Белые лилии.

Глава 3.

— А ну-к постой, — придержал меня за локоть, когда я проходила мимо. Шлепнул морщинистой ладонью по макушке — померил. На ощупь проковылял к скамейке. Сел. Заохал. — Росту-то в тебе сколько, Шикоба? Чуть боле, чем в зайце. Как такую маленькую обижать? И свёкор твой совсем без совести. А ты ж поди…

— А я с топором, дедушка.

— Так и знал! — ударил кулаком по колену, подслеповато уставившись на кромку леса. — Порешила стервеца… Туда ему и дорога, Перышко! Поганец! Да чтоб ему!..

— В смысле, я прямо сейчас с топором — дрова иду колоть, — успокоила Монгво. — К тому же где бы я взяла топор в городе?

— Да кто ж тебя знает… — проворчал со скамейки дед. Словно бабулька, которой не дали сериал досмотреть. — Ты ведь у Натана умудрилась с первого раза шоколад купить, а он его только знакомым продает. Контрабанда…

Так проходит остаток осени, зима, весна и начинается лето. Старый Монгво шутит, что его по зрению могли бы взять в снайперы, но возраст не позволяет. Зато в свахи записался — через день начинает расхваливать знакомых одиноких мужиков, хваля их меткость на охоте, могучесть и хозяйственность. Про душевные качества не говорит, только ТТХ: величину дома, наличие вредных родственников, количество свиней и коз в хлеву. Мне «жóнихи» даже сниться начали — бегают толпами, машут лопатами и вопят, что сначала свадебка, а потом брачная ночь с последующей вскопкой огорода и уборкой хлева от говна. Бр-р-р… Через раз стала просыпаться в форме лирим.

Старый х**н отстал, только когда увидел, как от меня животные шарахаются — уж они-то хищника хорошо чувствуют. Ну и после того, как я, похлопывая топором по ладони, пообещала отхерачить руки чересчур настойчивым ухажерам. Психологическая травма у меня от «свёкра», да! Монгво долго плевался после незнакомых слов и сказал, что такую заумную жену не каждый станет терпеть в доме. Насчет неадекватности ничего не сказал — только с ностальгией вспоминал почившую супругу. Тоже была суровая мадам.

***

Местные ко мне окончательно привыкли, но стали странно смотреть, когда думают, что я их не вижу. Только Натан-«Вождь», продавец в единственном магазине Сагамока, не меняет свой покер-фейс с первого дня. Ему по статусу «торговца из-под полы» положено быть невозмутимым при любом раскладе, даже если он пытается подбить клинья, а ему угрожают поломать руки.

В один летний день на стене у прилавка я вижу нарисованный плакат с человеком в звездно-полосатом трико. Еще и с крохотным по меркам средневековья щитом в руке. Смех один — толком не закроешься, если только не свернешься черепашкой. А костюмчик… Одни торчащие крылышки на маске чего стоят.

— Это что за непотребство?! — с негодованием тыкаю пальцем в цветную бумагу, пока Натан заворачивает кусочек сливочного масла. — Что за труселя поверх штанов?! И только щит без меча? Что это вообще такое?

— Это реклама военных облигаций, Шикоба, — Натан косится разом и на плакат, и на покупку, и на мою скорченную рожу. — Туристы оставили. А что? Пусть украшает стену и жителей штатов привлекает. Это же Капитан Америка — их новый талисман. Пусть висит, может, и выручка больше станет — у нас мало посетителей. Все же война идет. Людям сейчас не до отдыха.

У Капитана Америка горделивая поза, напряженные мускулы, приклеенная улыбка… Явственное воплощение поговорки: «Слыть, а не быть». Еще один голливудский актер, готовый за гонорар изображать кого угодно, если за это он получит контракт, гримерку и толпу восторженных фанаток.

— Талисман, как же… — почти плюнула на крашенные доски пола. — Флаг без древка. Толку только улыбаться и ничего не делать. Закончится война — уберут его на дальнюю полку и забудут. А для выручки я тебе монеток под порог закопаю, если хочешь прибыли. Веришь мне, Натан?

