Грань

Глава четвертая

Витька наклонил голову, настолько насколько позволяли стебли, обмотанные вокруг шеи и темно-зеленые, лопастные листочки, и, скосив глаза, оглядел свою укутанную плющом фигуру, а после неторопливо так перевел взгляд на крысу, все еще стоящую на столе и тяжелехонько охнул!

Еще бы не охнуть… ведь крыса, приоткрыв рот с тонкими и хорошо очерченными губами оскалилась, явив миру белые ровные и немного удлиненно-заостренные зубы, по бокам верхней челюсти виднелись два загнутых шиповидных зуба- клыка, на концах коих формировались те самые черные слюни. Они стекали тонюсенькими струйками с нёба, и, минуя белизну зубов, повисали на их концах. Какое-то мгновение они продолжали там висеть и напитываться слюной, увеличиваясь в толщине, приобретая необходимые размеры, еще миг… и капли слюней отрывались от клыков, летели вниз, плюхаясь прямо на поверхность грязного стола, прожигая в нем дыры так, что оттуда вверх поднимался сероватый, легкий дымок.

Крыса не отводя своих звериных глаз от Витька, некоторое время продолжала скалить зубы, уничтожав своей ядреной, точно кислота, слюной и без того испорченный стол. Потом она отпустила край кастрюли, и едва переступив задними лапками по плоскости стола, мигом запустила в свою грудь острые коготки, передних лапок, вогнав их глубоко в шерсть. Послышался негромкий скрежет разрываемой плотной, такой как брезент, ткани и по телу, голове крысы внезапно пробежала тонкая рябь, а миг спустя прямо по середине морды, как раз между глаз, и по груди, от шеи вплоть до того места, откуда вниз уходил розоватый, чешуйчатый хвост, прошла тонкая трещинка. Еще доли секунд и крыса вцепилась когтями в тончайшую трещину на груди и энергично рванула в разные стороны шкуру, прикрывающую внутренности. Шкурка издала тихий хруст и немедля раздалась надвое, протяжно затрещав и испустив еще какой-то трудно передаваемый звук. Куски шкурки развалились на части, точно сама она была пошита из полусгнившей рвани, а крыса встряхнула своим телом освобождаясь от остатков звериного облика и перед отупевшими глазами Витька предстало непонятное существо…. Никогда до этого не видимое им, а потому вызвавшее новый прилив пота на лбу и носу, и беспокойный стук сердца внутри груди так, что от испуга мигом заболел живот резкой, колющей в правый бок болью.

Перед очами Виктора находился небольшой человек… человек ли?... существо ли?...

Словом, кто-то коротюсенького роста едва достигающего полуметра. Этот человечек (пока будем так его величать) имел две ножки и две ручки, одет он был в чудные, желтые обтягивающие штанишки, украшенные черными человеческими черепами. И в черную навыпуск рубашку, вернее косоворотку, то есть рубаху с косым воротом (разрезом с боку) и этот самый ворот был также украшен вышитыми черепами, только красного цвета. На ногах у человечка отсутствовала какая-либо обувь… впрочем, стопы как таковые там тоже отсутствовали, а вместо них находились, полукруглой формы, козьи копыта сверху, словно покрытые тонким слоем серой глазури. Морда… вернее лицо… хотя этот объект все же трудно назвать лицом… Так вот морда у существа была широкая и тупая, слегка вытянутая вперед, словом сохранившая строение морды крысы. Но в это же время сама форма головы больше напоминала козлиную башку… а именно горбато-выступающим лбом, маленькими красными глазами, подвижными сероватыми губами и небольшими буграми у основания роговых отростков, из которых мгновенно, лишь с человечка была сорвана шесть крысы, вытянулись дугообразные, ребристые рога. Кстати эти рога торчали из тех мест, где у обычного человека находились уши. Волос на голове человечка не было, а сама макушка была точно срезана или срублена… Еще у этого существа имелась реденькая, серая, клиновидная бороденка, и она не плохо гармонировала с блекло-сероватой кожей морды и массивным, с широкими ноздрями, носом.

