Грешная связь: ОТЕЦ лучшей подруги

Глава 2: «Стихи под подушкой

Лампочка в моей комнате мигала, как нервный тик, отбрасывая тени, которые прыгали по стенам, словно пытались сбежать. Я сидела на кровати, поджав колени к груди, и грызла колпачок ручки — пластик трещал на зубах, оставляя горьковатый привкус. Блокнот лежал передо мной, открытый на чистой странице. Его обложка, когда-то ярко-синяя, выцвела от времени и прикосновений, как мои надежды на нормальную жизнь.

Первая строка пришла ночью, когда я проснулась от крика совы за окном. Слова вертелись в голове, цепляясь за края сознания, как колючки. «Твои глаза — тюрьма без решёток…» — я нацарапала это дрожащей рукой, сразу зачеркнув. Слишком прямолинейно. Слишком правдиво.

Лера уснула раньше, уставшая после слез и ссоры с отцом. Ее дыхание за тонкой стенкой было неровным, прерывистым — будто она бежала даже во сне. Я прислушалась к тишине дома. Где-то внизу скрипнула ступенька. Может, Артём бродил по коридорам, как призрак, или это старые доски стонали под тяжестью невысказанного.

Переписала строку: «В проемах дверей — отсветы ночи…» Чернила расплывались, оставляя синие пятна на бумаге. Я представила, как он стоит в дверном проеме, загораживая свет, его силуэт — четкий, как лезвие. Рука сама потянулась к запястью, к шраму, который я обычно прятала под браслетом из бусин. Мама оставила его мне в «подарок», когда разбила бутылку о край стола. «Учись не перечить», — сказала она тогда, вытирая окровавленную руку об мою футболку.

— Чёрт, — прошептала я, когда ручка выскользнула из пальцев и упала на пол. Звук грохнул, как выстрел. Затаив дыхание, ждала, что дверь распахнется, и он войдет — спросит, что я делаю в три часа ночи. Но только часы в гостиной пробили половину четвертого, их медный голос проплыл сквозь стены.

Дописала, почти не дыша:«Твои глаза — два осколка льда,В них тонет время, стирая следы.Мы молча лжём у границы рассвета,Зная, что завтра не будет ответа…»

Стихи вышли сырыми, неуклюжими, но в них была правда, от которой свело желудок. Я вырвала лист, смяла в комок, сунула под подушку. Потом передумала, разгладила его ладонью, оставив морщинистые следы. Блокнот спрятала под матрас, где раньше хранила украденные у матери сигареты.

Утром, пока Лера чистила зубы, я перечитывала строки, прикрыв дверь ванной ногой. Каждое слово теперь казалось опасным, как отпечатки пальцев на месте преступления. Где-то в доме зазвонил телефон. Голос Артёма, приглушенный, но резкий: «Я сказал — не звоните сюда больше».

— Ты что там копаешься? — Лера высунула голову из ванной, ее щеки были розовыми от горячей воды.

Я выронила блокнот. Он упал в лужу у раковины, страницы размокли, чернила поплыли синими ручейками.

— Чё это? — Лера потянулась, но я резко швырнула блокнот в мусорное ведро, где он лег на обертку от шоколадки и ватные диски.

— Домашку делала. Не получилось.

Она фыркнула, вытирая помаду с губ бумажным полотенцем: «Ты странная, Яна. Иногда смотрю на тебя — и кажется, ты вот-вот испаришься».

Когда она вышла, я достала блокнот, отклеила мокрые страницы. Стихи теперь выглядели как старые письма, найденные после потопа — слова расплылись, превратившись в абстракцию боли. Только последняя строчка уцелела: «…завтра не будет ответа».

Вечером, когда Лера ушла в магазин, а дом затих, я услышала шаги в коридоре. Дверь в мою комнату приоткрылась без стука. Артём стоял на пороге, держа в руках тарелку с бутербродами. Его взгляд скользнул по разбросанным на столе листкам, где я в отчаянии пыталась переписать утраченные стихи.

— Лера просила передать, — он поставил тарелку на подоконник. Сыр аккуратно обрезан по краям, без корочки — так, как ела Лера.

— Спасибо, — я прикрыла ладонью исписанные листы, но он уже видел. Должен был видеть.

Он задержался у двери, пальцы сжали косяк. В его взгляде мелькнуло что-то знакомое — то же, что я ловила в зеркале, когда пыталась спрятать синяки.

— Вы пишете? — спросил он тише, чем нужно.

Сердце упало в желудок. Я покачала головой, сглотнув комок лжи.

— Просто… конспекты.

Он кивнул, не веря, но делая вид. Когда дверь закрылась, я достала из-под матраса смятый листок. Чернила теперь отпечатались на белье — синие разводы, как следы чьих-то пальцев.

