Аурика

Смутные времена

     Наступили неспокойные времена, ходили слухи о свержение царя. В стране воцарился хаос.

Тяжёлые наступили времена для всех. Цыганки передвигались от деревни к деревни, наступали холода, надо было где-то прибиться, но в деревнях никто не хотел их приютить. Наконец они встретили своих, и не знали радоваться или бежать. Табор стоял прямо в поле недалеко от поселения . Донка придерживалась истории, рассказанной казакам. Они придумали себе новые имена. Цыганки  встретились с бароном:

- Долгих и сытых лет дрогоценнейший! – Донка протянула мужчине несколько золотых монет,- прими уважаемый! На чёрный день копили…

- Так говоришь муж твой помер, а зять выгнал вас с дочкой?

- Вай, вай. Так и есть выгнал! Дай Господи ума ему!

- Такую-то красотку, да выгнал? – барон пристально смотрел на молодую цыганку, - так ещё и беременную… за что выгнал?

- Уходили, сами не знали о том. Я всему обучена, а вот она не гадать, не воровать не может. Хворая она…

- Ладно, оставайтесь, там видно будет, пойдёте в крайней шатёр к старой Ларе, она то вас выведет на чистую воду.

        Так женщины остались в таборе, как-то быстро нашли общий язык со старой цыганкой.

- Галя всё спросить хочу, что твоя дочка молчаливая такая?- спросила Лара Донку.

- Так хвороя она, всё больше молчит.

- Душа у неё хворая, тело можно вылечить, а душу  нет!  Вижу не договариваете что-то, люди много вопросов задают, подозревают вас во лжи, только доказательств нет. Потому аккуратней будьте.

        Тяжело перезимовали. Среди народа нарастало волнение:  началась гражданская война, когда брат на брата, сын на отца – страшное время. В деревнях то и дело менялась власть, переходя то к белым, то к красным. Табор оставался в не политики. Деревни голодали. Цыгане забивали коней, надо было как-то выживать, кормить коней было нечем, а людям нечего есть. Конину меняли на картофель и другие продукты. 

Сошли снега,  начала пробиваться травка, даря надежду на спасение лошадиного стада. Приближалось время родов Джофранки, тем волнительнее становилось на душе у неё и Донки.

    Шёл апрель, ночи стали теплее, все вздохнули, конец холодам.

    Донка с дочкой лежали обнявшись, согревая друг друга.  Пришла взволнованная, старая цыганка - Лара:

- Уходить вам надо! Сегодня же! Слышала, человек должен скоро прибыть из табора, где барина убили, говорят, виновница сбежала, народу много пострадало, мужчин никого почитай не осталось. Жандармы никого не жалели, ни женщин, ни детей. Шандор, бароном там был – красивый, справедливый…, так вот его дочка с женой сбежали. Аль не слыхали?

Женщины молчали…

- Спасай дочку и себя спасай! Как стемнеет, запрягайте кобылу и трогайтесь. Бог вам в помощь!

Скажу, в какую сторону двигаться, там места глухие, за неделю доберётесь. Там никто вас не достанет.

- Спасибо! Добрая Лара! – поблагодарила Донка старую цыганку и потянулась за холщёвым мешочком.

- Мне это уже не надо, а вам ещё пригодится, - остановила  её руку женщина.

- Пусть простят нас люди, если смогут…

- Сейчас столько горя людского повсюду, столько убиенных… И не добрая я вовсе, потому тут на отшибе одна, грехов на мне много. Может добрым словом кто помянет.

- Все мы грешники… - отозвалась молодка.

        Женщины в ночи, ехали наугад, по дороге, что указала Лара. Пять дней они передвигались, останавливаясь на ночь ближе к селениям, уходя всё дальше от табора. Было раннее утро, Донка распрягла кобылу – Лютню, лошади нужен был отдых, трава поднималась с каждым  днём, расползаясь по земле ярко –зелёными островками. На деревьях пробивалась молодая листва, по утрам многоголосый птичий гомон будил женщин, давая понять, что пора вставать.

       Цыганки расположились в поле для завтрака, прямо у них над головой взвился жаворонок, всё выше поднимаясь к солнцу, исполняя радостную песнь – во славу весне.

- Ах, мама, как бы я хотела, так же, как эта маленькая пичужка, подняться высоко, к самому солнцу, чтобы оно выжгло всю боль, что живёт внутри  меня и не даёт покоя, - с горечью в голосе говорила Джофранка.

