Никотиновая баллада

8 октября

Последнее время меня не отпускает одна мысль. На нее навел Дар, и у меня все меньше и меньше сил и желания ей сопротивляться.

Осень – мое больное время. Крышу трясет основательнее прежнего, кошмары практически каждую ночь, и липкий страх, струящийся по позвоночнику. Прошлое не уходит, и я не могу так больше. Не могу…

Мику я ни о чем не говорила. Я вообще не понимала, что с ним творится, а главное, отчего. То ли оттого, что я встретила его брата и узнала о нем все, то ли из-за моей навязчивой идеи, которую, с его феноменальным чутьем, он мог запросто чувствовать. Стоило мне  заикнуться о Даре, даже мельком, как его передергивало, а лицо делалось таким же, как тогда, когда я пыталась его соблазнить.

Ну, и черт с ним, и с его моральными принципами тоже! Те четверо – падаль, и, заказав их, я не сделаю ничего дурного – лишь слегка почищу этот загаженный донельзя земной шарик. А главное, смогу спокойно спать. И жить.

Единственное, что меня останавливало – слова Дара, что он обязательно выслушивает подробный рассказ клиента и в зависимости от него назначает цену. Рассказывать свое я не могла – это все равно, что заново все пережить.

А вчера меня осенило. Я взяла лист бумаги и ручку и уединилась в ванной – подальше от глаз Мика. Все равно было дико больно, но, по крайней мере, этому не было свидетелей. Перечитывать написанное не стала: и без того подташнивало и трясло. Интересно, примет ли Дар мою историю в таком виде?

Оставалась небольшая деталь: выцарапать у Илоны номер его мобильного.

Когда что-то меня увлекает, я теряю свободу: все мое существо становится завязанным на идее, вещи или человеке, оккупировавшем сознание. Так же я рисую – на выдохе, до полной потери сил, и, если не успеваю закончить картину до того, как иссякает энергия, она начинает меня преследовать, назойливо сверля голову, не давая думать ни о чем другом.

Вот и теперь я металась из угла в угол, мучаясь вопросом, как добыть номер у хозяйки. Что-то мне подсказывало, что она не расстанется с ним так легко: наверняка заподозрит, что я собираюсь левачить с перспективным клиентом за ее спиной.

Пришлось тащиться в Контору, чтобы уже на месте что-то придумывать. Хоть и неохота  было вытаскивать себя на улицу – в стылый осенний вечер с чернильными кляксами деревьев и болезненно мерцающими фонарями. И небо, кажется, опять канючит, а в октябре его слезы самые поганые – тоскливые, монотонно-надрывные и бесконечно лживые…

Насчет слез я оказалась права: пока дошла до Конторы, промокла насквозь. (Простенькая идея прихватить зонтик отчего-то в голову не пришла.) Пришлось активно сушиться на кухне, врубив все четыре конфорки, за чашкой чая.

 Кроме меня и Артема никого не было – тишина, покой. Девчонки где-то оттягивались. Илона дрыхла в маленькой комнате, а я напрягала мозги, как выудить из нее нужную мне информацию.

- Слушай, а давай поиграем в разведчиков?

Артем воззрился на меня растерянно:

- Это как?

- Ну, давай ненадолго забудем о том, что мы с тобой респектабельные взрослые люди, и  станем опять детьми. У детей радости просты и бесхитростны, и даже печаль пахнет сладкой кукурузой и марципаном.

- И что ты предлагаешь сделать?

- Я же говорю: поиграть в разведчиков. К примеру, сползать, и непременно на четвереньках, в комнату к Илоне и спереть у нее какую-нибудь важную вещь, к примеру, сотовый. А потом вернуться на кухню и радостно, с чувством глубокого удовлетворения продолжать пить чай.

- Что за бред, Натали? Зачем тебе мобилка хозяйки? И не проще ли просто сходить и взять, безо всяких выкрутасов?..

- Ну, что ты такая скуффная, Эсмеральда? Где твоя романтическая жилка, где страсть к приключениям? Неужели опять спина?.. – Я слепила сострадательно-заботливое выражение.