— Угу, — замялся на секунду, медленно выкладывая на прилавок остальные покупки и сдачу. — Люди говорят, что ты ведьма. За глаза называют «Поуока». Дед Монгво ведь не просто так снова стал зрячим, — опять эти колючки смотрят в упор, словно я снова пришлая одиночка, а не Аста-Шикоба, девочка на побегушках у старика.

— Нет во мне магии, Натан. А что прозрел, так я здесь почти ни при чем. Так и скажи остальным, — сгребла в карман сдачу, вылетая за дверь. Не хватало, чтобы он заметил выросшие от расстройства клыки.

Натан оказался очень настойчивым ухажером — просто однажды поймал меня на слове и пригласил в кино, даже взял у друга чихающую дизельную колымагу, чтобы доехать до соседнего города с кинотеатром. Еще и явился в новой рубашке, с выбритым до синевы подбородком и с цветами с ближайшей клумбы — пара грязных корней неободранными щупальцами торчали из-под сжатого кулака. Старый Монгво радовался, будто это он ангажированная девица, а не я. Мать моя кошка, что они все во мне нашли? Рожа самая среднестатическая, формата "увидел и забыл", фигура тоже изяществом не блещет, от женственности только набор первичных и вторичных половых признаков, мрачный наряд я не обновляла с самого прибытия в этот Мир, разве что из-за теплой погоды пальто дома оставила, но все же… Продавец-Колючка мне потом разъяснил по пути, что я просто единственная на весь Сагамок свободная девушка, которая не приходится местным гуронам ближней или дальней родней. Свежая кровь, все дела… Очень практично.

Ощущение легкой гадливости сопровождало меня всю дорогу, петляние по городку и покупку попкорна в кинотеатре, но достигло своего апогея, когда перед голливудским фильмом пустили патриотический ролик. Пленка пришла к нам из США порядком затертой, изображение часто пропускало несколько кадров — склейка на месте обрыва, а старые линзы проектора давали размытое изображение, но вот главного героя ролика можно было узнать — по черно-белому мутному экрану скакал Капитан Америка. Все то же клоунское трико с труселями поверх штанов, маска-капюшон с большой «А» на лбу вместо прицела, дурацкие крылышки над ушами, крохотный щит со звездой и отвратительная актерская игра. Я даже против воли скривилась, словно вляпалась в говно, когда здоровяк псевдогероическим шагом шел в окружении картонных декораций и других статистов. Натану на поруганное лицедейское искусство было плевать — как хрустел попкорном, так и продолжил, пока я распиналась о том, сколько раз и как именно Капитана Америку должны были у***ь в реальном бою.

— Вот ЭТО — великий воин?! — яростно шипела на ухо невозмутимому индейцу, воруя у него попкорн. — Здесь он открылся для ножа. Бей — не хочу! Да даже я бы его несколько раз стрелой достала! Позор!

— А ты умеешь стрелять из лука? — в колючих глазах Натана впервые показался живой интерес, а не расчет. — Вот уж никогда бы не подумал. А как насчет ружья?

— Нет! Никогда! — резко отпрянула, привлекая ненужное внимание остальных зрителей. — У меня… аллергия на порох. Да, именно так. О! Фильм уже начался, — резко перевела тему и вдруг замерла от осознания.

Капитана Америка закадровый голос называл «рыцарем США». В руках у него постоянно был щит, на котором нарисована звезда, как и на костюме. Звезда — та же пентаграмма. Рыцарь Пентаклей! О боги мерзости и тлена… «Кто тот самоубийца, что будет тревожить сердце Астрель?» — вякнул Карл и тем обозначил небезразличного человека. Только вот к фальшивому герою я чувствую отвращение, ведь он всего лишь играет, не особо скрывая свое разочарование от роли. Как и я порой изображаю милую девушку, чтобы не выбиваться из толпы. Лжецы оба…

— Эй, Шикоба, — застиранное платье-камзол подергали за рукав. — Фильм уже закончился. Что с тобой?

— А? — заозиралась, оглядывая пустеющий зал. Только суроволицый гурон сидит рядом без движения. — Я вдруг испытала инсайт, Натан. Ну, вроде как «озарение». Похоже, что у нас с тобой ничего не выйдет. У меня ни с кем «не выйдет» — судьба такая. Пойдем уже.