На лестнице скрипнула ступенька. Возможно, он все еще стоял там, слушая, как я дышу. А может, это дом дышал за нас обоих, сохраняя наши секреты в трещинах стен.

Дождь стучал по крыше автобуса, словно пытался выбить код к моим воспоминаниям. Лера спала у меня на плече, её дыхание, сладкое от жвачки с арбузным вкусом, смешивалось с запахом мокрого асфальта. Мы ехали в торговый центр, но каждый поворот колес возвращал меня туда — в квартиру с облупившимися обоями, где воздух был густ от перегара и безысходности.

— Ты вся напряглась, — Лера приоткрыла один глаз, оставляя след туши на моей кофте. — Опять твоя мать снится?

Я заставила себя улыбнуться, делая вид, что поправляю шарф. Шрам под ним пульсировал, как живое существо, запертое под кожей.

— Не, просто душно.

Она не стала допытываться, за что я была благодарна. Лера никогда не спрашивала о шрамах — ни о видимых, ни о тех, что прятались под грудной клеткой.

Автобус резко затормозил. Мокрый зонт старушки с переднего сиденья брызнул мне на колени. Капли растекались по джинсам, и вдруг я снова там: семь лет, кухня с линолеумом в трещинах, мать тянет меня за волосы к плите.

«Мама, прости!» — мой голосок звенел, как разбитая ёлочная игрушка. Её пальцы, липкие от вина, впивались в кожу.

«Будешь знать, как пакостить!» — её дыхание обжигало щеку. Газовая конфорка шипела, синий огонёк танцевал в её глазах.

Я вырвалась. Не помню как — может, она поскользнулась на пролитом вине, может, бог сжалился. Бежала босиком по лестнице, ступени хлестали пятки, а крики матери висели в воздухе, как гарь: «Вернись, сучка! Я тебя в детдом сдам!»

— Яна! — Лера трясла меня за плечо. Её браслеты звенели, как кандалы. — Мы приехали. Ты как в трансе.

Торговый центр встретил нас волной тепла и запахов: кофе, парфюмов, жареного миндаля. Лера потянула меня к стойке с украшениями, где блестели цепочки и подвески. Я машинально потрогала шрам.

— Смотри, это мило! — она примерила кольцо с зелёным камнем. Изумруд бросал блики на её палец, напоминая осколок бутылки.

Тот день. Побег. Кровь на полу, смешанная с красным вином. Я прижала окровавленное запястье к груди, спрятавшись в подъездной каморке. Соседка, тётя Люба, нашла меня по следам — алые капли вели к её двери, как хлебные крошки в сказке.

— Тебе идёт, — выдавила я, глядя, как Лера крутит кольцо. Камень напоминал глаз — холодный, всевидящий.

— А тебе вот это, — она надела мне на запястье браслет из чёрного бархата. Ткань прикрыла шрам, будто его и не было. — Точняк! Подарю.

Я хотела отказаться, но она уже платила. Бархат щекотал кожу, как прикосновение чужих губ.

В раздевалке, примеряя платье, я заметила, что Лера смотрит на моё запястье. Браслет съехал, открыв белый шрам.

— Дралась? — спросила она, не поднимая глаз.

— Упала, — соврала я, поправляя ткань.

Она кивнула, но в её взгляде мелькнуло понимание. Может, видела такие шрамы у других. Может, догадывалась.

Возвращались под ливнем. Лера болтала о новом клипе, а я думала о том, как тётя Люба заворачивала мою руку в полотенце. «Молчи, — шептала она, — а то соцслужбы заберут». Я молчала. Даже когда швы накладывали без анестезии.

— Папа! — Лера замахала, увидев Артёма у подъезда. Он стоял под зонтом, вода стекала по его плащу, как по крыше того автобуса.

— Заблудились? — он улыбнулся, но взгляд был напряжённым.

Лера вбежала в дом, оставив нас под дождём. Зонт его был чёрным, как вход в ту самую каморку.

— Спасибо, что погуляли с ней, — сказал он. Дождь барабанил по ткани, сокращая расстояние между нами.

— Это я должна благодарить, — я показала на браслет. — Лера подарила.

Его пальцы неожиданно коснулись моей руки. Кожа под бархатом вспыхнула.

— Не прячьте шрамы, — прошептал он. — Они делают нас теми, кто мы есть.

Сердце замерло. Он знал. Видел. Помнил.

Лера крикнула сверху, требуя чай. Артём отступил, но его взгляд ещё долго висел на мне, как тот зонт, что не смог укрыть от правды.

Дома, сняв браслет, я впервые за годы рассмотрела шрам при свете. Белая линия повторяла очертания его губ, когда он произнёс: «Не прячьте». И я поняла — он тоже носит свои шрамы. Где-то под одеждой. Где-то глубже.