- Бедная моя девочка! Разве такой жизни для тебя хотела я? Когда ты появилась на свет; думала, как должна быть к тебе благосклонна судьба. От тебя невозможно было отвести глаз, и росла такой красивой, что засмотревшись на тебя, люди спотыкались… видно сглазили, мою голубоньку. А теперь, поблёкла твоя красота, куда подевалась? На птичку  раненную похожа.

- Я и сама ощущаю себя птичкой, которой обломали крылья, не взлететь ей больше, не насладиться радостным полётом…

Донка обняла дочь и расплакалась, на душе у неё было неуютно и тревожно, в предчувствие неминуемой беды… последнее время Джофа стала неузнаваемой, словно кто-то невидимый пил из неё кровь. К тому же у неё совершено не было аппетита.

- Радость моя, вот покушай – вяленая конинка, а вот смотри яблочко раздобыла вчера…

- Мам, не могу даже смотреть на еду.

- Надо себя кормить, ребёночка, солнышко моё, ну, хоть какая еда, другие и того не имеют,- вздохнула тяжело женщина.

Дав передышку лошади, они продолжили путь.

    Ещё день езды.

Невдалеке виднелось какое-то селение. На пути у них выросли несколько всадников, один из них спешился и подняв кнут, дал понять, что им надо остановится.

Донка потянула поводья.

- Кто такие? Откуда и куда направляетесь? -  строго спросил молодой мужчина с красной лентой на груди.

- Дочку рожать везу, в таборе нельзя, хвороя она, может приютит кто, - отвечала цыганка.

- Да кому ж это нужен лишний рот, везде голод! Мы от туда, ничего там дальше нет глушь и голод. У вас то, что есть съестного? А то может натурой возьмём, ты ещё не старая, девка твоя чем хворая?

- Чахотка у неё, да мы неделю не мытые, завонялись поди.

Всадники рассмеялись, один из них брезгливо сказал:

- Петро, тебе  в деревнях баб мало, а то заразу какую прихватим.

Мужчина подошёл к лошади:

- Хороша кобылка, нам сгодится, распрягай!- приказным тоном сказал тот.

- Да, что ж вы добрые люди, куда нам без кобылки, дочка идти не может, вот-  вот родит, пожалейте,-  умоляла их женщина.

- Без разговоров тут! Лошади нужны красной армии, для победы над империализмом! Тёмные людишки, небось и не знаете: революция была! Вся власть от царя перешла народу, а тот кто будет мешать, ждёт расстрел на месте, - он потянулся к кобуре.

- Да, что вы соколики берите, что хотите берите, забирайте всё!

- Нам вашего барахла не надо, лошадь забираем!

 Всадники удалялись, уводя с собой Лютню, на прощание она заржала, не желая покидать своих хозяев и тут же, получила по крупу кнутом.

Донка помогла дочке слезть с телеги. Та, еле стояла на ногах.

Неожиданно девушка  подхватилась:

- Ой, Дона! С меня вода потекла…

- Вай, вай, этого нам только и не хватало,-  заголосила женщина.

Цыганка полезла в телегу, набрала тряпок, взяла бутыль с водой, сунула под  юбку холщёвый мешочек.

- Давай ка милая потихоньку до лесочка дойдём, здесь совсем рядышком, до деревни не дойти, далековато и здесь не безопасно.

- Ой, ой, больно то как, - хватаясь за живот, стонала молодая цыганка.

- Потерпи милая, скоро всё закончится,- с грустью говорила Донка.

Кое- как, дошли до края леса. В лесу пахло прошлогодними, прелыми листьями и грибами, земля покрытая толстым слоем побуревших листьев, этот ковёр мягко пружинил под ногами. Сквозь оголённые ветки, виднелось утреннее весеннее  небо, солнце поднималось всё выше, лёгкий, тёплый  ветерок ласкал лица. Донка кинула фуфайку и положила на неё  дочь, схватки участились и усилились. Джофранка разрывала тишину своими криками, пугая птиц и другую живность. Донка под спину роженице положила тряпки, свёрнутые валиком, чтобы облегчить боль. Мать , как могла поддерживала и утешала дочь:

- Все женщины проходят через это, потерпи милая, скоро всё закончится.

