубу лишь мельчайшие искры огня, сжигал себя этой ядовитой жидкостью.

Горел, пуская искры, не только желудок, но и пищевод по которому перемещались те самые раскаленные частички вещества, горела и глотка, а во рту образовалась и вовсе какая-то густая розоватая масса, в нее превратился опухший язык. Он, раздавшись в стороны, заполнил своими размерами весь рот и даже немного вывалился из него, свисая непривлекательным таким видом с растекшейся нижней губы.

Теперь Витек не мог издать никакого крика или слова, он лишь как немое существо, колотил себя по животу, мычал продолжительно и глухо, и попеременно приседал на корточки, старясь хотя бы выплюнуть переполнивший рот язык. Сердце его словно взбесилось, оно с огромным напором ударялось в грудь, и, отскакивая, летело, как сумасшедшее к спине, громко шлепаясь об нее, при этом протяжно подвывая.

Некошные все также размеренно и неторопливо допили из своих стаканов чегой-то, что на деле оказалось не водкой, а какой-то гремучей смесью и довольно крякнув, опустили стаканы, дзонькнув их стеклянными донышками о поверхность стола, и, протянув руки к блюду взяли каждый по кусочку ржаного хлеба. Затем они все также синхронно поднесли ломти хлеба к носу и глубоко втянув его ржаной, кисловатый аромат, точно затянувшись сигаретой, прикрыли веками глаза да довольно потрясли головами так, что с них вниз посыпалась серая и ореховая пыль, укрывшая ровным плотным покрывалом и чугунок с борщом, и стаканы, и закуску на блюдах, и тарелочки. Еще пару секунд виднелось лишь это серовато-ореховое покрывало, а потом оно исчезло вместе с посудой, словно было проглочено, уступив место темно-коричневой деревянной столешнице, которая тоже наверно была голодной.

Шайтан и Луканька открыли глаза, и, запихнув ломти хлеба в рот, мигом их проглотили даже не пережевывая, после они неторопливо поднялись на ноги, и, глянув с ненавистью на скорчившегося хозяина дома, мычащего, подсигивающего на месте, тихонько захихикали.

- Видать ему больно, - указуя на Витьку пальцем, ехидно констатировал Луканька. - А ведь мы ему говорили не пей… а он, что слушал. Он вообще кого-то слушал… кого-то любил… жалел на этом свете: бабку, деда, мать, отца, жену, сына, брата?..

- Нет… никого не любил… никого не слушал и не слушает, - согласно кивнув головой, заметил Шайтан.

«Курлы…курлы…курлы… беги…беги…беги..», - услышал Виктор слова… такие тихие, пролетевшие возле, свисающих паклей, волос, и точно легкий ветерок едва задев его опухший язык, на миг снял боль.

«Бабуся», - эта мысль ударилась где-то внутри обезумевшего от боли мозга, с такой силой, что вызвала сильнейшее головокружение, а по исхудалому телу хозяина дома пробежала крупная дрожь, покрывшая кожу похожими на гнойные пузыри, волдырями.

Понимая, что если прямо сейчас он не последует совету бабуси, то погибнет… Витюха разогнулся, выпрямив спину и перед глазами его появилась, вроде как мгновенно выехавшая из окна плотная, непрозрачная гардина загородившая стол и стоящих на нем некошных. Отделив его- веточку от них - Луканьки и Шайтана.

И на черном полотне гардины Виктор Сергеевич увидел сутулившуюся фигуру бабушки. Она была одета в темно-коричневую юбку и белую блузочку, обшитую затейливыми рюшечками да в цветастый платок, под который были убраны ее каштановые с проседью волосы. Баба Валя, уткнув лицо в раскрытые ладони, тихо стеная, горько плакала и крупные слезы, проскакивая сквозь разведенные пальцы падали прямо на усыпанный деревянными опилками, мельчайшей пылевидной трухой, останками угля, кусками веревок, рваными частями пакетов, тряпками, окурками, негодными пробками, отходами, гнилью пол…

Курлы…курлы…курлы… послышалось сквозь рыдания бабули.

«Держи… держи этого гада!» - донеслись злобные голоса некошных пробивающихся через курлы.

