Темная История. Озимандия

День второй. Эпизод XVI

Неожиданно старуха, будто, почувствовав, что на нее смотрят, приоткрыла глаза и слегка приподняла голову. Их взгляды встретились, но тут же и разбежались. Голова ее опустилась и водянистые глаза, не наткнувшись ни на что, достойного своего внимания, снова спрятались за своими сморщенными, тяжелыми веками.

Коршун отвернулся, и тут же почувствовал, как его щеки коснулось, что-то холодное, прошлось волной по всему телу, вызвав мурашки, и бесследно исчезло. Секунда, и страх, неизвестно откуда взявшийся, сковал все его тело. Страх неизбежности смерти завладел всем его сознанием. Это он, а не кто-то другой, должен был скоро умереть, и никогда ни будь в далеком будущем, а сейчас, именно сейчас, сию минуту, и на этом вот самом месте. Вокруг все так же толкались люди, динамик просил освободить двери, а напротив, все так же спала старуха с тележкой, но его это уже все не касалось. Он умирал и был уже выше всего этого… Какие-то люди, какие-то старухи, и******е женщины, увольнение с работы, вся эта ерунда и суета… Что теперь могло иметь значение? Что, вообще, могло иметь теперь значение перед надвигающейся вечностью!

Дрожащей рукой Коршун прижал к груди плюшевого мишку, только что купленного в магазине, а второй уцепился за поручень. Дышать стало совсем трудно, лицо покрылось потом, а его соленый привкус стал во рту, куда он попадал, скатываясь со лба по щекам и носу, минуя губы, преобладающим. Коршун закрыл глаза, и время для него остановилось. В одно мгновение все присутствующее вокруг вдруг перестало для него существовать, и возникшая пустота полностью завладела им и окружающим его пространством. Теперь здесь был только он и пустой, совершенно пустой, ярко освещенный вагон метро… Двери были закрыты, а через окна просматривались грязные, увешанные кабелями ребристые стены тоннеля, и еще…

Зеленое, все в смеющихся васильках и ромашках поле, солнце, голубое небо и пацан со сбитыми коленками, стремительно несущийся по нему вниз, и еще змей, развивающийся где-то очень высоко-высоко в небе…

— Па-па-а, смо-три-и… он ле-т-и-и-и-т! Смотр-и-и-и-и…

Ноги в стоптанных сандалиях еле касаются земли, длинные, почти до плеч, русые волосы развиваются на ветру, рука поднята вверх, глаза горят…

— Он л-е-е-т-и-и-и-и-т…

Взрыв и сотни мелких осколков вместе с землей, выжженной огнем и солнцем травой, и еще гарью разлетаются в разные стороны. Он падает в развороченную воронку, сдирая в кровь локти и ладони. Вертушка на бреющем проходит совсем рядом, накрыв его тенью и, сорвав еще с головы голубой берет, скрывается за косогором… Из рук вырывается грохочущий пулемет… Где-то очень далеко поднимаются мелкие фонтанчики пыли и падают маленькие человечки. Он кричит, кричит во все горло, но за ревом вертушек, грохотом взрывов и крупнокалиберного пулемета его никто не слышит… Он сам себя сейчас не слышит. Мушка в прорези прицела и скошенные очередью духи… Один, второй…третий…

— Я ухожу, — женщина открыла входную дверь их только что купленной новой квартиры и на минуту задержалась. Взгляд ее зеленых, очень дорогих для него глаз, остановился на нем. – Ты мне ничего не хочешь сказать на прощание?

Коршун не ответил. Он хотел, он очень хотел ей ответить и не смог. И она, так и не дождавшись от него ответа, ушла. И он остался один, один на весь этот пустой вагон…

Неожиданно стало очень холодно, и окна в одночасье покрылись инеем, а люминесцентные лампы засияли еще сильнее. Весь вагон озарился ярким, дневным светом. Коршун зажмурился и попытался прикрыть глаза рукой, но та его не слушалась. Тогда он попытался отвернуться, но результат оказался тем же. Тело отказывалось ему повиноваться. Все рушилось, и лишь только мысли пока еще принадлежали ему. Но и они, с каждой минутой делались все мрачнее и мрачнее. Снова дохнуло холодом, и легкий ветерок коснулся его лица, и снова, как и в первый раз по телу пробежала дрожь. Коршун чувствовал, что начинает замерзать, еще немного и даже его сильный и тренированный организм больше не выдержит. И действительно, с каждой следующей минутой, сил способных сопротивляться холоду становилось все меньше и меньше, и он уже чувствовал, что еще немного и скоро ему начнет сниться теплое море… Веки налились свинцом, наваливаясь на глаза, и он, лишь огромным усилием воли, пытался не дать им совсем слипнуться. «Вот и все, — обречено подумал он, теряя над собой последний контроль, – конец. Только как-то все…по- дурацки, честное слово, — Коршун даже попытался улыбнуться, но из этого, правда, ничего не получилось. – Взять и замерзнуть в метро по середине лета… А может я уже умер и это преисподняя? Холодно то как… А ведь мертвецы холода не боятся. Они, вообще, ничего не боятся. И я теперь тоже труп, и ничего я теперь, как и они не боюсь, даже собственной смерти…». И он, сделав такой вывод, вдруг совершенно успокоился и, странное дело, страх, все это время державший его в своих клешнях, нечеловеческий страх, парализовавший все его тело, неожиданно отступил, а потом и пропал совсем, уступив место полной апатии и безразличию ко всему здесь происходящему.

И она пришла, пришла и застыла где-то совсем рядом… в спокойном ожидании своего часа. Её присутствие было столь явно и ощутимо, что Коршуну даже показалось, что он чувствует ее холодное дыхание на своем лице и видит ее оскаленную улыбку. Но страх прошел, и он ее больше не боялся. Единственный вопрос, который сейчас волновал его больше всего, был о том, как он сюда попал? Но ответить на него он не мог, и она ему в этом была тоже не помощница. А остальное… Стоит ли расстраиваться, если это все равно уже случилось.

Смерть была невидна, но он знал, он чувствовал, что она сейчас находиться здесь, вместе с ним в этом пустом, потерявшемся во вселенной вагоне и только ждет удобного момента, чтобы забрать его к себе. А силы тем временем таяли и вот, наконец, настал тот момент, когда Коршун понял, что сопротивляться этой невиданной силе уже бесполезно, и что это уже точно конец. Глаза его окончательно закрылись, тело стало невесом, а голова стала кружиться, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее набирая обороты, не видя ничего вокруг, проваливаясь все глубже и глубже в черную черную бездну, где не было ни начала, и уж тем более там не было конца…

И последнее, что он еще успел увидеть, перед тем как сознание полностью покинуло его, была очень красивая женщина с белым, как снег лицом и ледяными, совершенно ничего не выражающими, равнодушными ко всему происходящему и обращенными только в себя, а может быть в вечность глазами. Она стояла в самом конце вагона в своем длинном, усеянном звездами, воздушном белом платье, держала в руках его плюшевого мишку и от нее исходило какое-то очень красивое, но холодное сияние. «Королева, — пронеслась в голове последняя мысль. – Королева всего человечества!»

А еще, перед тем, как полностью раствориться в вечности Коршун успел увидеть небо, черное и холодное, и с такими же, как и у нее на платье, прекрасными переливающимися звездами.

А потом пропали и звезды…