Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

Глава 7 Акела

                                                                            В голову лезут странные мысли,

                                                                            странные мысли о самоубийстве,

                                                                            словно пиявки черные, скользкие.

                                                                           Вот уж и вправду, незваные гости…

                                                                                                                 А.В.

    Помнится, я обещала рассказать поподробнее о своем названом братике. Так вот.

    Ему двадцать девять. Сказать, что он талантливый, или умный, или необычный - не сказать почти ничего.

    Он родился в славном городе Магадане. В армии служил в десанте и однажды сбежал с губы. Дезертировал. После чего прошел в одиночку шестьдесят километров по зимней тайге. Те, кто знал его в тех краях и в ту пору, до сих пор вспоминают с восхищением, называя «амурским волком».

    Потом оказался в Питере. Мой невероятный ненасытный город поглотил его, жадно вобрал в свое нутро: две женитьбы, двое детей, неудачный прыжок с парашютом, кома и несколько месяцев больницы (где его поспешили обрадовать, что он никогда больше не сможет ходить)… Прожив на свободе три года с липовым паспортом, пришел с повинной: устал быть вне закона - после чего полтора года отсидел в тюрьме.

    Да, биография у моего братца еще та… на два-три романа потянет. (И он их обязательно напишет когда-нибудь, мне так кажется.)

    Первый раз мы пересеклись на Марсовом поле. Тогда я встречалась с Фоксиком, о котором уже рассказывала. После разрыва с женой Акела ночевал прямо там, у огня – других «вписок» у него не было. Мы втроем проговорили всю ночь, после чего он был благополучно «вписан» в крохотную комнатушку Фоксика, битком набитую неформалами. Несмотря на неслабую разницу в возрасте, мы вели долгие тет-а-теты о жизни и смерти, истине и смысле. И как-то само собой получилось, что он стал звать меня сестренкой, а я его – братом.

    В ту пору все называли его Чужим. Мне не нравилась эта кличка, хотя, говоря по правде, она ему подходила: он считал себя чужим для всего и всех и вел себя соответственно. Я, единственная, называла его Акелой – в честь белого мудрого вожака-волка из «Маугли». И постепенно следом за мной его стали так  величать и остальные.

    Помню, как-то Фоксик вселил меня и себя в двухкомнатную хату (друг куда-то уехал на пару недель). После особенно трудного «аска» и бдения на Марсовом (место, располагающее ко всякого рода философским темам), я спала в одиночестве, сладко и крепко, как зимний сурок. Разбудили меня вопли под окном. Не до конца проснувшись, я выползла на балкон.

    - О, Росси! Классно, что ты проснулась! А то Акела полез тебя будить!

    Во дворе стояли Чакра и еще какое-то чудо женского пола.

    - Куда?!

    А надо заметить, что хата приятеля находилась на последнем этаже хрущевки.

    - Да он по водосточной трубе уже до твоего окна долез – камушки в стекло бросает!..

    Квартира была угловой, и видеть упомянутое окно – вкупе с водосточной трубой – с балкона я не могла. (К счастью – это избавило меня от сильного нервного потрясения.)

    - Скажи ему, пусть слезает! Немедленно!!! – Я аж охрипла от восхищения и ужаса. – Сейчас я открою – заходите!..

    И вот так всегда…

    Акела выпадал из любых правил, не вписывался ни в какие нормы.

    Когда он лежал в больнице со сломанным позвоночником, первая жена с маленьким сыном ушла к его другу. (Которого, между прочим, он вызвал из родного Магадана и обеспечил приличной работой.) Акелу удержала на поверхности жизни только нечеловеческая жажда мести. Я читала его стихи того периода: о том, как он погружается в древнюю чернейшую магию, чтобы научиться уничтожать предателей - не тела, но самые их души.