Человечек чуток постоял спокойно, не шевелясь, наверно для того, чтобы Витька смог его хорошенько разглядеть, а потом притопнул своими копытцами по столу… И вдруг, будто исполняя какой-то старый, народный пляс мелко задробил ногами, и из-под копыт его в разные стороны полетели мельчайшие щепки и опилочки. Затем он широко развел в стороны руки, и, поводя ими то вправо, то влево, сгибая и разгибая в локте, пошел по кругу, пританцовывая как раз вокруг злополучной, закопченной кастрюли, которая в этом плясе выступала в роли недоступной девы. Человечек обошел пару раз по кругу, вновь расставил широко руки и давай плясать в присядку при этом высоко выкидывая вверх ноги.

А Витюха даже и не заметил, впрочем как всегда, что позади него будто из оцинкованного, наполненного здоровущими тараканами ведра, сызнова зазвучала музыка… Только теперь это была не музыка исполняемая группой «Сплин», а русская народная песня и частушка «Эх, яблочко».

Сначала легкой волной пошла балалаечка, она гулким эхом раздавалась из ведра, а после махом грянули и слова песни. Их выводил один голос пронзительно-высокий, но только он слышался не из ведра, а казалось, наполнял кухню со всех сторон, точно в комнате в разных местах были установлены колонки которые и распределяли равномерно звучание голоса...

«Эх!» - пронеслось междометье в мозгу у Витька, и через пару секунд там появились две умные мысли.

Первая: « Надо бы скорую вызвать и подлечиться».

И вторая: « Зря все же я Кирюху и Натаху выгнал»…. наконец-то вспомнив и назвав истинное имя другана… Да мысленно досказав себе, что сейчас бы они так могли ему помочь… просто вызвав таких светлых, бескорыстных и спасительных людей в белых халатах.

А в это время голос уже залихватски напевал слова песни, особенно усердно и громко, прямо-таки оглушающее-звеняще выводя слово - яблочко:

Эх, яблочко, куда ж ты котишься,

К черту в лапы попадешь,

Не воротишься.

Ох! до чего же в такт этим словам кто-то позади Витюхи наяривал на балалайке да звучно ударял теми самыми протяжными медными литаврами.

А человечек на столе все сильнее входил в раж, выдавая коленца, выбивая дробь копытами, вертясь, прыгая и высоко задирая ноги. Внезапно он гулко треснулся о поверхность стола грудью и животом да принялся изгибаться какой-то дюже криволинейной волной, судя по всему исполняя, что-то на вроде акробатической рыбки.

К черту в лапы попадешь,

Не воротишься.

Громко закончили песню позади Витька и громогласно шибанули в медные тарелки таким образом, что у несчастного Виктора Сергеевича перед глазами проплыли строем пузатые бутылки, пихающие друг друга в стеклянные бока и встряхивающие своими жидкими и соблазнительно-бьющимися о прозрачные стенки прелестями.

- Уф…, - выдохнул человечек и легко поднялся с поверхности стола, да с небывалым азартом отряхнув руки, оправил задравшуюся и вылезшую из-под пояса штанишек черную рубаху.

Человечек какой-то миг разглядывал морщившегося Витюху, сдувающего толкающиеся перед его глазами бутылки, потому что высунутый, из разинутого рта, язык не смог дотянуться до них, и, прочистив кряхтением голос, сказал:

- Ну, как, шлёнда неумытая, тебе мой пляс?

Но так как Виктор был занят страстным желанием лизнуть, или хотя бы дотронуться, до этих столь вожделенных покачивающих бедрами бутылочек, языком и совершенно ни обращал внимание, ни на танцора, ни на его слова, человечек поднял руки и громко хлопнул в ладоши. И без задержу бутылёшечки побулькивая своими внутренностями, также строем уплыли вправо, резво пропав из поля видимости хозяина дома, по-видимому, лопнув там где-то… точно мыльные пузыри, а быть может, просто исчезнув как приятное видение.

- Шлёнда, - продолжил сердитым тоном человечек. - Ты чего не отвечаешь? В лоб захотел… так я скоренько это соображу, - и он поспешно сжал кулачок, протянул его в сторону Виктора, и легонько им потряс, погрозив ему этим сереньким прыщиком. - А ну… баглай, невоспитанный такой сей миг же отвечай.