Стыдно сказать, но я… сбежала. Просто бросила индейца у колымаги и припустила по темным летним улочкам, не обращая внимание на окрики. Канада — спокойная страна, поэтому я не ждала подвоха, пока мне не перегородили дорогу подпитые молодчики. Они не хотели совершить со мной что-нибудь гадкое, просто куражились перед девчонкой в старомодном глухом платье, но у меня упала планка, а внутренний зверь потребовал у***ь наглецов. Я почти свернула одному из них шею, когда разум ко мне все же вернулся. И я снова сбежала.

Канада — край лесов. По дороге добираться в Сагамок втрое дольше, чем напрямик через лес, поэтому я припустила на городскую окраину и зарысила сквозь вековые деревья — к утру буду в нашей с Монгво хижине, дрыхнуть на топчане под лоскутным одеялом. Только вот сдерживаемый зверь все же вырвался наружу, почуяв свободу — лирим не удержать под замком.

Для кошачьих глаз тьма больше не имеет значения, слух обострен, нос чует самый слабый запах… добычи. Обувь мешалась на ногах, когда я гналась за кроликом. И когда устраивала дикие пляски в честь удачной охоты. И когда я сдирала с тушки клыками шкуру. И когда пряталась с остатками крольчатины на дереве от нескольких волков. И когда устраивалась в развилке ветвей, скинув серым сторожам наполовину обглоданные кости. Хорошо-то как… Как в прежние времена. А потом я просто уснула и увидела… Париж.

Глупо было не узнать ажурные сплетения Эйфелевой башни, но главным сюрпризом оказался знакомый светлый затылок над тощей шеей — Стивен Грант Роджерс сидел посреди пустой безлюдной улицы перед мольбертом. При этом он как-то странно щупал свой бицепс и рассматривал худые руки.

— Ну хоть что-то хорошее! — обошла его и уселась на прихваченный с открытой веранды кафе стул. — Привет, бро. Как жизнь? Давай я теперь буду называть тебя на французский манер «мон шер»? Что рисуешь, мон шер?

— Ничего, Аста. Я сам не настоящий. И не на своем месте, — занес кисть над пустым листом, но оставить мазок не решился. — Знаешь, я много раз слышал: «Увидеть Париж и умереть». Может?..

— Только попробуй! — сделала страшные глаза, тыча ему пальцем в грудь. — Такая чистая душа, как у тебя, должна задержаться среди живых. Если надо будет, то я готова сжечь для тебя сердце медведя. Я так сказала!

— Ты опять за свои чародейские штучки, мисс Хомяк. Даже во сне.

— Погоди-ка… — как следует огляделась по сторонам, замечая мелкие детали. — Так это твой сон, а не мой? Я тебе приснилась, а не наоборот? То-то я думаю, при чем здесь Париж, если мне всегда больше нравилась Прага?

— Что? Так это правда ты?!

Художник слишком разволновался и оттого проснулся, как и я. Только вот он наверняка подорвался с кровати в своей квартирке в Нью-Йорке, а я свалилась с дерева. Волки уже ушли, к счастью. К несчастью, у дерева были выступающие из земли узловатые корни, о которые я больно приложилась боком, в полете порвав истрепанное платье о сучки. Твою мать… Вот как теперь перед дедушкой Монгво оправдываться? Он ведь там сидит, волнуется, ждет меня из поездки в кино, а я тут… Стоп. Заигралась ты, Аста, в слишком нормальную жизнь.

Курю тайком, не гуляю по лесам, почти разучилась драться, больше не пытаюсь колдовать как Перворожденные дети Эру, не научилась ничему новому. Только по дому шуршу, словно я не Астрель, а действительно сбежавшая от свекра девчонка, не пойми для чего украдкой сжигающая травы. Даже на охоту не хожу, чтобы не выбиваться из образа. Я, как и сказал про себя Стивен, ненастоящая и не на своем месте. И так же, как и у него, моя миссия сейчас подобна пустому листу — работа даже не начата. Болото…

— А вот х**н!