- Мама так умирать не хочется, я же ещё совсем молодая, что ждёт меня по ту сторону? Я наверное в ад попаду, очень страшно, мама…проклятый барин всё время перед глазами стоит. Скажи, я там с ним не встречусь? Он и там покоя мне не даст…

- Что ты родная, что ты услада моя! Все так говорят, пока схватки мучают, а как родят, так про всё и забывают,- хотя видела, дочь тихо угасает. Людям помогала, скольких от смерти уводила, а вот родной дочери не в силах помочь.

- Как не хочется, уходит молодой. Жалко не услышать больше цыганских песен у костра, таких задушевных и трогательных. В нашем таборе самые красивые и голосистые певуны, ведь, правда, мама? А какие на воле рассветы и закаты… Ни каждый может видеть это чудо – природы, мне будет не хватать всего. А когда по утрам лошади и кони купаются в росе, разве могла я поменять свободную, волную жизнь, на клетку, кто меня может осудить за это…

- Всё ещё будет, и рассветы и закаты.

- Не успокаивай меня не надо, молись за меня, отмоли мою душеньку, может после смерти она покой обретёт.

У Джофранки начались потуги, из последних сил она старалась выдуть ребёночка, наконец у неё это получилось. Раздался слабый детский крик. Женщина приняла ребёнка, обрезав ножом пуповину, связующую его с матерью и замотала дитя в тряпицы.

- Ну, вот Дона, как ты хотела, по крику слышу мальчик, прости свою непутёвую дочь.

- Да, это мальчик, посмотри, какой миленький,- женщина хотела положить дитя рядом с матерью, но та, отвернула голову.

- Не надо мама, не хочу его видеть, пожалуйста, пожалей ты меня,- по её впалым щекам катились слёзы.

- Ну, как же милая, он же совсем кроха, его к груди приложить надо, сжалься.

  Ребёнок подал голос.

- Нет, мама, нет! – у девушки дыхание стало прерывистым.

- Он же погибнет, тебе всё равно, а ему жить надо,- и разрыдалась,- знаю тебе считаные минуты осталось жить, вдохни в него жизнь, подари надежду. Смой свои грехи, ради новой жизни.

  Она достала золотое монисто и хотела надеть на шею дочери, но та отодвинула руку:

- Убери, они меня в ад потянут, а вам они нужнее. Ладно,  приложи сына, - она оголила грудь и отвернулась.

   Ребёнок жадно присосался к соску, почмокивая и кряхтя.

- Настоящий мужик, ишь, жадный какой!

Джофранка повернулась к сыну и с умилением смотрела на него:

- Славный какой, я не видела таких красивых деток. Правда, мама? Наш самый лучший!

- Конечно милая, конечно.

- Береги его мама, вымоли для него счастливую жизнь. Пусть живёт за меня и за деда, за три жизни счастья ему пусть Господь пошлёт. Назови Михайкой, как отца папиного звали, хорошим человеком был. Прощай мама, прощай сынок… - слабеющим голосом, еле слышно, почти шёпотом произнесла она, - только теперь поняла, какая это радость быть мамой, не оплакивай меня мама, люблю вас и ухожу счастливой… - на лице застыла умилённая улыбка.

  Донка опустилась перед  дочкой на колени, слёзы застилали глаза:

- И ты меня доченька прости, что не уберегла тебя. Жизнь свою положу, не уйду пока на ноги не поставлю внука, уж будь спокойна там, на верху, и стань добрым ангелом для сына.

   Ранее существовал совершено дикий обычай: умерших цыган оставляли на обочине дороги. Поздне их стали предавать земле. Оплакивать ушедших близких, было не принято, так как считалось, что они переходят в другой мир, который принесёт им освобождения от тягот прежней жизни.

  Донка не раз видела, как некоторые цыганские племена, которые провожали в последний путь соплеменников плясками и песнями. Но, как же горько было у женщины на душе, горечь утраты комом застряла в горле. Она положила уснувшего младенца в сторонку, надо было до темноты успеть выкопать могилку. Земля была рыхлая, она ножом долбила землю и руками откидывала в сторону, пот и слёзы застилали глаза.

   Наконец была вырыта ямка. В неё женщина бережно уложила худенькое тело  дочери, познавшей радость материнства, которому так противилась, сложила руки на груди, из веточек сделала крестик и вложила в руки. Последний раз взглянула, на ещё не остывшее тело:

- Как смерть коварна, воровски забирая красоту, - и прикрыла лицо цветастым, цыганским платком.