- Чего…, - взволнованно пролепетал Витюха и пару раз испуганно моргнул своими тяжелыми, будто чем-то груженными сверху веками.

- Чего… чего… ме…, - протяжно мекнув, и уже менее сердито откликнулся человечек, и, перестав размахивать кулаком, опустил руку вниз. - Я спросил как тебе мой пляс? Понравился поди… Ведал же как я в присядку всякие разные па выдавал… Ох! и люблю же я этот пляс… вот честно уж очень я уважаю его... А ведь русский народ под этим самым делом, - и человечек приподняв свою тупую широкую морду… а может все же лицо, правым указательным пальцем постучал по шее, причем послышался гулкий звук, словно кто-то звякнул стаканчиком об стаканчик. - Так вот под этим самым делом, частенько он этот пляс выдает… Ну уж конечно не так как я, по всем значит правилам танца… а так.... слабенько, пошатываясь и покачиваясь… подчас не удерживаясь на ногах и падая в грязь мордой. Эх! такая песня, музыка и пляс красивые, а вы… шлёнды пропившие мозги, лицо, род и землю только и помните его в неадекватном состояние… Ты же свин тоже пляшешь… хотя и без музыки… и все время всякие пакостные словечки выкрикиваешь… поганишь традиции, песни, плясы… Ах! ты пьянь рваная!..

- А, давай ему язык отрежем, - неожиданно вмешался в разговор тот самый пронзительно-резкий голос, он раздался где-то позади Витька, и через миг на правое плечо того кто-то вскочил, и довольно крепко надавил на него, глубоко и болезненно врезавшись копытами в свитер и кожу под ним.

Виктор Сергеевич, как сумел, повернул голову и увидел второго человечка… хотя теперь, разобравшись в голосах коими они гутарили, он со стопроцентной уверенностью мог сказать, что видел перед собой, тех самых некошных. Так вот… тот второй некошный был очень сильно похож на первого, и отличался от него лишь менее массивным носом да оттенком кожи, которая смотрелась светло-ореховой. Одет же он был не в косоворотку и штаны, а в добротный серый костюм- троечку, белую рубашку с укрепленной на шее черной бабочкой. Клиновидная борода его была совсем редкой, не более двух десятков седых волос.

- Так, что Луканька, - обратился он к своему сородичу, и болезненно переступил копытцами на плече Витька так, что укрывающая свитер листва и стебли плюща не смогли спасти своего обладателя от рези на коже. - Отрежем ему язык… чтобы более ему не было повадно похабить песни погаными словами… Чтобы более ему не было повадно похабить танцы своими пьяными кривляньями… Да и потом не люблю я когда всякая рвань, как ты правильно выразился, калечит веселые и легкие песни, сохранившиеся в народе с давних времен.

- Да, я что ж… я как ты понимаешь всегда за… Шайтан, - согласно кивнул головой в ответ Луканька.

И тогда внезапно Шайтан подпрыгнул вверх, и протянув левую руку, ухватив Витька за его червеобразные, замасленные и немытые волосенки резко дернул спеленованного, связанного алкоголика на себя. И тот, точно подкошенная травинка, подчиняясь силе некошного и слабости, своих дрожащих и плохо поддерживающих тело, ног, повалился правым боком туда вниз… стремясь всем своим корпусом достигнуть укрытого разнообразной грязевой массой линолеума. Во время своего падения Виктор успел заметить как Луканька медленно двинул свою цокающую поступь к краю стола, и круговым движением руки, словно фокусник достал из воздуха недлинный, острый с загнутым клинком кинжал… Вот…вот… не нож, а самый настоящий кинжал изогнутость клинка которого напоминала коровий рог, сама же рукоять почти черного цвета оканчивалась ромбовидно-округлой, золотой головкой и изящным золотым ограничителем, на поверхность какового просматривались нанесеные черные человеческие черепа.