Посветила факами на все стороны света, яростно плюнула на лесной мох и зашагала в сторону Сагамока — глупо уходить, не попрощавшись. На душе от принятого решения стало так легко, что к верхушкам деревьев поднимались звуки хулиганских песен, а ноги сами сворачивали на полянки, чтобы устроить на них дикие пляски под лунным светом. Я на правильном пути — на кончиках пальцев еле-еле проступало сияние, видимое воплощение моей возвращающейся магии.

***

Я слегка заплутала. Почти специально, конечно же. Просто лирим не дал пройти мимо пары звериных тропок, по которым я бросилась на поиски добычи. За целый день охоты в растрепанные волосы забился сор, одежда окончательно превратилась в лохмотья, окропленные кровью косули и неосторожного фазана. Пришлось задержаться еще на полдня, чтобы устроить постирушку у ручья, но все было тщетно — ближе к резервации я наткнулась на нескольких кроликов. Так что к старому Монгво я явилась спустя ровно двое суток после отъезда. В самом диком виде, волоча за длинные уши добычу. У сидящего на веранде деда чуть самокрутка из рта не вывалилась, когда я грохнула кроликов на стол, отобрала цигарку и сделала глубокую затяжку.

— Я ухожу. Надоело притворяться почти хорошей девочкой, — нагло выпустила дым из ноздрей. Очень знакомый аромат. Сама ведь смешивала. — Дедушка Монгво, что это?

— Твой табак, — старый индеец зашуршал газетным кульком, сворачивая еще одну самокрутку. — Да, я подворовываю у тебя. А ты думала, что я не догадаюсь о курении?

— Ах ты старый хрыч…

— Прям как моя благоверная говоришь. Пусть ей славно живется в краю вечной охоты, — запалил цигарку из ворованного табака и пустил дымное колечко. — Оставайся, Шикоба. Мы, в отличие от бледнолицых, никогда не попросим тебя притворяться «хорошей девочкой» — для гуронов важен дух человека, а не соблюдение глупых «приличий». Наносное это, Перышко мое.

Старый Монгво стащил со стола кроликов и тут же стал обдирать их от шкуры, приговаривая, что такую полезную помощницу грех отпускать в большой и страшный мир. Тяга к смене мест окончательно растаяла, когда он унес тушки в дом и вернулся с двумя бутылками пива — на крылечке распивают пенное именно друзья, а не просто знакомые. Такая вот традиция оседлых индейцев заповедника-резервации Сагамок.

Пожалуй, все же задержусь здесь. Тем более дед сказал, что Натан не держит на меня зла.

К Колючке я попала спустя пару дней, когда мука в доме закончилась. Невозмутимый индеец как обычно стоял за прилавком, будто это не я сбежала от него лесами. Разве что пожал плечами, пока я мямлила о нежелании заводить отношения хоть с кем-нибудь. «Дело не в тебе, дело во мне»…

— Без обид, — прервал меня Натан, вытаскивая из-под прилавка большой продолговатый сверток. — Это осталось еще с тех пор, как мы перед туристами дикарей изображали. Вместо платы первая крупная добыча моя. Чистый бизнес. Скрепим сделку дружеским поцелуем? — усмехнулся, указывая пальцем на свою щеку.

— Сначала плакат со звездно-полосатым сними, — кивнула на фальшивого Рыцаря Пентаклей, потихоньку забирая с прилавка покупки и сверток.

Так у меня появился лук. Правда, Колючке пришлось долго ждать своей доли — стрелять я почти разучилась. Это всегда случается, если каким-то навыком долго не пользуешься.

Несколько стрел я бездарно посеяла в лесу вместе с наконечниками, так что Монгво крякнул… а потом впервые за много лет разжег в кузнечном горне огонь, чтобы выковать новые. Соседи увидели дым над кузней, включили логику, и пришли к старому мастеру с заказами — дешевле починить сломанное, а не покупать новое. И раз к нам зачастили гости, то и настороженных взглядов я получаю больше. Даже пару раз услышала, что меня за спиной и правда называют Поуокой. Ведьмой.

А магии все равно нет — спит, зараза. Жаль, ведь я так хотела еще раз увидеть Художника. Хотя бы во сне, всего на пару минут. Ну или на пару часов.

***

Во многих культурах кузнецы всегда были близки к колдунам, так что мы со Старым Филином — два сапога пара. Пара сапог, которые… кхем… бьются друг о друга носами и пятками — Монгво постоянно надо мной подтрунивает.