    Он дал себе срок в три года, прежде чем начать действовать, – хотел, чтобы сын немного подрос. Но, к счастью, вскоре женился во второй раз, и месть стала неактуальной. Вторая жена была лидером питерской тусовки сайентологов. Акела со всей избыточной энергией принялся ей помогать – занимался реабилитацией наркоманов, организовывал кружки анонимной взаимопомощи, куда-то ездил, что-то писал, выступал по радио. Затем резко разочаровался в Хаббарде и его учении. Так резко, что рикошетом ударило по жене – которую он оставил как заблудшую и идущую по «левому» пути. Заодно унес из общественной кассы часть денег, рассудив, что заслужил их долгим и честным трудом. После этого у него, естественно, не было пути назад. И хотя он пытался вернуться, осознав, что жену все-таки любит – она не простила. И уже в одиночестве родила от него дочку…

    На момент нашего знакомства Акела изживал ненависть к первой жене и другу, мечтал вернуться ко второй, любимой, накопив денег, чтобы вернуть их в кассу, и встречался с потомственной колдуньей Чакрой, периодически ей изменяя.

    Помню, как он потряс меня однажды, рассказав, что, когда женщина делает от него аборт, он чувствует, как умирает его дитя, и корчится в диких муках.

    Мировоззрение братца соответствовало судьбе и поступкам. Он считал себя католиком и даже обмолвился как-то о тайном ордене, в котором состоял. Но при этом его взгляды на людей мало напоминали христианское «возлюби ближнего своего». Скорее наоборот.

    «Я часто ненавижу людей, Росси! Все они либо быдло, жующее, гадящее и размножающееся, либо – индивидуальности с раздутым «я», кичащиеся собственной неповторимостью, от которых за километр разит чванством и тщеславием. Больше всего меня бесят те, кто сбиваются в толпы, стада и стаи. Когда они подростки или юнцы – они панки, или готы, или эмо. Или скины, идущие за каким-нибудь крикливым лидером, не зная, откуда он взялся и о чем кричит, выполняющие тупые обряды с упорством фанатиков, вешающие на шею кельтский крест или свастику и мнящие себя избранными. Я тут недавно одного сатаненка выцепил, совсем крошечного, лет тринадцати, но все как положено: распятие вверх ногами на куцей груди, на черной курточке значок «666» и Лилит в перевернутой пентаграмме. Ну, я хвать его за обшлага и давай выспрашивать (воистину, любопытно стало):

    - Слушай, - говорю, - ты, как я вижу, сатанист?

    - Сатанист, - отвечает, гордо выпячивая подбородок, а глазки испуганные-испуганные.

    - У меня всегда было несколько вопросов относительно вашей веры. Может, разъяснишь? Для начала: ты люцеферианин или дьяволопоклонник?

    - Я сатанист!!!

    Ротик сложился обиженной подковкой от моего непонимания. Такое ощущение, что вот-вот расплачется. Мне так и захотелось сделать ему козу из двух пальцев и сказать: «У-ти, маленький, шел бы ты домой спати, а не в таком виде по улице вечерами шастал».

    - Ладно, проехали. А вот ответь мне - вон на тебе сколько всякой лабуды понавешено: звездочка какая-то, а в ней имя женское. Эта Лилит тебе кто – цветок любимый, или матушка твоя почтенная, или девушка, которая нравится?

    Он аж побагровел от моих предположений.

    - Да это… - он глубоко вздохнул. - Ну, это… - выдохнул. – Как его… - продолжительная пауза. – В общем…

    - Хорошо, я понял. Давай попроще: вот три шестерки у тебя на значке, а это что означает? Твое число, приносящее удачу, номер пейджера потерявшейся собачки?.. - Тут я уже откровенно изгаляться стал.

    - Ну, э-э-э…

    На этом мы с ним и расстались – оба недовольные друг другом.