   Быстро засыпала могилу землёй, боясь, что ребёнок, может проснутся и потребовать кушать.

   Сломала крепкую ветку, сделав из неё крест, перемотав тряпицей, воткнула в землю. И посыпая наговорённой землёй взятой ещё на прежнем месте стоянки, стала шептать заговор, чтобы место захоронение было невидимым:

- Ни конному, ни пешему,

Ни злодею, ни лешему.

Ни птице, ни зверю,

Не откроются двери.

Словам замок,

Ключ под порог.

И поплевала через плечо.

   Там же у дерева, выкопала ещё одну небольшую ямку и закапала холщёвый звенящий мешочек, взяв из него несколько золотых монет.

   Женщина взяла ребёнка на руки, окинула взглядом земляной холм  и поплелась в сторону деревни. За день, она как – будто состарилась, лет на двадцать. Горе снежным, тяжёлым комом раздавила её плоть и душу.

    Пот и слёзы, словно выели глаза, все предметы расплывались, она почти шла наугад.

Донка остановилась у крайней избы, потянула воздух и пошла дальше, у третьего двора остановилась. Избёнка небольшая была, но дальше ей идти не хотелось:

- Хозяйка! – позвала она. Никто не отозвался, лишь собака за забором  подняла оголтелый, злобный лай, её лай поддержали другие деревенские собаки.

Через время, в дверном поёме показалась молодая женщина:

- Идите с богом, нечего дать, нет ничего!

Цыганка не уходила:

- Подойди красавца, сказать, что надо...

- Уходите, ничего знать не хочу! – уже хотела уходить.

- Не гони зазноба, молоко пропадёт, чем дитя кормить станешь?

Та, застыла, как вкопанная:

- Кто наболтать успел?

- Никого не видела, ты первая. Впусти, дай душе согреться.  Чего боишься? Брать то всё одно, нечего, а я дать много чего могу.

- Мне ничего не надо.

Собака не унималась, приходилось чуть ли не кричать.

Донка открыла калитку и посмотрела в глаза псу, тот заскулил, лёг подле её ног и завилял хвостом.

- Я сейчас мужа кликну! – пригрозила хозяйка дома.

- Да, нет у тебя никакого мужа, в город ушёл, там себе другую нашёл. Уходил даже не знал, что ты от него понесла. Не вернётся пока, в войну не играется, - женщина с ребёнком на руках подходила к крыльцу:

- Ещё чего узнать хочешь? Дочка у тебя, двух месяцев отроду, на тебя похожа. Так впустишь?

- Так почти зашли, проходите.

- Да, ты не бойся, с добром пришла, кипяток найдётся?

  На руках зашевелился тряпичный комочек, подавая признаки жизни, кряхтя и попискивая.

- Покорми,. Молока много на двоих с лихвой хватит, спаси мальца, мать при родах преставилась., а я тебе помогу. Сил совсем не осталось. Там в поле кибитка брошенная,  лошадь ироды забрали, отдохну,  прикатим, она не тяжёлая. Там еда кой какая есть, да вещи хорошие, цыганские, перешить можно.

- Не стану, вдруг молоко пропадёт.

- Если не покормишь, точно пропадёт.

Ребёнок всё настойчивей требовал еды, изводясь криком.

- Бери уже, отдавая внука в руки кормилице.

Та с опаской взяла мальца и приложила к груди. Было слышно громкое почмокивание.

- Ой, какой ненасытный, так мокрый он, поменять надо.  – обратилась она к цыганке.

Та её не слышала, уснула, там же на коврике.

Проспала Донка часа два, встала отдохнувшей:

- Спасибо голуба! Щедро награжу, жалеть не будешь. Детки крепко спят, надо за телегой сходить.

Малыши крепко спали  в одной  плетённой из бересты люльке, цыганка, увидела внука: он мирно посапывал рядом с хозяйской малышкой:

- Добрая ты, смотрю перепеленать успела, награжу, придёт время. Без мужика не справиться, вместе передюжим времена бедовые.

Пришли женщины в поле за кибиткой, но как не пытались, не смогли сдвинуть её с места.

- Лошади есть в деревне.

- Ни какой живности не осталось, всё разграбили: то белые, то красные – кто успел в лесу животину спрятать, так на всю деревню, две коровы, да три козы…

- Значит будем с молоком. Давай, хоть что-то перетаскаем, в хозяйстве сгодиться, а то поди к утру всё растянут.

