Предатель. Не отрекаются, любя...

Глава 4

Ася

С трудом опустившись на стул, перевожу дыхание. Болит всё: и тело, и душа. Тёма протоптался по ней сапогами с шипами, измочалил в кровь и ушёл, как ни в чём не бывало. Слышу, как спорят с мамой дети, но не вникаю в суть разговора. Мама, впрочем, явно не хочет, чтобы я оставалась в стороне: влетает на кухню, растрёпанная и возмущённая. Становится передо мной, уперев руки в бока, и выпаливает:

— Зачем ты настроила детей против отца?! Ты не понимаешь, что он у них один, другого не будет?

Как же я устала! Только приехала домой, а уже хочу забиться в угол, а лучше — вернуться в больницу, под присмотр врачей. Тру глаза, тяжело вздыхаю.

— Я никого не настраивала, мам. — Смотрю на неё сквозь пальцы. Не верит. — Они взрослые и сделали свои выводы.

— Какие выводы? Что их предали? Зачем вообще было этот сор из избы выносить?

Ну, хватит. Не доставало ещё, чтобы она меня отчитывала. Я тоже не маленькая девочка, далеко уже не маленькая.

— Сор из избы? — голос проседает от эмоций. Задыхаюсь в них, от обиды сердце ноет. Мне нужна поддержка, а не осуждение! — Артём ушёл, как ты не понимаешь! Бросил больную, при смерти, потому что испугался!

— Ты драматизируешь. — Мама поджимает губы и отводит глаза. Понимает, что я права, но любимый зять уже много лет для неё важнее единственной дочери.

— Конечно, — отвечаю едко. — Я — дурочка, которой можно лить в уши. Надо было трусы с носками нагладить и в новую жизнь отпустить, да? Ты не понимаешь, что у него другая женщина появилась? Что ни я, ни дети ему больше не нужны? Он просто нашёл повод, чтобы свалить.

— Свалить. Что за сленг? — морщится мама.

— Говорю как есть. Могу и крепче сказать, да боюсь за твои уши.

— После больницы тебе надо пролечить нервы.

Определённо. С такой поддержкой и врагов не надо. И это мама, которая сидела у моей постели сутками, плакала, когда думала, что я не слышу. Как только я пошла на поправку, весь её сложный характер вернулся. И правда, стоит вернуться в больницу…

— Спасибо за совет. Этим и займусь, когда на ноги нормально встану.

Ходить до сих пор тяжело, долго ходить — тем более. Первые дни, несмотря на напряжение между нами, мама постоянно помогает. Дети тоже не отстают: в магазин сбегают, дома убирают, Вика помогает бабушке готовить. Я почти всё время лежу. Знаю, что надо расхаживаться, но силы выпиты насухо. Периодически звонит Славка, он приходил в больницу несколько раз, но пока мне не до светских визитов. В зеркало смотреть страшно, оттуда на меня смотрит чужой человек. Когда впервые увидела себя в полный рост в одном белье, расплакалась. Грудь обвисла, живот и бока на шрамах, на ноги и руки без слёз не взглянешь. После наркозов посыпались волосы. Мои роскошные, длинные и густые волосы при купании буквально стекают по телу. Из пышного хвоста получился мышиный хвостик. В один из дней, завязав его пучком, просто срезаю под корень.

И всё-таки жизнь продолжается. Должна продолжаться, иначе никак. За вещами Тёма до сих пор не пришёл — стыдно лишний раз на глаза показаться. Но деньги в начале месяца перевёл. На развод до сих пор не подал, а у меня нет сил этим заниматься, сейчас не до того. Мне прописали кучу таблеток и витамины для реабилитации, и вечерами Вика ставит уколы — прошла укороченный курс медсестёр. Скоро май, самое любимое время в году, пора возвращаться в строй.

— Как он мог так с тобой поступить? — спрашивает Вика, когда я выхожу из ванной, ероша короткий ёжик волос. Витамины начали действовать, и голова уже покрыта коротким мягким пушком, а ещё волосы стали виться. Непривычно. Из-за диеты мясцом обрасти пока не получается, но я наконец снова хожу прямо, не сгибаюсь, как старуха, не боюсь чихнуть лишний раз.