    Так к чему это я? А, вспомнил! Так вот: пока они маленькие, они вешают на себя яркие ярлыки. Панка, скажем, от мажора всегда отличишь. Потом они вырастают, но все равно продолжают входить в какие-нибудь сообщества, партии, группы, только теперь это не так заметно. Они уже не носят одинаковую одежду, не подстригают особым образом волосы, но спроси любого – и он окажется либо фанатом Спартака, либо доморощенным масоном, или рериховцем, или коммунистом, посещающим все манифесты и митинги. В общем, человек – скотина стадная, и это не может меня не угнетать. Не зная и не понимая, ради чего – но лишь бы в толпе…»

    У нас с ним были неравные отношения. Я его, можно сказать, боготворила, впитывала каждое слово, преданно заглядывала в очень светлые, почти белые глаза, а он… Не знаю, какой прок был ему от общения со мной, но однажды, будучи в подпитии, он сказал: «Знаешь, сестренка, если кто-нибудь когда-нибудь тебя тронет хоть пальцем, мне не надо будет ничего объяснять. Просто укажи на него и скажи «фас», и я его разорву». А буквально на следующий день я услышала от него такое: «Росси, никогда не доверяй мне! Я продам всех и вся, когда мне это будет выгодно. Я чужой для всех, и все вы мне тоже чужие». Такие вот перепады.

    Но при этом я всегда чувствовала себя рядом с ним в абсолютной безопасности. В нем был внутренний стержень, прочный, как адамант, и глобальное спокойствие – несмотря на внешние бури и выплески. И холод.

    Но вот попасть ему во враги – упаси боже…

    Есть кабак возле Исаакия под названием «Циник». Его отличают от других подобных заведений демократичность и почти полное отсутствие каких-либо запретов. Мы с Акелой частенько заходили туда. Длинные деревянные столы, лавки, низкий потолок, свойский и улыбчивый бармен… В одном помещении орала музыка, в другом было тихо, и здесь он частенько играл на гитаре, собирая толпу слушателей, оплачивавших ему и мне спиртное. У братца был мощный голос, тембром напоминающий Высоцкого. Мне очень нравилось, как он поет - полностью отдаваясь этому процессу, срывая голос до клокочущего хрипа.

    Он был очень сильным, несмотря на кажущуюся худосочность. Иногда мы устраивали шуточные потасовки, в ходе которых я летала со свистом у него над головой. Я запомнила правило, которое он мне повторял: «Сестренка, самое главное – отдать центр. Именно туда всегда метит противник, так зачем же за него цепляться!»

    А еще у него была фишка: выбирая своим возлюбленным цветы, он всегда покупал только белые розы, и перед тем как подарить, обламывал у них шипы.

    Кажется, больше всего на свете он мечтал о собственном замке в Исландии, на скалистом морском берегу, с огромным камином и собаками – догами или лабрадорами.

    Он не был по сути своей человеком «Трубы», и я знала, что это временное его обиталище и рано или поздно он уйдет оттуда – и от всех нас, выкарабкается. И его будущее всегда представлялось мне грандиозным…

    Вчера, по дороге с квартирника Акела обещал мне тет-а-тетный разговор. Я вспомнила об этом, чуть только открыла глаза.

    Сначала, правда, нужно было окончательно проснуться и придать себе более-менее человеческий вид. И вытащить братца на улицу – право же, не в душной дымной кухоньке, среди угарного или наширявшегося люда общаться по душам. Вторая задача была сложнее первой: он о чем-то яростно спорил с Абреком, и к моменту, когда я вымыла личико и расчесала лохмы, спор достиг пика агрессивной жестикуляции и повышенных тонов.

    - Эй, братцы-кролики! – Я сунулась между ними. – Кто-то, кажется, обещал мне пешую прогулочку по достопримечательностям Питера.

    - Что, прямо сейчас?.. – Братец, прерванный на жаркой ноте, недовольно скривился.

     - А когда еще? Акела, неужели ты посмеешь обмануть свою бедную, маленькую, доверчивую сестренку?.. – В этом месте я кукольно захлопала ресницами и даже попыталась пустить скупую девичью слезу.

    - Ладно, Росси, ты и мертвого достанешь! Сейчас пойдем, только лицо попроще сделай, а то всех собак по дороге распугаешь.