Витюха с шумом съехав спиной по печи, вскоре расстался и с этой опорой, да пролетев немного достиг пола, плюхнувшись правым боком на эту зашлакованную плоскость. И сей же миг увидел перед собой копыта Шайтана, который будучи очень предусмотрительным, покинул летящего хозяина дома еще в самом начале его движения, и теперь поджидал алкоголика стоя на полу, переминаясь с ноги на ногу… вернее с копытца на копытце, существенно утопая ими в грязи покрывающей линолеум.

Но стоило Витьке приземлиться на пол, как Шайтан поднял свою ногу, уперся козлиным копытом в лоб несчастного алкоголика и хорошенько пихнул его, намереваясь развернуть и положить спиной на линолеум. От такого резкого и довольно сильного толчка Виктор, во время стремительного своего падения вниз притулившийся ногами к печи, почти развернулся. А так неудачно застрявшие ноги даже чуток сползли с поверхности печи. Тогда Шайтан, решивший придать хозяину дома лежачее положение, запрыгнул ему на грудь и начал скакать на ней, при этом (несмотря на обильно покрывающий тело Витюхи плющ) больно врезаясь копытцами в кожу. От этих безжалостных прыжков, а вернее сказать, этого безжалостного утаптывания Витек наконец-то сполз с печи окончательно и улегшись на полу принял горизонтальное положение… Правда глаза его как-то неестественно вылезли из орбит, округлившись и увеличившись одновременно, а рот приняв перекос вправо, исторгал из себя лишь пронзительное: «Ох…ох…» будто забыв все другие междометья и слова.

Как только Виктор Сергеевич приобрел необходимое положение тела, оказавшись рядом с бабушкиным столом, ноги его, покрытые плющом, теперь подперли не только печь, но и одну из его ножек. Подошедший к краю стола Луканька, с нескрываемым интересом наблюдающий за действиями своего собрата, для пущей важности продемонстрировал остроту кинжала, проведя его концом по углообразной кромке дерева и вызвав тягостный скрипучий звук, сказавшийся на Витюхе легким сотрясение всего тела. Затем некошный резко оттолкнулся от стола и полетел вниз, постаравшись осуществить свое приземление на тело хозяина дома. А потому как высота стола была значительной, и прыжок был явно точно выверен, то Луканька достигнув Витьки, врезался копытами, раздвинув в стороны листья и ветки плюща, в кожу туловища, где-то в районе живота. В ту же секунду живописав болезненное выражение на лице несчастного алкоголика. Казалось так… еще морг и глаза его выскочат из глазниц, а на лице, и так значительно покрытом морщинами, кожа на некоторое время скукожилась и, без того не красавец, Витюха стал похож на старый, пожеванный башмак, давно выкинутый на мусорку. Губы же его изогнувшись в какую-то похожую на трубу форму протяжно крикливо замычав издали: «А…у…ы!» соединив в единое целое эти такие разные звуки.

Некошные прогуливающиеся по телу своей жертвы, услышав этот не переводимый вопль весело захихикали, а после спешным шагом двинулись к лицу Витька. Они подошли к его подбородку остановились и глянули своими красными очами в выпученные карие глаза страдальца, да разом, продолжая подло хихикать, заметили:

- Глянь, он сейчас, похоже, обделается!..

Чего греха таить, несчастный Витюха уже обмочил свои штаны и не раз… И не только, потому как был сильно напуган, но еще и потому, что Шайтан когда по нему сигал, неудачно наступил на то место туловища в глубине коего прятался переполненный мочевой пузырь. А после этого и подлюка Луканька приземлился прямохонько на тот самый схороненный под плющом, свитером и живой плотью мочевой пузырь.

Негромко повизгивая Шайтан и Луканька гигикали, довольно потирая ладошки друг о дружку. Их, орехового и блекло-серого цвета, кожа лиц от испытываемой ими радости покрылась крупными каплями пота, похожими на хрустальные росинки. Особенно много таких росинок появилось на срезанных макушках, и там они образовывали даже нечто вроде узора, выстраиваясь в какие-то ряды и едва соприкасаясь своими прозрачными сущностями… Еще миг смеха, вылетающего из широко растянутых ртов, и на головах гигикающих собралось достаточно росинок, которые точно нарисовали человеческий череп. Внезапно Шайтан и Луканька резко встряхнули головами и сейчас же с них разом хлынула вода, она окатила своим прозрачным потоком и лица, и одежду некошных, и, хлынув ядреной струей упала на жалкую бороденку Витька, намочив еще и это место на хозяине дома.