     Навязали узлы, кое как  донесли до избы. Собака встретила их радостно виляя хвостом.

- Это как возможно такое, самый злой пёс на деревне, а к тебе лащится?

- Всё узнаешь, захочешь – научу.

- Меня Донка зовут, так и зови. Тебя никак Ксения?

       Девушка в удивлении, распахнула глаза.

- Привыкай, я же кочевая цыганка, бабка колдовским штучкам обучила, да ты не бойсь, вреда от мена нет,  хотя  от обиды большой и навредить могу.

       Через дня два от телеги с кибиткой и колёс не осталось.

       Так Донка осталась на безвременное житьё у добродушной Ксении. К своим  цыганке нельзя было, ей не простили бы  гибель целого табора.

    Деревенским не очень по нраву было такое соседство, хотя худого за ней не было замечено. Однако редко, кто искал с ней общение. И далеко не каждый отваживался топтать дорожку к их скромному с Ксенией жилью -  то ли боялись колдовских чар, не старой ещё цыганки…

    Со временем обзавелись они козочкой, немного Фенька молока давала, но им хватало. Пяток кур и петушка выменяли на две золотых монетки. Женщины ладили, даже подружились и Ксения была благодарна Донке:

- Сам Господь привёл тебя к моему двору, не знаю, как бы мы выживали, без твоей поддержки.

- А без тебя Ксенюшка я могла внука лишиться, как говорят, всё что Бог не даёт, всё во благо!

        В один из дней, ранним  утром, женщин разбудил злобный лай кабеля – Борьки и людской гомон у калики.

- В чём дело? – выглянула в дверь Ксения.

- Корова слегла, это проделки твоей постоялицы, точно её рук дело, - кричала, надрывая глотку, полная баба – Фроська.

Услышав шум, вышла Донка:

- Где корова ваша, ведите.

Осмотрев корову, что-то пошептала ей и сказала:

- Возьми лозину и гоняй коровку свою, хорошо кнутом погоняй, часа два не меньше, переела она, живот не видишь, вздулся?  Поживёт твоя бурёнка, двух теляток принесёт, в соседней деревне бык уцелел, через неделю можно вести – огуляет.

Деревенские жители столпились, с любопытством наблюдая за происходящим.

- Что рты раззявили? Что столпились?! Как бараны на новые ворота… быстро расходитесь! Корову погоню, - нашумела на зевак Фрося.

Другой раз, хромая приплёлся дед Егор:

- Где постоялица? – спросил у молодой хозяйки, только завидев её.

- Что опять приключилось?

- Кобылицу от красных в лесах прятал, а теперь вот разрешится не может, авось поможет чем?!

И тут Донка не отказала в помощи.

Всю ночь в сарае, цыганка гладила по животу кобылицу и что-то нашёптывала ей на ухо, та словно понимая, прядала ушами и тихонько ржала.

К утру разрешилась  жеребёнком. Донка с любовью протёрла его сеном, продула ноздри и он почти сразу поднялся на слабые ещё ноги, пошатываясь. Кобыла встала и подпустила к себе жеребёнка, который  сразу припал к набухшим соскам.

Дед Егор не знал, как благодарить женщину:

- Чем отблагодарить тебя? – ничего то и нет.

- Слова доброго хватит!-  и быстро ушла.

Кобылица протяжно заржала, в знак благодарности своей спасительнице.

     Как-то через время, привёл к их двору дед жеребёнка.

Вышла цыганка, глянуть, что случилось…

- Вот, забирай. Ни то, ни кобылки, ни жеребчика б, не было, - а сам глаза в землю упёр, видно жаль расставаться с добром.

- Да, на что он мне? Сама верхом не сяду, если куда надо, дак не откажите. А внук мал ещё. Вот как подрастёт, непременно у вас жеребчека возьмём, а то и кобылку. Ваша ещё принесёт вам, следующим разом  двоими порадует.

Дед повеселел даже:

- Дак нечем отблагодарить то.

- Доброго слова хватит, идите с миром.

     Страну потрясали междоусобные войны, деревню же обходили стороной, то ли от отдалённости, то ли стараниями цыганки. Так думали люди. Возможно, в этом было зерно истины, потому как, ходила Донка на край деревни и долго, подняв руки к небу, что-то настойчиво просила, а затем посыпала землёй тонкой полосой, вдоль дороги.