    До глубины души оскорбленная таким отношением к моей выразительно-траурной физиономии, я заявила:

    - Да ты знаешь, что по моим актерским способностям МХАТ плачет?

    - Угу. Слезами облегчения, что тебя там нет! – гоготнул Брейки.

    - А ты, ты!.. – Я старательно попыталась сотворить достойную реплику, но вместо этого прыснула.

    Парни громко заржали следом за мной, наполняя Хижину волной позитива.

    - Ну, пошли, сестренка! – отдуваясь от смеха, пробасил Акела.

    - Покеда! – Абрек традиционно чмокнул меня в щеку.

    Как от любого его прикосновения, даже случайного – щекотно-жаркая волна прокатилась изнутри. Вот если бы я шла на прогулку с ним… Впрочем, к чему мечтать о несбыточном?

    К тому же и обществу моего братца, белоглазого «амурского волчары», я неимоверно рада…

    Мы брели по незнакомым улицам, пахнувшим летом и бензином.

    Я уже давно решила, что все ему расскажу, и только не знала, с чего начать.

    - Кажется, что небо сегодня близко-близко и вот-вот рухнет нам на голову…

    - Не рухнет, сестричка! Ведь еще не 2012-й год.

    - А причем тут 2012-й?

    - Как, разве ты не знаешь, что согласно календарю майя все мы скоро будем отмечать глобальный праздник конца света?

    - Вот как? Мне, честно говоря, параллельно. Все равно не доживу.

    - Откуда такой пессимизм? Ты не слишком смахиваешь на леди, одной ногой стоящей в могиле.

    - Да что б ты понимал! Я там уже практически обеими нижними конечностями стою. И даже одним ухом - в смысле, слышу разные непонятные голоса, и одним оком - каждую ночь наблюдаю всяких странных существ.

    - Э, деточка, это не признаки умирания, а обыкновенная шизофрения: голоса, видения всякие-разные…

    И тут меня понесло. Я начала с того момента, как ко мне стал являться Спутник, поведала о диагнозе, поставленном в больнице. Сбиваясь на всхлипы, рассказывала о своей боли и о том, как герой моих снов забрал ее у меня. О Духе Питера и о том, как я поняла, что люблю его больше, чем могла бы любить человека…

    В итоге я окончательно разревелась. На нашем пути материализовалась скамеечка, и когда я всласть отплакалась, то осознала, что сжалась на ней клубочком, забравшись с ногами и уткнувшись носом в воняющие свежей краской доски.

    - Извини, что все это на тебя вывалила – просто не на кого больше. Я понимаю, это некрасиво с моей стороны, но мне стало полегче – будто часть груза со своих плеч всучила тебе. Но ты ведь можешь выбросить это, забыть...

    - Знаешь, я почти уверен, что забуду твое лицо и имя, забуду «Трубу» и прочих своих знакомых, но вот этот наш разговор вряд ли когда-нибудь вылетит из моей памяти. Думаю, даже серной кислотой его оттуда будет не вытравить. Даже старческий маразм не возьмет… - Он помолчал со странной улыбкой, глядя куда-то поверх меня. - не сочти за издевку, но я тебе завидую. У меня была клиническая смерть, во время которой я побывал ТАМ. Когда вернулся, было ощущение, словно из сказочного дворца перенесли в крохотную комнатушку в коммуналке с грязными обоями и трухлявой мебелью. После этого моим любимым фильмом стала картина немецкого режиссера (забыл имя) «Достучаться до небес», а любимой книгой «Цитадель» Экзюпери.

    - Акела, ты сильный и взрослый, а я маленькая и слабая. Я боюсь. Сама не знаю чего, наверное, не самой смерти, а точки перехода, того момента, когда я из чего-то обусловленного и конкретного - вот голова, уши, нос - стану чем-то нематериальным, непонятным. А это конкретное останется само по себе, как дом, брошенный хозяевами навсегда.

