Улица свежего хлеба

Глава 4

Год назад Гребенкин отмечал десятилетие работы в компании "Дом" — дорогим виски в кабинете с панорамными окнами. Тогда он был уверен: это только начало.

Но всё изменилось в один день.

Соблазн оказался слишком велик — годовая зарплата за один тендер. "Дом" даже не почувствует потери, убеждал он себя.

Теперь...

Скрипучий стул под ним кренился на неровном полу. Гребенкин морщился, вдыхая затхлый воздух подвала. Где-то за стеной булькала канализация, напоминая, что трубы здесь не меняли со времён СССР.

На столе, рядом с дешёвым ноутбуком, замерла тараканья процессия. Насекомые бесстрашно обследовали бумаги, будто понимали — в этом подвальном царстве они настоящие хозяева.

Гребенкин резко хлопнул ладонью по столу.

— Чёртово гетто!

Его новый офис. Его выбор. Его падение.

Пять этажей жилой обыденности давили сверху, как немой укор. А где-то в центре города, в стеклянной башне, жила его прежняя жизнь — та, которую он променял на одну роковую ошибку.

Хлипкий скрип китайской двери заставил Гребенкинa резко поднять голову. В проём, с трудом протискиваясь, вплыл Шаров — его новый "напарник".

Уволить его. Сейчас же.

Мысль пронеслась раскалённой иглой по вискам. Но Гребенкин лишь сжал челюсти, заставив лицо остаться каменной маской.

— Ну что скажешь? — голос прозвучал ровно, будто сквозь зубы пропускали пар.

Шаров бессильно пожал плечами, его взгляд уполз в пол.

— У них все условия. Так что шансов нет.

— Жадная скотина, — Гребенкин плюхнулся в кресло, которое тут же жалобно заскрипело.

Шаров прислонился к стене, будто ноги больше не держали.

— Думаю, это финал.

В его голосе звучало то самое — осознание краха.

— Не знаю, почему я тебе поверил, — Шаров поднял глаза, и в них читалось что-то похожее на ненависть. — Нас могут внести в чёрные списки. Уже собирается межведомственная комиссия.

— Слюни подбери! — Гребенкин резко ударил ладонью по столу, заставив бумаги взметнуться в воздух. Его кресло с визгом откатилось назад. — Скаловы уже насквозь прогнили от денег и власти. Скоро весь город почувствует этот смрад!

Он откинулся на спинку кресла, нервно проведя пальцами по тёмным, уже начавшим седеть у висков волосам. В горле стоял ком — смесь ярости и давней, неутолённой мести.

— И тогда... — его голос внезапно стал тише, но от этого только опаснее, — ...тогда всё перевернётся.

Гребенкин резко указал рукой в сторону окна, где за грязными стёклами виднелось соседнее здание на Щербанева.

— Они больше не будут восседать в своих стеклянных башнях, свысока глядя на этот город. — В уголке его рта дрогнула скула. — Они будут стоять на паперти, выпрашивая милостыню.

На стене тикали дешёвые китайские часы, отсчитывая секунды до неотвратимого, как верил Гребенкин, будущего.

Шаров зажмурился, втягивая носом спёртый воздух подвала.

— Что ты задумал, Гриша?

Гребенкин фыркнул, будто перед ним сидел не соратник, а назойливый комар.

— То, что следовало сделать уже давно.

Шаров автоматически потянулся к галстуку, ослабляя узел. Стрелки часов показывали полдень, но в горле уже першило от желания залить это всё алкоголем.

— Я десять лет наблюдал их кухню изнутри, — Гребенкин встал, заложив руки за спину. — Они прикарманивают лучшие проекты, покупают голоса... И всё это — под громкие речи о рыночной эффективности.

Он резко развернулся, тень от его фигуры легла на Шарова.

— Но знаешь, в чём их слабое место? Они всегда предлагают всего на пару процентов больше конкурентов. — Гребенкин щёлкнул пальцами перед самым носом напарника. — На волосок от края.

На стене капал конденсат, ритмично отсчитывая секунды.

Шаров медленно открыл глаза:

— Ты хочешь подкопаться под этот "волосок"?

Шаров медленно освобождался от галстука, наматывая шелковую полосу на сжатый кулак. Его пальцы двигались автоматически, будто затягивая петлю на собственной шее.

— В их безупречной схеме есть трещина, — Гребенкин говорил тихо, но каждая фраза падала как камень. — Я искал её годами.

За окном взревел грузовик — стёкла в дешёвых рамах задрожали, и на потолке заплясали тени. На миг Гребенкину показалось, что это снова 1998-й: в гостиной пахнет коньяком «Арарат» и сигаретами «Петр I», а за дверью кабинета шепчутся люди в кожанках с толстыми конвертами.

- Мне не нужна твоя ненависть.

Шаров разжал кулак. Жесткий галстук упал на пол бесшумно, как тело в подворотне. Гребенкин усмехнулся — губы растянулись в той самой ухмылке, которой научился у отца между «крышеванием» и взятками следователям.

- Мне нужны деньги. Чтобы выбраться.

Он знал эту мелодию. В 90-х её напевали бандиты, в нулевых — чиновники, теперь Шаров. Только костюмы дороже стали. И пистолеты тише.