       Так прижилась Донка в деревне, да и люди не столь злобливы стали. Всё больше к ней за помощью обращались, кто с хворобой какой, а бабы всё чаще за гаданием. Мужиков в деревне раз, два и обчёлся, каждая из них хотела бабьего счастья. Благодарили больше продуктами, кто чем: овощи какие, мукой, кто сала подкинет…

    Михайка рос крепким, здоровым мальцом, с хозяйской девчушкой Полей – не разлей вода. Он кожей смугловат немного, а глаза цвета вечернего неба, такой глубокой синевы, что утонуть в них можно, кудри игриво вились по лицу и он взмахом головы, то и дело откидывал их с лица Полинка русая, белолицая, глаза серо- зелёного цвета, менялись от настроения и погоды, от бледно болотного цвета, до ярко зелёного – хороша дивчина, лицом миловидна.

Так росли дети, как родные, ни обид меж ними, ни сор никогда не случалось. Ходили они в лесок с внуком на могилку матери: непонятное чувство порой одолевало мальчика:

- Дона, мне порой чудится, что когда приходим сюда, словно ветерок дыханьем меня касается, хотя ветра и нет вовсе.

- Это мать твоя, приласкать тебя хочет, так бывает. Скоро и я покой здесь обрету.

- Что ты такое говоришь бабушка, ты ведь совсем не старая. Зачем сердце моё тревожишь, напрасными тревогами. Пусть ветер слова твои унесёт, не хочу, чтобы ты уходила.

- Время придёт, ничего не поделать.

- Пусть оно ещё не скоро придёт, хочу, чтобы ты жену выбрала, детей моих увидела.

- Что выбирать, давно сердце выбор сделало.  Не печалься, поживу ещё.

   Люди познали, что в соседней деревне школу открыли и потянулись дети,  грамоте обучатся с окрестных  мест. Дед Егор запрягал кобылу в телегу, внуков своих возил и другим, отказу не было.

- Михай, да и ты Полинка цепляйтесь вон к  другим ребятам, грамота это дело нужное, мы то ничему обучены не были, ни писать, ни читать, негде было, а вам надо, непременно надо! – убеждала Донка детей.

      Да они и сами с радостью прыгали, чуть ли не на ходу, в проезжающую мимо телегу, в которой уже сидели другие дети. Бывало  и сами ходили, за семь вёрст.

        Когда Михаю пошёл десятый год, потянулся он к местному кузнецу  Семёну. Семён был  коротко, небрежно стрижен, долговязым и крепким, в руках его сила непомерная. Не всякий мог затеять с ним сору, кулак, как пудовая гиря, если приложится к кому, полдня отхаживать придётся. Суровый характер  кузнеца первое время отпугивал мальчишку. Семён видя усердные старания  юнца, проникся к нему отеческими чувствами, не имея собственных детей. Иногда он смотрел на Михая единственным глазом:

- Нет, не будет с тебя толку, эта работа не для слабаков, лучше займись другим делом, -  железным  голосом, говорил тот.

Но паренёк, снова и снова шёл к угрюмому кузнецу, пока не научился премудростям кузнечного, нелёгкого труда и прежде всего пока не научился ковать подковы.

- Упрямый! Чувствуется порода! Гляди чего и выйдет,- мог сказать одобрительно Семён, видя упорство юного цыгана.

      Когда Михаю исполнилось  14 лет, Донка,  как  и обещала подарила ему жеребёнка, которого он сам воспитал и подковал собственноручно. Жеребцу он дал прозвище – Буян, за его не простой норов. Буян мог свободно гулять на воле, на просторе и отзывался  на хозяйский свист, призывным ржанием и тот час  возвращался ко двору.

    С каждым днём Донка слабела, силы покидали её. И однажды, когда внуку стукнуло 15 лет, она сказала ему:

- Ну, вот пришло и моё время идти в Аидово царство, ты мой любимый внук проводишь меня, но прежде я открою тебе тайну твоего рождения…  как только покину я этот мир, ты должен покинуть деревню и примкнуть  к своему племени. Зов крови я давно  в тебе наблюдаю, поэтому ты должен сам для себя сделать выбор, никто не может за тебя принять решение. Сюда ты всегда сможешь вернуться.