— Шикоба, перышко мое, куда это ты собралась? — поймал меня, когда я остановилась у кузни.

— На охоту, — поправила ремни колчана. — Егерь видел в нескольких милях отсюда диких индюшек.

— Возьми хлеба — будешь дорогу за собой крошками посыпать. А то потеряешься еще, как Гензель и Гретель.

Старый сказочный пердун. Поднимаю с земли старый ржавый гвоздь, дышу на него, словно на озябшую птаху, и с помощью камня забиваю его в верхнюю перемычку двери в кузню.

— Видишь? Это будет как маяк. Будем считать, что я за него зацепилась. Пока торчит — вернусь.

— А говорила, что не ведьма, — усмехается в ответ, пока я с ворчанием скрываюсь в лесу, и кричит вслед. — И хватит у медведей добычу отнимать!

Это он к тому, что тушки животных иногда оказываются не застреленными, а загрызенными — лирим ни к чему лук и стрелы для охоты. Надо только отойти подальше от деревни, спрятать ненужную обувь в вещмешок за спиной и выпустить зверя на волю. Полностью, а не только уши и клыки.

Кости босых человеческих ступней вытягиваются, пятка уползает наверх, на пальцах рук и ног вырастают втягивающиеся когти, кожа покрывается коричневой шерстью, копчик трансформируется в длинный мохнатый хвост и болит, прижатый одеждой, если я не успеваю немного спустить штаны вниз. Лицо тоже меняется в звериную сторону, а нос так вообще становится чуткой кошачьей сопаткой. Один глубокий вдох — и я знаю, кто здесь проскакал и куда. Теперь можно бежать на запах, стараясь оббегать пластичную грязь — свои следы лучше не оставлять, иначе на меня могут открыть охоту.

К добыче я подбираюсь по веткам, тихо переступаю лапами по корявым сучьям, а следом — один длинный прыжок. Максимально выставленные когти протыкают шкуру кролика, быстрый удар ломает ему шею, чтобы не мучился больше положенного. Отнятым у нью-йоркского бугая ножом сдираю шкуру, потрошу тушку — обед почти готов. Осталось только щедро посолить и поперчить теплое сырое мясо, не забывая иногда макать куски в прихваченный из дома кетчуп. М-м-м… Очень вкусно, я даже замурчала от удовольствия. Не ожидала от себя, если честно.

Потом, после сытой дремы, начнется настоящая охота до самой темноты, а когда на лес опустится ночь новолуния — разожгу костер от кремня и кресала, спою несколько песен и брошу в огонь высушенные травы, которые мгновенно превратятся в невесомый прах в знак принятой жертвы. Клевер и вербена, связанные стеблем крапивы. Для удачи, защиты и исцеления. Для того, чтобы мой бро дожил до нашей новой встречи.

— Стивену Гранту Роджерсу, — звездное небо мерцает над головой, как в ноябрьскую ночь на берегу океана. — Дождись меня.

Я загадала простому парню из Бруклина хорошую Судьбу. Она ему понравится.

***

Двадцать первого июня сорок третьего года весь Сагамок с заехавшими туристами празднует летнее солнцестояние. На выбранной поляне жарко горят костры, высвечивая лица людей, сидящих на бревнах. Несколько гуронов даже обрядились в национальные одежды и скачут в диком танце, вскидывая руки с томагавками. Вместо вождя Натан, ведь у него подходящая внешность, в отличие от пухленького жизнерадостного главы селения — маскарад для туристов. Остальные тоже надели хотя бы фенечку, а я для смеха воткнула в волосы два пера, как ушки у зайца. Старый хрыч дымил рядом папиросой и предупреждал всех, что зайкой я только притворяюсь, а так — злая бабайка и Поуока. Р-р-р… Меня угостили жареным мясом и пивом на халяву, поэтому грех было не упиться.

— Я вас всех люблю, добрые милые люди, — от души приложилась к хмельной кружке. — Иди сюда, Натан-Колючка, я тебе обнимашки устрою, если наконец снимешь тот плакат с картонным героем.

— А ты меня не проклянешь?