Однако схлынувшая с голов некошных вода, не намочила их одежду, она сделала нечто иное… Она нацепила сверху на них светло-коричневого цвета фартуки, подобие столярных. Это были почти до колена, и, похоже, из замшевой кожи фартуки, которые вешались на плечи ремнями и связывались на спине узлом. Спереди на этих фартуках находились карманы, пришитые изнутри. И у Шайтана в этом кармане, что-то лежало да хорошенько топорщилось. Легохонько взмахнув правой рукой, точно намереваясь дирижировать Шайтан, вынул из кармана небольшие щипцы, с двумя плоскими концами-губами, укрепленными на шарнире, да двумя рукоятками укутанными в плотные, красно-черные, прорезиновые одежды.

Шайтан шагнул ближе к подбородку Витька, и, раздвинув копытцами листву плюща, оберегающую грудь, небрежно наступил ногой на края хлипкой, кудлатой бороденки. Он протянул вперед зажатые в руках щипцы, приставив их холодные… нет! прямо-таки леденящие концы к сомкнутым губам несчастного алкоголика, да кивнув головой, сказал, обращаясь к своему товарищу некошному:

- Сейчас я Луканька ухвачу его за язык, и потяну на себя, а ты давай … рубани по нему покрепче так… И чегой-то ты орудие такое взял… с таким загнутым клинком?... Чего другого не было, что ли?..

- А чего тебе не нравится? - вопросом на вопрос отозвался Луканька, и, подняв кинжал, вверх покрутил его перед собой. - Глянь какая вещь… ого..гошная… а лезвие на клинке просто загляденье… и поверь мне такое острое… я ж одним махом ему язычок отрублю… Ты давай лучше язычину вытаскивай… а рубку оставь мне.

-Угу, - согласился Шайтан и с удвоенной силой принялся совать щипцы сквозь благоразумно сомкнутые губы Витюхи.

А Луканька принялся разглядывать свой кинжал, который при ближайшем рассмотрении оказался не таким уж и маленьким, достигая в длину сантиметров двадцать, имея лезвие не меньше половины длины всего кинжала. Некошный поворачивал его то так, то этак, любуясь его блестящим клинком, а затем подбросил вверх, намереваясь перекинуть из правой руки в левую. Серебристый клинок ярко полыхнул бьющим в глаза светом, и до смерти перепуганному Виктору, мечтающему лишь об одном, чтоб от него отвязались эти некошные или все, что он видит оказалось лишь состоянием ужасного сна… Так вот Витьку вдруг показалось, что Луканька перекидывал из руки в руку не кинжал, а обоюдоострый меч… и меч приличной (для роста некошного) длины, и наверно судя потому, что словить он его не успел, приличной тяжести… А меч-кинжал минуя протянутую руку Луканьки нежданно-негаданно воткнулся своим кончиком в левое плечо хозяина дома, как-то уж дюже по-хитрому миновав и стволы, и ветви, и листья плюща лишь прорезав рванье свитера да внедрившись острием в кожу. Виктор Сергеевич болезненно поморщился и даже застонал, однако предусмотрительно не открыв рта… Потому как назойливый словно муха, над спящим в обеденный перерыв, надоедливо кружил над сомкнутыми губами Витюхи Шайтан настырно пропихивая щипцы через тощенькую полосочку, что пролегала между ними стараясь пробиться к остаткам желтых, наполовину сломанных и неухоженных зубов.