   Как не грустно было Михаю слышать прощальные речи бабушки, которая заменила ему и мать и отца, он видел, как она медленно угасала.

     Настал день, когда Донка проснулась рано утром, попросила Ксению проводить её к ручью, который змеился прямо за огородом. После омовения, женщина вздохнула полной грудью:

- Ну, что Ксенюшка, прощаться будем, слёз по мне не проливайте, у нас это не принято. Полинку береги, знамо дело, кому предназначена. А ты в город поезжай на рынок колхозный, козляток повези, там муженька своего непутёвого встретишь, сам вернулся бы, да не всю совесть растерял, пожалей его, прими назад. Молодая ещё, мужик завсегда в доме нужен.  И помни, за иконкой  оставила тебе подарок, благодарность, что не выгнала меня тогда с дитём на руках, сама решишь, что с этим делать.

    Вернулись в избу, где их уже ждал Михай.

- Ну, что внучек, пора!

    Прихватив узелок и лопату, утомлённая жизнью цыганка с юношей двинулись в сторону леса. Михай знал эту дорогу, слегка придерживая под локоть стареющую Донку, они шли не спеша, а на душе у юноши было горько и печально. Не хотелось ему, чтобы единственная родная душа покидала его. Красновато - розовый рассвет, окрашивал деревья и кусты, в кровавые оттенки, так казалось Михаю, и птицы раздражали своим неугомонным щебетом.

    Наконец они пришли, к месту захоронения Джофранки. Донка присела, прислонясь  к дереву:

- Ну, вот мы и пришли. Здравствуй доченька моя, ты всё такая же молодая, а я вот состарилась, узнает ли меня мой возлюбленный Шандор? Вот и сын твой – красавец, верно сокол! Что лицом, что осанкой в деда пошёл. Сдержала слово своё, присмотрела за ним, подняла и грехи за тебя вымолила, будь покойна. Время пришло рассказать всю правду, как есть, знаю, не осудишь меня. Пусть сам решает, что с этой правдой делать и как жить.

     Михай копал могилу, а Донка всё говорила и говорила: Как она совсем ещё девчонка сбежала в другой табор, узнав, что молодой цыган Шандор овдовел, его жена не смогла разрешиться родами. Она же девочкой впервые услышала его задушевные песни у костра, когда он следовал в свой табор проездом. Он остановился лишь на ночь, этого было достаточно, чтобы влюбится  в красавчика цыгана, раз и навсегда. От этой любви родилась  девочка – Джофранка, уже тогда было понятно, что это не совсем обычный ребёнок…

     Из-под платка женщины выбились седые, почти белые волосы: голос Цыганки, то затихал совсем, то вновь обретал силу: словно Феникс возрождался из пепла.

      Могила была выкопана.  Михай сел рядом с Донкой, взяв её холодеющую руку в свою и ещё долго слушал её рассказ, пока не почувствовал, что рука обмякла.

- Ну, вот всё успела, живи соколик мой ясный, долгая жизнь тебе предстоит, не всегда в ней будет место для радости, но придёт время, когда твоё сердце найдёт то, что принесёт тебе душевный уют и житейское счастье, а теперь погуляй по лесу немного, мне помолится надо. Здесь, - указав мутным взглядом на узелок, - покрывальце, в него меня обернёшь. Не забудь, что говорила, за схрон, зря не бери золото, только по нужде и когда в табор пойдёшь - откуп барону дашь, теперь иди. Храни тебя Господь, на всех твоих путях! – сказала тихим,  угасающим голосом, перекрестив внука.

     Михай шёл по лесу и думал, о том, что рассказала ему Донка: не решил он ещё вправе ли он осуждать кого бы то ни было, случилось, как случилось… В лесу щебетали птахи на все голоса, радуясь тёплому, ласковому, утреннему солнцу. Оно пробивалось сквозь молодые листья деревьев, его лучи рассеивались полупрозрачными полосками по всему лесу.  Не хотелось верить, что среди  всей этой жизни, уходит из его жизни, единственно близкий для него человек, - родной по духу и по крови.

  Когда он вернулся, Донка так и сидела, прислонясь к дереву, её потухший взгляд, был устремлён, куда-то, сквозь просвет ветвей, в небо;  в другой мир, другую жизнь…

    Так закончился жизненный путь цыганки Донка. Своим добрым расположением к людям и снискав среди них заслуженное уважение, она искупила свои грехи.