— А ты плакатик сначала сними — потом узнаешь.

Чьи-то руки протянули мне венок из зверобоя. Хм, вот ведь хитрецы! Зверобой в такую ночь хуже огня для нечисти и злых духов. Вот и покажу, кто я. Со смехом и криком: «Налейте еще пива!» - надела венок гордо, как корону. Правда, торжественный вид портили два торчащих пера, но их у меня быстро выдернули и не отдавали даже под угрозой проклятий. Совсем страх потеряли.

С этой ночи я вижу искренние улыбки, Поуока стала вторым именем после Шикобы, а на притолоках дверей домов, из которых мужчины уходили на войну добровольцами, стали появляться старые торчащие гвозди. Явно дедушка Монгво про мой «маяк» всем растрепал — он любит почесать языком.

***

Промозглая канадская осень очень не нравится лирим — шерсть становится сырой. К тому же отпечатки лап выходят слишком четкими, так что теперь для настоящей охоты приходится заходить очень далеко и бегать на территории пум — наши следы похожи. Только вот добычу запаришься через буреломы и ручьи нести.

Сколько-то центов за добытое мне перепадет, ведь в Сагамоке преобладает натуральный обмен «ты — мне, я —тебе», но долго это не продлится — охотничий закон хотят ужесточить, а старый егерь, закрывающий глаза на торговлю дичью, скоро уходит в отставку. Еще и деньги от проданных самородков иссякают, ведь гардероб пришлось обновить. Если бы умела шить одежду, то обошлось бы дешевле, но мой потолок — кое-как заштопать прореху. Телевизоров в Сагамоке нет, поэтому все книги с газетами зачитаны до дыр. Я их скоро по памяти рассказывать начну. Даже время нечем у***ь, пока дождь поливает землю, а дедушка чистит от ржавчины кузнечный инструмент.

— Скучно…

— Шикоба, здесь деревня, — подносит клещи под свет керосинки. — Здесь нет карнавалов и почти ничего не происходит. Едва перестали обсуждать, как наш сосед выбежал на улицу голышом, одетый только в алкогольный угар. А ведь это было еще весной, — старый мастер, как всегда, прав.

— Дед Монгво, а научи меня ковать! — делаю глазки котика из Шрека. Главное, чтобы не буквально.

— Не женское это дело — у наковальни стоять, — бурчит под нос. — Вот найдется какой храбрец, придет к тебе свататься, а у тебя все руки в мозолях и ожогах. Кто тебя такую замуж возьмет?

— А если я не хочу больше замуж? А что? Прокормить себя я сумею, защититься и сама смогу, — "руки в боки" всегда были моей любимой позой. — А если научишь ремеслу, то и денег смогу заработать. Мои ведь почти закончились. Ну пожалуйста, дедушка… — еще один умоляющий взгляд.

— Ладно, уговорила. Только чур не жаловаться, — ох уж эти притворно-суровые брови. — Знаешь, что уголь в горне можно по-разному сгребать?

— Э-э-э… Нет.

Так старый индеец начал учить меня кузнечному делу. Как правильно раскалить заготовку, какой молот взять, в чем закаливать. Дрючил меня, словно я нелюбимый подмастерье — надеялся, что я сама отступлю, вот только он не знал, что исполняет мою давнюю мечту. Простой старый индеец-гурон в богами забытом месте. А гномы в этом отказали, мелкие засранцы. Прав был Глорфиндел, наугрим — жадный до сокровищ и знаний народ, но я еще с них стребую свое, когда смогу связаться с Карлом и попасть в мой милый дом на границе Миров. Не научат, так поправят. Они мне ОЧЕНЬ должны. А пока мне некогда скучать.

***

Одиннадцатого мая сорок пятого года, на новую луну, я снова разжигаю в лесу костер кремнем и кресалом. Только такой огонь подойдет — спички и бензиновые зажигалки не в счет. Нет в них души для светлого колдовства. Подкладываю валежник в пламя, вспоминая глаза цвета безмятежного неба, подворотню и песок у края Атлантического океана. И почему-то покрасневшие уши, когда прощалась на вокзале. Держись, бро, — немного осталось, и я верну себе магию. Будешь жить долго, любить женщин, растить детей и деревья. Рисовать все на свете, мой милый Художник. Я скую тебе самый могучий оберег. Запрячу в него свою улыбку и силу, чтобы хранил тебя, как дракон, о котором мы говорили на берегу. Стивен Грант Роджерс, мой бро. Ты станешь старым пердуном в окружении внучат и узнаешь, что так будут называть себя рэперы и гопники, но пусть это будет для тебя сказкой о нашей ночной стоянке.