— Не знаю, Вик. — Время не лечит, сердце до сих пор болит, но я стараюсь не показывать вида. — Бог ему судья.

— Ой, ладно тебе, — фыркает дочь, отрываясь от очередного задания по ГИА. — Неужели не хочется плюнуть ему в рожу?

— Вик, — говорю укоризненно. Откуда в ней взялось столько агрессии?

— Мам, ты же не святая. Я бы на твоём месте все его вещи порезала и с балкона выбросила. Зачем их хранить?

А, правда, зачем храню? Весь следующий день мы с дочкой собираем Тёмины вещи в большие мусорные пакеты. Выбросить рука не поднимается — жалко. Тут много дорогой одежды, многое куплено недавно. Натыкаюсь на шорты, которые мы покупали для поездки. Как в другой жизни было. Фотографирую и отправляю Тёме с подписью: «Завтра это окажется на помойке». Удивительно, но он отвечает сразу. Звонит.

— Не выбрасывай, я заеду.

Ни здравствуй, ни как дела. А чего я хотела? Неужели до сих пор жду, что он проявит привычную заботу? Хватит верить в чудеса. Я сама — чудо, выжила после такой болезни, впору радоваться подаренному шансу. Когда одной ногой заступил за черту и уже со всеми попрощался, жизнь вокруг начинает играть новыми красками. Понимаю это, проснувшись в первое майское утро. Впервые за долгое время ничего не болит. Вытягиваю руки, смотрю на тонкие длинные пальцы и понимаю, что на них нет кольца. Как сняли перед операцией, так потом и не надела. Передала маме, а она убрала в шкатулку. Двадцать лет носила, не снимая, а последнее время даже не замечала, что без него. Сегодня должен заехать Тёма, и с одной стороны хочется сбежать на это время, с другой — снова посмотреть в глаза. Иногда мне так сильно его не хватает, что хочется выть. Иногда, наоборот, так сильно его ненавижу, что соглашаюсь с Викой. Он мне нож в спину всадил, я бы с удовольствием сделала то же самое.

Было бы гораздо проще, если бы не любила до сих пор. Как-то же живут люди, когда любовь угасает. Быт, привычка, общие проблемы… У нас не так всё было. Или я просто жила в придуманном мире, который Тёма выстроил вокруг меня. Верила, ждала, хотела. После больницы либидо в ноль ушло, даже саму себя приласкать не хочется, хотя у нас с мужем небольшая, но хорошая коллекция игрушек. Никогда в постели не зажималась, мы экспериментировали, как могли, чтобы страсть не ушла. С другой ему, видимо, лишние помощники не нужны.

Не могу чувствовать себя женщиной. Желанной, красивой. Не теперь, когда превратилась в чудовище. Слова Тёмы про шрамы и то, что на меня у него не встанет, оказывается, проникли слишком глубоко. До нутра прошли и там остались. Никто не захочет, потому что кому оно надо — на этих костях кататься? Я, конечно, слишком мягкой не была, мышцы натренированные, в зал ходила, чтобы форму поддерживать и не расплыться раньше срока. Но любая анорексичка сейчас будет красивее меня.

Тёма приезжает в двенадцать. Подгадал, чтобы дети ещё в школе были. Отец-молодец. Окидывает оценивающим взглядом, в нём жалость, которая вызывает желание заползти под плинтус и сдохнуть. Кажется, он сейчас скажет: видишь, я же говорил. Как с тобой такой жить?

— Ты… выглядишь хорошо, — выдавливает наконец. Морщусь.

— Давай без этого. Я знаю, как выгляжу.

— Ась… — Он мнётся в коридоре, не проходит внутрь.

— Вещи в Даниной комнате. Забирай и уезжай.

Думала, что буду холодной и отстранённой при встрече, но не могу. От его запаха, родного и знакомого, внутри всё крутит. Он не сменил парфюм, это я дарила голубой Givenchy. Сейчас он в разы дороже может себе позволить, а тогда, заказывая из-за границы, я замирала от восторга, представляя реакцию. Тёма всегда любил, когда от него вкусно пахнет. Голубая рубашка обтягивает плечи так, словно вот-вот треснет. Расстёгнута на верхнюю пуговицу, ключицы в разрезе намеренно притягивают взгляд. Почему он такой красивый?