    - Может, для того рядом с тобой и находится существо, сопровождающее тебя на страшной дороге?

    - Насчет него – вообще не понимаю, что он такое! То ли потрепанный моей разудалой жизнью ангел-хранитель, то ли, наоборот, черт за левым плечом, окольными путями подталкивающий к аду. Он то исцеляет меня своими сказками и видениями, то язвительностью и колкостью приводит в отчаянье. Он видит меня насквозь. В нем нет ничего человеческого, что пугает меня до ужаса, но при этом он самый человечный из всех встреченных мной созданий. Я без него уже не могу - хоть и ругаюсь постоянно. Он – мой н******к, избавляющий от душевных мук, причиной которых сам чаще всего и является. Вот такой вот парадокс.

    - По-моему, нет разницы, призван ли он тебя спасти или погубить. Главное, что на пороге ты не будешь в одиночестве.

    - Может, ты и прав, Акела. Я рада, что все тебе рассказала. Оказывается, мне действительно это было жизненно необходимо.

    - Слушай, сестренка, а может, нам с тобой на пару на Пряжку пора? Тебе – за то, что все это выдумала, мне – за то, что поверил?

    - Дурак ты! И шутки у тебя дурацкие!

    Его реплика всерьез меня задела – может, потому что сама не раз задавала себе вопрос о собственной вменяемости.

    - Да ладно тебе надуваться! Ну, извини, я не подумал. В моей внутренней градации катастроф потеря рассудка стоит на первом месте.

    - А я бы хотела сойти с ума. Только полностью – не какая-нибудь банальная психопатия или шизофрения, а глобальный такой психоз с полным распадом личности. Чтобы ощущать себя не человеком, а чем-то совсем иным. Кто знает, может, все было бы гораздо ярче и интереснее?

    - А как же смирительные рубашки и садисты-санитары?

    - Да, эти два фактора меня не улыбают. Может, поэтому я до сих пор в здравом рассудке? – Я потянулась и встала. - Пойдем, что ли, дальше? А то у меня ноги уже затекли – на этой долбаной скамейке торчать.

    - Все для вас, сударыня. Я сегодня податлив, как пластилин! – Он поднялся и галантно согнул локоть, предлагая вцепиться в него и чинно следовать дальше.

    - Не подлизывайся. Как все-таки здорово, Акела, что я тебя совсем не воспринимаю как мужчину. А то влюбилась бы, смотрела по-собачьи преданным взглядом и изнывала от своих чувств.

    - Да, кошмарненькая перспективка… Кстати, вспомнилась мне тут одна история из моего прошлого. Не очень в тему, зато забавная. Хочешь, расскажу – развлеку чуток?

    - Спрашиваешь! Должен же ты мне сегодня настроение поднять, или нет?