Жаркий огонь яростно лижет бревна, фонарями отражаясь в глазах, греет шерстяные уши и подобранный хвост. Я колдую старым человеческим способом для тебя, мой милый друг с сияющей душой, чей дух крепок и прозрачен, как горный хрусталь. Летит в костер засохший букет из клевера и вербены, завязанный на крепкий узел стеблем крапивы. Как и прежде, для удачи, защиты и исцеления. Как и много раз до этого… Только вот мой усохший букет больше не исчезает за мгновение в огне, а просто горит, как обычное сено. Словно мою просьбу на этот раз не услышали…

Что же это я? Может просто перепутала травы и взяла не то, что нужно? Надо бежать домой! Под навесом кузни сохнут еще пучки трав, собранные на весь будущий год.

Про оставленные у костра ботинки даже не вспоминаю — бегу. Кошачьи лапы с когтями и высокой пяткой несут меня к дому деда Монгво быстрее, чем человеческие. В кузне горн давно потушен, но так даже лучше. Может, кремень и кресало уже не подходят? Хватаю трут и палочку — буду разжигать и раздувать огонь, как первые люди. Кошкам трудно дуть в одном направлении, но мне все равно. Новый огонь ждет подношений и просьб. С трудом связываю когтистыми пальцами клевер, вербену и крапиву в одно целое. И снова не исчезает. Только медленно занимается пламя на не до конца просохших листьях, отчего страшная догадка холодом сковывает горло. Нет… Сваливаю все травы в одну кучу и просто закидываю в кузнечный горн. Но ничего не происходит. Продолжает тлеть сырая трава, заволакивая все пространство дымом — просьбы о здоровье не услышаны. Как письмо, которое возвращается с пометкой «адресат выбыл».

Как больно… Как горько… Нет больше моего художника, что тогда на пляже похлопывал себя по карманам, безуспешно пытаясь найти блокнот и карандаш. Он никогда не постареет, окруженный внуками. Не будет больше краснеть и смущаться. И говорить «мисс». И напропалую пьянеть от греческого вина, а чудесные глаза, что цветом как безмятежное небо, сожрут могильные черви. Твое сердце больше не бьется, мон шер. Потому и бессильна моя дурная ворожба. Боги, превратите меня в камень… Еще одна могила за моей спиной. Еще одна прекрасная душа, которую я не успела задержать в мире живых.

Со все силы прижимаю руки к лицу и вою. Когти впиваются в лоб и щеки. Я даже не слышу, как дедушка Монгво заходит в кузню и обнимает меня за плечи.

— Ну что ты, Этиро… Что случилось? — и гладит меня по ушастой голове.

— Он умер… Он меня не дождался. Мой друг… — сильнее вдавливаюсь лбом в колени.

— Это… случается. Со всеми. И со мной тоже случалось. Много раз, — обнимает меня за плечи. — Плачь, Этиро. Не держи скорбь в себе — послушай старого индейца-гурона. Я тоже много кого так провожал в край последней охоты.

Я знаю, дедушка Монгво. Я зову тебя дедом, а сама старше тебя. Но сердце у меня не каменное. Раз за разом я обдираю с него корку, обнажая чистое девственное нутро. Чтобы смотреть на мир как ребенок. Чтобы не ожесточаться. Чтобы радоваться и любить. И чтобы страдать и печалиться — куда уж без обратной стороны медали.

Монгво берет меня на руки и относит в дом. И откуда в нем столько силы? Укладывает меня на старую лежанку из бревен и досок со старым сенным тюфяком. Укрывает лоскутным одеялом с индейским узором и начинает петь. Я до сих пор не знаю языка гуронов. Все-таки я пришлая. Незнакомые слова сплетаются в мелодию гор и лесов, а морщинистые руки гладят по голове, задевая мохнатые уши. Неважно, все неважно. «Этиро», что за новое слово? Я его не знаю. И засыпаю под эти мысли.