И это очень хорошо, что шипцы были маленькими, под стать росту Шайтана и вряд ли превышали сантиметров двенадцать, так, что хотя концы их и проникали сквозь губы, но ухватить язык никак не могли. Пока Шайтан боролся с губами Витька, Луканька подойдя к своему мечу, неспешно схватился за рукоять двумя руками, и также неторопливо вытянул его из кожи хозяина дома, при чем кончик кинжала окрасился в алый цвет крови страдальца, а болезненность вытаскивания вызвала тихий стон. Однако Витек продолжал крепко сжимать губы, прибавив к своей тактике защиты еще и яростное мотыляние головой, из стороны в сторону, намереваясь таким образом одержать над Шайтаном вверх.

Видя бесплотные попытки собрата ухватить язык, Луканька внезапно оттолкнувшись от плеча алкоголика прыгнул прямо на его щеку. От такой неожиданности Витька даже перестал мотылять головой и на миг замер, изумленно вытаращившись на некошного, а тот ни секундочки, ни медля, перешагнул через его, расплывшийся от пьянства багрово-синий, нос и уселся на него сверху, оседлав будто маненькую пони и расплющив еще сильнее. Луканька какое-то мгновение наблюдал за атаками Шайтана, который настырно пропихивал концы щипцов сквозь губы, а в это время Виктор Сергеевич испуганно глядел на все загораживающую спину некошного, где внахлест, связывая крепко друг дружку в большущий узел, по поверхности черной и похоже шелковой рубахи проходили ремни фартука.

Затем Луканька протянув руку, пристроил меч на щеке Витюхи, поставив на него сверху, прямо на его рукоять свое копыто. Да навалившись на кончик носа, прижал его массой своего тела к подносовой ямке так, чтобы стало невозможным дышать…

Обманный маневр оным воспользовался Луканька, привел Витька в себя и он поспешно начал качать головой, намереваясь сбросить некошного с носа и дать доступ воздуха в собственные легкие… Однако не тут-то было… уж подлый Луканька крепко сидел на расплющенном носе, как заправский наездник, все сильнее и сильнее придавливая его конец к подносовой ямке, полностью закрывая ноздри и ограничивая доступ воздуха.

А тут еще этот Шайтан схватил несчастного мученика за его хлипкую бороденку и потянул на себя так, что злополучный Витюха не открывая рта, взвыл, словно побитая палками собака, да перестал мотылять головой, из глаз его брызнули слезы, и задыхающийся организм повелел открыть рот.

И стоило только ему совершить эту ошибку, как мгновенно кончик его языка был ухвачен щипцами, и больно придавлен… хотя с виду это были такие маленькие щипцы. Луканька немедля покинул своего расплющенного коня, а вернее нос, перед этим наклонившись и взяв в руку кинжал-меч удерживаемый копытом. Еще доли секунд Виктор Сергеевич от боли в языке ничего кроме слез не зрел, а когда все же проморгался, то увидел как Шайтан уже отпустивший бороденку и ухватившийся обеими руками за рукояти щипцов потянул высунутый язык жертвы на себя. При этом вместе с языком по инерции к нему потянулась и вся голова Витька. Когда шея изогнулась в позе близкой к букве «Г» и застыла поджав трахею, там тотчас появилась острая боль коя мгновенно переместилась и в рот, и в глотку, и в гортань, а через пару секунд она появилась и в изогнутом позвоночнике. Не смеющие сомкнуться челюсти боявшиеся откусить высунутый язык, дрожали мелкой тряской, вызванной толи болезнью, толи страхом. Обильное течение из глаз сменилось обильным течением соплей, из хрюкающего, носа и слюней, из перекошенного, рта. Находясь в столь отвратительной и унизительной позе Витька попытался закричать, чтобы призвать на помощь… хоть кого-нибудь… Но у него с криком ничего не вышло, и из разинутого рта вырвалось какое-то хрипло-слюнявое мычание, чем-то отдаленно напоминающее : «Ааыте!»

Внутри мозга освобожденного от голосов одна за одной проскакивали какие-то однотипные мысли на вроде: «Вот это допился» и «Лучше бы Кирюха мне морду набил».