— Мне надоело твое пустое зубоскальство, — Шаров встал, сдувая невидимую пылинку с лацкана, — Если у тебя нет конкретики, я в баре. Там хоть лёд честно тает.

Дверь с потертой краской уже тяжело приоткрылась, пропуская шум улицы — гул машин, чей-то смех, жизнь, которая течёт мимо этой затхлой комнаты с дешёвым ремонтом. Гребенкин не поднялся, не сделал ни одного жеста, чтобы удержать. Он лишь провёл языком по зубам, будто пробуя на вкус собственную иронию, и бросил фразу, как нож в спину:

— Ты слышал об экономических убийцах?

Тишина. Не та, что бывает перед скандалом — густая, тягучая, как нефть в пробирке. Шаров замер, его спина напряглась под дорогим шерстяным пиджаком. Пальцы сжали ручку так, что латунь заскрипела в проёме.

— Независимые эксперты...

Он обернулся медленно, будто преодолевая сопротивление воздуха. В глазах — не страх, а холодный расчёт, тот самый, которому учили в 90-е: если враг знает твой следующий шаг, значит, ты уже проиграл.

— ...которые сводят на нет любые инвестиционные проекты. Даже самые... перспективные.

В комнате повис тяжёлый звук — не то хриплый смех, не то рычание загнанного зверя. Гребенкин оскалил желтые клыки, и на миг в его глазах вспыхнуло что-то древнее, дикое — будто под дорогим костюмом скрывалась шкура, покрытая шрамами от старых боёв.)

Шаров попытался ответить ухмылкой, но мышцы лица предательски дернулись — получилась не усмешка, а нервный тик. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

- Давно ты это затеял?

- Достаточно.

Гребенкин откинулся в кресле с театральной небрежностью, пальцы сложил на животе — поза победителя, наблюдающего, как соперник задыхается в сетях. Но Шаров сделал шаг вперёд, и голос его вдруг сорвался в хрип:

- Я думал, мы принимаем решения вместе. С каких пор...

Стул с грохотом полетел на пол. Гребенкин вскочил, и вся его маска холодного расчёта разлетелась вдребезги — лицо побагровело, вены на вздулись.

Гребенкин ударил кулаком по столу — гулкий удар, как выстрел. Компьютерная мышь подпрыгнула и замерла на краю, словно испуганное животное. Его голос, хриплый от ярости, разорвал воздух:

— Вместе? А кто развёл сопли, как последняя баба? Завопил о 'противозаконности'? Ну давай, Шаров, разверзни хлебало — может, твоё поносное изобилие меня развлечёт.

Шаров дёрнулся вперёд, будто его дёрнули за невидимую нитку. Губы слиплись — внезапная сухость во рту, как перед сердечным приступом. Он провёл языком по ним, ощущая вкус страха — металлический, как кровь от прикушенной щеки.

— Не скажу.

Он опустил голову, но не в покорности — как бык перед финальным рывком. Голос — шёпот, но каждое слово отчётливое, будто вырезанное паяльником:

— Мне вообще всё равно

Гребенкин выпустил воздух со свистом, будто спускал пар из перегретого котла.

— Тебе — жопу спасти, — прошипел он, — а мне... — его глаза сузились до щелочек, — ...мне нужно сгноить этих ненасытных ублюдков. Никто не топтал Гришу и не топчет. Запомни это.

Шаров поднял взгляд:

— Так что? Он в деле?

— Она, — поправил Гребенкин, и в углу его рта заплясала нервная судорога.

— Она?

Короткий кивок.

— И она не убийца. Всего лишь помощница. — Гребенкин развел руками в фальшивом сожалении. — Бюджет, понимаешь ли.

Гребенкин медленно поднял взгляд, наслаждаясь замешательством напарника.

— Её зовут Забава Вяткина, — произнёс он, растягивая слова, как сладкую ириску.

Шаров моргнул:

— Вяткины? Те самые архитекторы?

— Ну да, те самые, — Гребенкин язвительно ухмыльнулся. — Дедка ихнего в советские годы по партийной линии продвинули. Семейство в Москву перебралось — вот и вылезли в люди.

— И что, у неё это в резюме указано? «Готова топить конкурентов, как дедушка — проекты»?

Гребенкин фыркнул, его лицо скривилось в гримасе, где цинизм смешался с брезгливостью:

— Ты совсем обалдел от страха? Конечно нет!

Шаров замер, разинув рот. Видно было, как в его голове шестерёнки неторопливо проворачиваются, складывая паззл. Неожиданно его лицо осветилось:

— Я хочу её увидеть. — Он резко подтянулся за галстуком, будто готовясь к свиданию. — Сколько ты ей пообещал?

На лице Гребекина отразилось циничное понимание жизни. Его напарник стоял, разинув рот. Он переваривал услышанное, затем пришёл к неожиданному выводу.

— Через час в «Олдмане».

Шаров сглотнул. Внезапно бар «Олдман» показался ему не местом встречи, а ареной, где ему предстояло выйти против гладиатора. А в кармане пиджака одиноко позвякивала упаковка жевательной резинки — жалкая попытка скрыть перегар.