Шестого мая Стивен Грант Роджерс затопил бомбардировщик с опасным грузом в Атлантическом океане. Вместе с собой.

***

Утром я смотрю на грязные ноги, что торчат из-под одеяла, и понимаю, что моя легенда про умершего мужа и свекра-извращенца окончательно рассыпалась прахом. На кухне гремит сковородкой дед Монгво, свидетель моего разоблачения.

— Что значит «Этиро», дедушка? — на мгновение он замирает.

— А то и значит. Дикая кошка, — делает вид, что он тут совсем-совсем ни при чем. — Для пумы ты мелковата, поэтому не Кугуар.

— Как давно ты узнал?

Мнется, растирает между пальцев невидимую грязь.

— О-хо-хо… — нерешительно пожевал губу, перед тем как все же сказать правду. — Когда только слепота начала уходить. Я, может, и плохо видел, но силуэт различить смог. Трудно принять торчащие уши и хвост за игру теней. Ждал смерти — думал, что дух горного льва пришел за мной. А ты пекла мне хлеб, вечерами травила байки и отгоняла Костлявую. Даже не ушла, как собиралась. Я уже долго задаю себе вопрос: почему осталась?

— Потому что ты хороший человек, дедушка. Настолько хороший, что я захотела стать членом твоей стаи. Веришь мне? Если не против, чтобы я задержалась здесь — возьми за руку, мастер-кузнец Монгво из заповедника Сагамок.

Он вздрогнул лишь единожды, когда звериная шерсть сменила человеческую кожу, а коротко обстриженные ногти стали острыми когтями и коснулись морщинистого смуглого запястья. Наши руки сплетены, будто кто-то из нас собирался упасть со скалы, а другой его подхватил. Крепче, чем простое рукопожатие. Значимей, чем объятия.

— Я не брошу тебя, старик Монгво. Когда ты упадешь — я тебя подхвачу. Когда ты загрустишь — я развею твою печаль. Я не дам тебе утонуть в болезни. Твой ум будет тверд до самого конца, а душа ясна. Когда наступит твой смертный час я, Астрель, закрою тебе глаза и провожу в последний путь, в новый мир для твоей души. Обещаю.

Магия заключенного Договора уколами электрических искр пробегает от наших сомкнутых рук до хребта. Сила вернулась ко мне лишь на секунду, но я все равно сделаю то, что должна. К сроку жизни моего старого хрыча не прибавить лет. Все, что я могу — сохранить его разум и здоровье в целости, пока не настанет его время идти за Грань.

Я больше не зажгу костер для Стивена Гранта Роджерса. Теперь для него проливается на землю первый глоток вина — подношение тем, кто ушел вперед, оставив след в моем сердце. Целая толпа славных душ, одна я плетусь в мире живых, опутанная памятью о мертвецах.

***

Я говорила, что дедушка Монгво — старый пиздюк? Так вот, повторяю — он старый болтливый пиздюк. У меня теперь появилось третье имя в заповеднике Сагамок. Этиро — так меня теперь называют. Дикая кошка, мать его.

Война закончилась. Старые знакомые возвращаются домой и выдергивают из притолоки ржавые гвозди, на которые когда-то сами дышали на пороге, вбивая железо камнем в податливое дерево — знак обещания вернуться домой. Все они вернулись. И зовут на охоту вместо гончей. Обещают поделиться мышами, ебнутые гуроны со всеми их ирокезами и томагавками, твари патлатые.

— Я лирим! Страшный хищник! За мою голову предлагали такую награду… — распалялась я перед улыбающимися индейцами. Чей-то палец вежливо постучал по плечу. — Что? Жаренные сосиски? С пивом? Конечно буду. И побольше — хищник притомился и проголодался. Натан, вот что лыбишься?

— Поцелуешь меня, Этиро? Плакат снимать не буду. И котиков не боюсь.

— Р-р-р… Беги, Натан-Колючка, — уши заострились, покрылись шерстью, выползли на макушку и тут же плотно прижались к голове. — Беги, иначе тебе пиздец!