Луканька уже покинувший нос, и спустившийся по правой щеке на плечо Виктора, остановился подле бледно-розового языка, покрытого белым налетом с едва заметными синеватыми прожилками, и с интересом его разглядывал, наклоняя голову то вправо, то влево. Он держал в правой руке меч, а левой на которой вместо ногтей находились удлиненные серые, загнутые, на вроде кошиных когти чесал тот самый небольшой бугор у левого основания рога, осыпая себя сероватыми пылевидными крупинками, покрывающими ткань косоворотки ровным слоем. Луканька явно раздумывал, как лучше отрубить язык. Немного погодя, он кивнув головой и обратился к собрату некошному, каковой крепко натягивая на себя язык ухваченный щипцами обливался потом, дул себе под нос, и даже изредка мотал головой стараясь стряхнуть с его кончика образующуюся там здоровенную каплю пота.

- Короче, я рублю посередке?... - спросил Луканька.

- Руби… руби… чего стоишь, - возмущенно отозвался Шайтан, и дунул себе на нос, отчего капля пота накренилась и соскользнув пропала в большой его ноздре. - Видишь же я уже весь вспотел от натуги.

А Витька только сейчас приметил, что плоские концы щипцов увеличились почти втрое, при этом рукояти остались прежнего размера, что возможно и облегчало удержание большого и склизкого языка. Пока Виктор Сергеевич давясь слюнями, которые уже булькали внутри открытого рта отвлекся на щипцы, Луканька вдруг резко поднял вверх меч и нанес его острым изогнутым клинком мощный удар по высунутому языку, рубанув его прямо посередке.

Невыносимая боль исторгла из Витюхи протяжный и громки вой. Он дернул головой и та достигнув пола крепко стукнулась об него затылком так, что язык выскочил из щипцов и послышалось гулкое хлюп, а зубы, несчастной жертвы некошных, дробно стукнулись друг об дружку, и, из них в разные стороны разлетелись мельчайшие желтовато-черные крошки, пойманные плотно сомкнувшимися губами. Впервые доли секунд, по закрытию рта, поглощенный ужасной болью, полными мутных слез очей и гудящего, внутри головы ,звука у…у…у… хозяин дома ничегошечки не заметил…. Но некоторое время спустя, когда глаза его прояснились от схлынувших вод обильно смочивших щеки, шею и даже линолеум дома, Виктор Сергеевич увидел перед собой стоящего в полный рост Шайтана, сжимающего правой рукой щипцы на концах коих висела какая-то двигающаяся ярко-красная масса, вниз с которой струились тоненькие ручейки алой крови. И в тот же миг рот Витька переполнился булькающими реками крови, и он наконец-то понял, язык ему все же отрубили и теперь ту самую двигающуюся красную часть языка с неподдельным любопытством разглядывали. Шайтан поворачивал шипцы то так, то этак, а Луканька стоял рядом, и, подняв свой кинжал, крепко удерживая его в правой руке тыкал в кровавое месиво острием и досадливо покачивая головой, что-то шептал, будто видел в этом куске языка причину заставившую сгубить свою жизнь Виктора.

- Ыуы..ы…, - стеная, выдавил из себя несчастный мученик и по совместительству хозяин дома и судорожно сглотнув переполнившую рот кровь, от боли издал звук схожий с хрюканьем.

- Гляди-ка, - откликнулся в тот же миг на это хрюканье Луканька и перестав тыкать кинжалом в язык, поглядел на Витька. - Похоже этому свину не нравится, что он лишился языка… а может стоит ему отрезать еще и уши или нос, чтобы он шлёнда такая ощутил на себе страдания близких и особенно боль его матери, что…

Однако договорить Луканьке не удалось потому как стоило ему произнести последнее слово, и лицо Шайтана мигом исказилось, он перестал разглядывать язык, и, сверкнув кровавыми очами в сторону собрата, громко выкрикнул:

- Эй, ты чего одурел…, - правая рука Шайтана сжимающая шипцы дрогнула и ослабила хватку, отчего концы разжались, а кровавое месиво некогда бывшее частью целого языка выскочило из них и юркнуло в открытый рот своего хозяина, все еще громко стенающего. - Вот ты козел, - злобно отметил Шайтан, каким-то приглушенным, меркнущим голосом. - Козлина ты в самом деле… нашел кого в такой ответственный момент вспоминать… ты бы еще Бога помянул…

- Мах…, - промычал Витька, вспоминая и это звучное слово и того, кто им назывался, а потом он почувствовал во рту тот самый отрезанный кусок языка, притулившийся к тому месту, с которым был связан долгие годы.