    - Так вот. У меня на родине, как ты знаешь (если ты, конечно, знаешь) добывают золото. Причем бедные трудяги, вкалывающие на прииске, вынуждены по полгода обходиться без алкоголя и женщин. Их только кормят, но зато потом, когда выдают зарплату сразу за шесть месяцев, можно приличную тачку купить – такие хорошие деньги выходят. Ну, зато и гуляют они во время своих отпусков – дай боже. Но это присказка, а сказка вот в чем. Был я тогда молодой, несознательный, в Бога не верил. Любил на халяву бухлом да баблом разжиться, да и вся компания у нас была такая. И решили мы такого гуляку-старателя на большие деньги кинуть. Придумали безотказный план: подослать к нему знакомую девушку, чтобы она раскрутила его хорошенько в каком-нибудь кабаке, а потом на улицу вывела. А там бы мы подоспели, отвели за уголок и объяснили, что к чему. Одна беда: все наши подруги отказались в этом грязном деле участвовать. А нам банального гоп-стопа не хотелось, душа просила чего-нибудь эдакого, с юморком и изюминкой. Был среди нас такой крайне забавный человечек, Толиком звали. И он предложил себя на роль прекрасной незнакомки. Надо сказать, был он весьма колоритным - высоченный, косая сажень в плечах, но смазливый. Ну, как говорится, на безрыбье и «Рама» сливочное масло, и пришлось нам довольствоваться тем, что было. Напялили мы на него платье – самого большого размера, какой смогли отыскать, накрасили как следует, и вдобавок рыжий парик на макушку нацепили. Втолкнули в подходящее питейное заведение и принялись ждать развития событий. Самое забавное, что на наше чудо природы клюнули очень быстро. То ли мужик попался подслеповатый, то ли его понятия о девичьей красоте были специфические. Сидят они, мило так воркуют за столиком, а мы, как придурки последние, на улице топчемся в ожидании Толиного сигнала. Час их нету, полтора… наконец выходит наша красавица под ручку с плюгавеньким таким мужичонкой. Ну, мы к ним - но он (или, в данном амплуа, она) глаза делает круглые и головой мотает: мол, сам справлюсь. Мы слегка обалдели от такой резкой перемены в нашем плане, тем паче что в Толике склонности к однополой любви прежде не замечалось. Но делать нечего, поплелись за ними следом. Пришли они к какому-то убогому вагончику, зашли внутрь, а мы на выходе в кустах притаились. Зажегся свет в окошке, потом погас. Через две минуты снова зажегся, и раздался душераздирающий крик. Из дверей пулей вынесся полуголый мужик, на ходу яростно впрыгивающий в штанины. Я ломанулся в вагончик первым и лицезрел Толика – в семейных трусах, руки в боки, парик съехал на бок, и улыбка поперек рожи. «Что произошло?!» «Да, понимаешь, лапать он меня начал еще в кафе, да внушительно так. Ну, я и подумал: ладно, скотина, устрою я тебе праздник жизни. Уговорил его убраться оттуда, купив вина и закуси у официанта. Пришли, выпили… Стал он меня домогаться, а я тоже не дурак – нашел в своем арсенале самый томный голос и говорю: слушай, малый, я при свете обнажаться не могу, стесняюсь, давай выключим, а когда разденемся, снова зажжем. Ну, он растаял, погасил лампу, начали мы раздеваться. Я еще в позу эффектную встал. Потянулся он к выключателю, нажал, и… видит меня во всей красе. Я еще брякнул своим родным басом для полноты ощущения: «Ну что, родной, потрахаемся?!!» Дальше вы сами видели…»

    Акела закончил рассказывать, а я еще минут пять подвывала. Вытирая выступившие слезы, заметила:

    - А мне дядю этого жалко. Он ведь после этого случая наверняка импотентом сделался!

    - Сам виноват - нечего такой дурной вкус иметь! Да и вообще, переодетого мужика от бабы отличить легче легкого. Так что мужик был клиническим идиотом. Ладно, пошутили и хватит. Пойдем-ка домой – за гитарой, и в родную «Трубу». А завтра еще пообщаемся.

    - О-ки. А где мы? Ты знаешь, как отсюда добираться до Хижины?

    - Сестренка, разуй глаза.

    Я послушно разула органы зрения. мой хитрющий братик умудрился тихой сапой, под свой рассказ, подгрести меня почти вплотную к дому. Вот и спина Федор Михайлыча виднеется в отдалении, и колокольня Владимирского собора. Ну, пройдоха…

    В этот день я позволила себе не работать, не «аскать». Просто бродила по городу, по любимым местечкам и незнакомым закоулочкам. Вдоль Исаакия, мимо Манежа, по Новой Голландии… сквозь весь Васькин остров… вдоль речки Смоленки, петляющей, совсем не питерской, таинственной от соседства с кладбищем… К ночи забрела во дворик Кунсткамеры: запомнилось со слов Спутника это место, как одно из тех, где любит бывать Дух Питера в своей страшненькой ипостаси.