И любимая веточка-внучек бабы Вали, немедля, ни секундочки, развернулся и кинулся к дверям, ведущим из кухни. Он протянул вперед правую руку, резко толкнул от себя дверь, и все еще прижимая сжатую в кулак левую руку к стонущему животу, почти выпрыгнул в сенцы. И сейчас же перед Витькой предстал злобный холодильник, таращивший на него свои красные глазищи и загораживающий корпусом проход. Однако хозяин дома на этот раз не растерялся, а подтянув нижней губой вываливающейся язык, поборол в себе страх и подбадриваемый курлы…курлы правым кулаком шибанул им холодильник пройдясь его поверхностью вскользь по глазу «А…А». Отчего «Атлас», без задержу, перестав щериться, охнул, и, замерев на месте, потерял все признаки жизни, а именно свои глаза и перекошенную щель-рот.

Курлы… курлы…курлы… опять прошелестело около Витька, и тот резво повернув направо, не успев даже задуматься на месте ли дверь, подскочил к стене.

Он протянул руку, и сразу же нащупав поворотную ручку, дернул ее на себя. Пронзительно звякнув, отлетел и упал на пол помятый, погнутый крючок, оберегающий своим металлическим станом жителей этого дома, и дверь мигом пошла на Витьку. А тот, лишь перед ним появилась небольшая щель, шмыгнул в нее и выскочил на двор, увидев перед собой белую укрытую снегом поверхность земли и иссиня-черное, далекое небо без единой звездочки.

- Держи…держи его, этого шлёнду немытого, - услышал Витюха раскатистые голоса некошных вылетающие из глубин дома.

Курлы…курлы…курлы…позвала веточку бабуля, указывая своим мелодичным напевом путь со двора.

И Виктор, покачиваясь из стороны в сторону, побежал чрез свой двор, такой же неухоженный, как и дом, плохо выбирая дорогу, оступаясь и падая в белые покрывала снега и сызнова подымаясь, стремясь поспеть за меркнущим голосом бабули.

Курлы…курлы…курлы… слышалось ему впереди уже там возле деревянной калитки, покосившейся на бок и слетевшей с нижней петли. Энергично распахнув эту качающуюся рухлядь Витюха выскочил на тротуар и замер, тяжело переводя дух, преодолевая вырывающиеся из легких хрипы застревающие где-то во рту, и понимая, что желудок он однозначно потерял, тот сгорел, будучи полностью съеденный кислотой.

Несчастный алкоголик, хозяин покинутого дома и двора, шкандыба, уродливый шлёнда, Витька, Виктор Сергеевич, Виктор, Витенька, веточка, Витюшенька, и все это в одном лице, задрав голову поглядел на иссиня-черное небо такое далекое… далекое… на котором отсутствовала не только луна, но даже и самая малюсенькая звездочка и ощутил холодный, пронизывающий ветер проникающий сквозь рвань одежды, опустившийся откуда-то из тех почти неизведанных и непознанных высот. Ветер коснулся своим морозным дыханием его лица, дотронулся до разбухшего, выглядывающего изо рта языка и покрыл его тонкой ледяной корочкой, а после бросил в него горсть мельчайших, острых крупинок снега.

- Держи… держи этого свина…! - вновь послышались крикливые голоса некошных.

Курлы…курлы…курлы!...

«Бежать», - догадливо пронеслось в башке Витьки, и, кивнув головой этому слову и долетающему курлы, он повернул направо да прижимая левую руку к втянутому вглубь внутренностей животу, что есть мочи побежал туда…

Туда… к своей семье… колену…роду… к людям с которыми он на веки был связан общим родоначальником, чье прозвище ли… имя ли… фамилию нес в своих метриках от рождения до смерти…

К ним… к ним… кто быть может… быть может еще мог помочь, принять, простить, пожалеть, накормить, умыть и главное спасти!

Курлы… курлы…курлы раздавалось в темной, бросающей снегом в лицо, ночи призывая веточку, спасая от ужасных мучений, галлюцинаций, от страшной болезни называемой алкогольный делирий, или по- простому белая горячка.