А Виктор внезапно горько заплакал… горько…горько… Только теперь он плакал не от физической боли и не от унижения… страха… Он плакал от тяжелых воспоминаний нахлынувших на него, и точно начертавших перед ним образ его матери – Галины Ивановны, которая умерла от сердечного приступа не выдержав его пьянки… И на похороны которой он не пошел занятый более насущным делом - очередной попойкой.

Витька не просто разглядел этот начертанный на сером, грязном потолке, куда он неотступно смотрел, образ… он словно увидел какое-то далекое событие… событие из прошлого…

И там в том далеком прошлом… он узрел широкую, зеленоватую гладь пруда или заводи… На этом чудном полотне, обильно поросшем округлыми, плотными, темно-зелеными листьями, сердцевидно вырезанными у основания, приметил возвышающееся рядами простые, трепещущееся белые цветки. Это - водокрас… Виктор видит как пробираясь через ползучие, устилающие воду листья и побеги водокраса пробирается небольшая, резиновая лодочка с плоским дном и тупым носом. В середине лодочки на деревянной скамейке сидит молодой отец, он неспешно налегает на весла, и ее тупой нос, раздвигая в сторону, и утапливая водокрас движется вперед. На носу лодочки на каком-то небольшом тюке, из скрученных, собранных в одно единое целое вещей, сидит мама - Галина Ивановна… хотя сейчас ее вернее будет назвать Галочка… Галчонок (как величал ее ласково отец). Мать крепко прижимает к себе его: Витюху, Витьку, Виктора Сергеевича, Виктора, Витюшеньку. Она прижимает его к своей белой, мягкой и теплой груди. Мать молодая, красивая и счастливая, ее темно-карие глаза глядят с такой нежностью и любовью, а сладкое жизнедающее молоко которое сосет младенец Витюшенька дает рост, силу и неведомое после этого, чувство защищенности, покоя и радости. Волосы матери, русые и длинные, они немного вьются, и верно растрепались от дующего легкого, теплого ветерка. Они укрывают своей мягкой шелковистостью маленького Витюшу, они обнимают его, нежно проводят по щечкам, а мать… мать гладит своим указательным пальчиком его лобик, целует в носик и глазки… Всепоглощающая любовь царит в том месте, среди тех людей, и эта любовь, эти далекие и счастливые воспоминания накрывают своей массой всего Витька… Только не того младенца, спеленованного любовью материнских рук… того… прошлого… безвинного и чистого, эта масса покрывает собой Витька сегодняшнего того, оный лежит на грязном полу, своего хмельного и неухоженного дома, с кровавым ртом и спеленованного зеленым плющом явившемся из слюны некошного.

- Мама… мама… мама, - крикнул громким, осипшим от пьянства голосом Виктор словно пробуждаясь, и изгоняя тягучее воспоминание и чувствуя там внутри, где уже все сгорело объятое пламенем спиртосодержащих напитков, страшную боль оттого, что не провел своим пальцем по глазам помершей матери, не бросил горсть земли на ее гроб, не заплакал горючими слезами от ее потери. - Прости… прости… прости мама, - Витек приподнял голову, оторвав затылок от пола и посмотрел в перекошенные, злобные морды Луканьки и Шайтана, и впервые за прожитые пять лет вне семьи и родни почувствовал какой он гад, и, что он потерял.

И от этой мгновенно ощутимой боли, которая была намного тяжелее и страшнее чем любая физическая боль, он громко закричал так, что от крика внутри головы его словно натянулась тонкая струна и звонко дзинькнув лопнула. И немедля от этого дзиньк Витюха потерял сознание… даже не почувствовав что кусок его отрубленного языка каким-то неведомым образом уже прирос к тому, что еще шевелилось во рту… Наверно этот кусок также как и хозяин вымолвил то самое волшебное, связующее в единое целое со своим началом, слово.