    Никого там конечно не было – только восемь каменных истуканов и один пустой постамент. Прежде я не бывала здесь, но кое-что слышала: скажем, мифическую историю о сотруднике музея, у которого сын умирал от рака. Будто он окропил ацтекских божков своей кровью, и сын выздоровел. А однажды их якобы выкопали и хотели куда-то переместить, но за ночь во дворике высохли все кусты и деревья, и божков срочно водворили на место. Еще говорили, что это не настоящие божки, а их бетонные копии (что звучало правдоподобно: подлинную древность давно бы сперли), но магическая мощь все равно присутствует.

    Я размышляла какое-то время, не последовать ли примеру того сотрудника: надрезать руку, поделиться кровью – ну, хоть с той симпатичной тетушкой с двумя веретенами, или с пузатиком с веселым черепом и пристальными глазами, или с клыкастым и щупленьким. И попросить их… о чем? Чтобы исчезла опухоль? Чтобы я стала богатой и успешной? Но ведь это ацтекские божества. Чужие, злобненькие. Тому клыкастому на его родине, кажется, приносили в жертву свежеободранную человеческую кожу. Вряд ли эти ребятки ничего не потребуют взамен. А потребовать с моей жалкой персоны особо нечего – душу, разве что. Да еще – болтовню со Спутником. Да красивые сны…

    Нет уж. Обойдемся без чужеземной магии…

    В Хижину я вернулась около трех ночи. Стучаться, вернее, барабанить в дверь «рогами и копытами» пришлось порядочно. Наконец выползла сонная Вижи, велевшая пробираться на свое лежбище как можно тише, так как все давно спят. Минут десять я безуспешно пыталась отыскать себе спальное место, в итоге пришлось довольствоваться креслом на кухне и чьим-то длинным плащом вместо одеяла.

    Я глубоко вздохнула, поудобнее устраиваясь на своем коротком ложе, и нырнула…

    Как же тут было темно! Абсолютная тьма. Она, казалось, просачивалась сквозь поры и окрашивала мои внутренности в цвет угля. Сдается, меня опять наказывали. За что? За невинные посиделки в кругу ацтекских божков?

    - Эй, але, что за фигня? Кто напоил монтера? Дышать темно, и воздуха не видно. Срочно требую света! Света, света, света!..

    - Привет, маленькая. Что ты так раскричалась? Кажется, я уже говорил насчет не восстанавливающихся нервных клеток. Сейчас будет свет!

    Послышался щелчок, и прямо передо мной материализовалась свеча с крохотным язычком пламени. Ее держали узкие ладони, одна – в шелковой белой перчатке, другая – в бархатной черной. Оранжевый ореол высветил и знакомую фарфоровую маску.

    - Что это за комната страха? Где мы, о надоедливейший из всех моих кошмаров?

    - В мертвом мире. Я решил показать тебе место, которое стало ничем, хотя раньше воплощало собой полноту бытия.

    - Вот так всегда! Ты решаешь мне что-то показать, а потом я мучаюсь приступами хандры. Я все больше склоняюсь к мысли, что ты – мое кармическое наказание, призванное и******ь за грехи.

    - Все может быть, маленькая. Я уже слышал сегодня несколько гипотез на свой счет. Некоторые меня искренне порадовали. Чего стоит хоть это: «В нем нет ничего человеческого, но при этом он самый человечный из встреченных мной созданий». Какая глубина, какой полет мысли!

    - Подслушал чужой разговор, а потом еще имеешь наглость иронизировать над его содержанием?! Ах ты, скотина!

    Я угрожающе замахнулась в направлении маски. И вновь оказалась в кромешной тьме.

На мои призывы и вопли никто не откликался.

    И тут я по-настоящему испугалась. Никогда не думала, что темнота может быть настолько давящей, а тишина – настолько грохочущей. Я не понимала, стою я, или парю, или зависла в пространстве. Я не ощущала никаких предметов вокруг, но при этом казалось, что меня стиснули в чем-то тесном и жарком. На мои крики, уже безадресные - просто чтобы разогнать наваждение, не отвечало даже эхо.