По спине проходит озноб. Обхватив себя руками, ухожу в гостиную — чувство собственной ничтожности слишком велико, чтобы получилось скрыть. Не собираюсь раскисать перед ним. Пока он таскает пакеты в коридор, стискиваю зубы так, что вот-вот захрустят. Хватит. Хоронить себя не собираюсь. У него своя жизнь, у меня — своя. И она не будет крутиться вокруг предательства самого близкого человека.

— Придётся несколько раз сходить, — как будто извиняется Тёма. Равнодушно пожимаю плечами. Жаль, мне пить нельзя, сейчас бы, наверное, бутылку вина выпила залпом. Забравшись на диван с ногами, кутаюсь в плед — холодно, несмотря на яркое солнце за окном. Гостиная вся залита светом, хочется задёрнуть шторы, чтобы не бил в глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — А вот это внезапно. Горький смех душит изнутри, я даже не пытаюсь его сдержать.

— Как тебе моя новая причёска? — встряхиваю головой. Тёма любил мои волосы. Гладить, перебирать, плести косы, оттягивать и наматывать на кулак. Отросший ёжик меня лично откровенно пугает, но я почти привыкла.

— Странно.

Спасибо, что хоть не страшно. И спасибо, что лгать не стал.

— Ась, я могу найти хорошего врача. Чтобы быстрее восстановилась.

— Откуда такое благородство? Совесть мучает? — Я не могу на него смотреть, и отвернуться не могу тоже. Соскучилась. Прижаться бы к нему, уткнуться носом в шею и сделать вид, что ничего не было. Да только если бы он позволил, я бы так не сделала. Гордость мешает. Она же нашёптывает, напоминает обо всём, что за эти месяцы случилось.

— Просто хочу помочь, — раздражается он. Засовывает руки в карманы, склоняет голову на бок и снова смотрит жалостливо. Пусть эту жалость в жопу засунет. Желательно — своей любовнице.

— Спасибо, обойдусь. Ты собирайся, не отвлекайся. Может, грузчиков нанять, чтобы помогли?

Раздражённо цыкнув, он уходит и несколько раз возвращается. Вещей набралось много, и каждый раз, когда он проходит по коридору, сердце сжимается. Даже зубную щётку с собой не забрал, так и стоит в стакане рядом с моей. Надо выбросить, как и набор его гелей и шампуней, бритвы, крема. Почему-то, когда швыряю это всё в пакет, опустошая полку, становится особенно тяжело. Прикусив щёку изнутри, я бросаю последний тюбик в пакет и жду Тёму в коридоре. Когда заходит, молча протягиваю. Он забирает и говорит со странной интонацией:

— Ну, вот и всё. — И улыбается как-то криво.

— От детей тоже отказываешься? — спрашиваю тихо. Да, это всё. Перечеркнули и забыли.

— Никогда так говорил и говорить не буду. Примут, смирятся. Остынут — будем общаться.

— Как у тебя всё просто: примут, остынут. А если нет?

Понимаю, что у Вики и Дани юношеский максимализм хлещет. Да и отцом он всегда был хорошим. Но факт остаётся фактом — всё произошло на их глазах, и я не думаю, что они смогут до конца простить. С Андрюшей другое дело, всё-таки он ещё маленький, и к папе тянется. Только и тут я лезть не буду.

— Если нет… — он тяжело вздыхает, опускает глаза и смотрит на кончики замшевых топсайдеров. Слово-то какое! Я не так давно выучила, когда Тёма в высшую лигу перешёл и гардероб менять начал. — Если нет — это их выбор. Я их не бросал.

— Я не настраиваю детей против тебя.

Не знаю, зачем это говорю, но мне важно, чтобы он знал. Тёма серьёзно кивает.

— Знаю. Ты бы не стала.

— Но и мостом между вами не стану. Разбирайся сам.

— Я тебя понял. Ну, — он сжимает ручки пакета, — тогда увидимся в суде?

— Да.

Закрываю за ним дверь, поворачиваю ключ и представляю, как окончательно заперла своё сердце.