    Я напрягала голосовые связки, махала руками и ногами, выворачивала шею – лишь бы избавиться от ощущения абсолютной оторванности от всего на свете. Не знаю, сколько это продолжалось – секунды, часы или годы. Кажется, я поняла, столкнулась нос к носу с тем, что на несовершенном человеческом языке называется бесконечностью.

    - Довольно! – родной голос Спутника показался мне слаще самой прекрасной музыки. Две ладони легли мне на плечи, успокаивая. – Это просто мертвый мир. Пустота. Прими ее. Ты должна это сделать – я рядом, я здесь. Так получилось, что тебе не пройти дальше, не выбраться отсюда, если ты не примешь ее.

    Он говорил, и я чувствовала, как расслабляются сведенные судорогой ужаса мышцы. Пришла мысль, что ничто – это не только пустота, но и покой. И я сконцентрировалась на ней. Абсолютный покой… ночь бытия после утомительно-трудного дня. Темнота уже не давила, а нежно растворяла в себе. Тишина ласкала уши и, казалось, разглаживала напряженные, как сжатая пружина, извилины в мозгу. Всё окружающее словно втекало в меня сквозь ладони и кожу, сквозь волосы на голове и подошвы ног. Меня заливало, переполняло сладостным покоем, чуть покачивающим, словно в космической люльке, и беспредельным.

    - Молодец, маленькая. Я знал, что ты сможешь. Открывай глаза – все позади.

    Я распахнула очи и окунулась в краски идилличного мирка с зеленым небосводом и серебристой травкой. Спутник сидел на бревнышке, поросшем длинным мохом. Он был закутан то ли в белую простыню, то ли в погребальный саван.

    - Что это было?

    - Проверка. Для тебя и для меня.

    - И каковы результаты?

    - Ты ее прошла, я – нет. Я не смог удержаться и подсказал тебе. Но ничего страшного. Думаю, раз ты ее прошла, то сможешь пройти и всё остальное.

    - Звучит обнадеживающе.

    Только тут я осознала, насколько устала, и кулем рухнула на траву, оказавшуюся приятно упругой.

    - А сегодня я заслужила сказку?

    - Сегодня я ее не заслужил.

    - И… что теперь?

    - Твои сны, как обычно. Скажи, тебе часто снится вода?

    - Более чем. То море, то горное озеро, то водопады. Цунами… которых я не страшусь почему-то.

    - Я так и думал. Сдается мне, сегодня тоже приснится вода…

    Он оказался прав. Вода… Бескрайняя, тихая, теплая. От нее поднимался жемчужно-серый туман. Я плыла в иссохшейся лодке без весел. Лодка шла сама собой, медленно, чуть покачивая бортами. Туман редел, и стали проявляться вздымающиеся тут и там из воды странные предметы – статуя ангела с крестом в руке… узкая и длинная золоченая пирамидка с резной фигуркой на оконечности…

    Во сне, наверное, мозги работают вяло и слабо, поэтому, только разглядев в отдалении большую, мерцающую позолотой ребристую полусферу, я поняла, где я и что это за вода. Полусфера была куполом Исаакия. Узкая пирамидка – адмиралтейским шпилем.

Вода была на удивление прозрачной – даже в диких уголках Черноморья не встречалось мне подобной чистоты. В деталях были видны статуи богов на крыше затопленного Эрмитажа – когда я проплывала над ними. Темно-зеленые торсы в туниках и тогах, кудрявые головы, горделиво воздетые бронзовые длани… Колоннада Казанского красиво уходила вниз, золотясь под солнечными лучами. Между колонн сновали разноцветные рыбки, колыхались медузы – прозрачные, лиловые и голубые. Скамеечки у фонтана – мы с девчонками часто отдыхали на них – казались совсем крошечными. Вместо водяных струй из фонтанных труб тянулись вверх редкие пузыри.

    Было тихо. Только иногда летучая рыбка взлетала над поверхностью прозрачной глади и с плеском уходила в нее…