- Да нет, сейчас не болит вроде… - Артем поморгал, прислушиваясь к своим ощущениям.

- Ну, и славненько! Представь, что это не просто телефон, а сверхсекретный документ, который мы просто обязаны выкрасть, иначе под угрозой окажется судьба нашей страны!

Я слегка встряхнула ошарашенного мальчугана, отчего распахнувшийся от удивления рот захлопнулся с глухим стуком. С чужими я бываю такой редко, но сегодня чувствовала острую необходимость побыть немного безумной. Мы с Миком очень давно не бесились, да и не скандалили, честно говоря, так что энергия, бурлящая во мне, требовала выхода – а тут такой повод.

- Нет, ну ты и впрямь не совсем адекватна, Натали!..

В конце концов уговоры подействовали, и в мелких глазах Артема появились отражения бесенят, прыгавших у меня под ресницами. Мы долго разрабатывали детали операции. Честно сказать, я боялась, что своим хохотом мы разбудим предполагаемую жертву, но обошлось: видимо, сон ее был «зело крепок и сладок». Затем пришел черед решительных действий, и, о ужас – чем тише мы старались двигаться, тем громче у нас выходило. Тут еще прямо на полпути меня скрутило судорогой смеха – когда я узрела, с какой теплотой суровая хозяйка салона прижимает к груди беленького плюшевого зайчика. Сонная слюнка связывала его мягкое ушко с ее оттопыренной нижней губой. (Сразу представилось, с какой нежностью и заботой лелеет она своего единственного сыночка, свой свет в окошке. Илонка – изумительная, патологическая мать. Нелегкую ношу хозяйки борделя она взвалила на свои плечи, чтобы сынок ни в чем не нуждался: квартира, шмотки, тачка – все, как у людей. А до этого лет пятнадцать пропахала завучем в школе.)

К счастью, все обошлось, и я стала обладательницей заветного агрегата. Быстренько переписав нужный номер, отнесла трубку на место, уже не таясь. Илона не проснулась –  стало даже жаль времени, потраченного на приготовления и конспирацию. 

Одна за другой привалили девчонки. Стало шумно и суетно. А затем и клиенты…

Глубокой ночью я уединилась в джакузи. Какое-то время  пялилась на дисплей своего телефона, размышляя, позвонить ли прямо сейчас или соблюсти приличия и дождаться утра. В итоге не выдержала.

Дар ответил мгновенно, будто сидел и ждал моего звонка. Голос был не сонный, несмотря на три часа ночи. Человек ли он вообще или, может быть, призрак типа Мика, которому отдых не нужен? Воистину, я уже ничему не удивлюсь.

- Здравствуй! Это Наташа. Извини, что так поздно.

- Доброй ночи, Натали! Я ждал твоего звонка гораздо раньше. Ты долго держалась – это достойно уважения.

- Не знаю, о чем ты, но у меня к тебе дело. Мы можем встретиться?

- Прямо сейчас?

- Желательно.

- Хорошо, я могу подъехать.

- Давай в том же кафе, где мы с тобой сидели. И спасибо, что с ходу не послал меня.

- Ты мне пока интересна, а уникальными экспонатами я, как правило, не разбрасываюсь.

В голосе была улыбка, но меня передернуло. Он говорил обо мне, как о вещи, изящной безделушке, стоящей на камине. Когда она намозолит глаза, ее благополучно спровадят в чулан. Но я сдержалась: ссориться с ним резона не было. Да и какая разница, по большому счету, как он ко мне относится? Лишь бы сделал то, о чем я попрошу.

- Значит, через полчаса за тем же столиком?

- Договорились, - коротко бросил он и отрубился.

Когда я добралась до кафе, Дар уже сидел за столиком у окна, потягивая кофе. Я заказала себе каппучино и, светски улыбаясь, ожидала, когда ему надоест молчать. Он, видимо, ждал от меня того же. Но не выдержал первым:

- Зачем звала?

Спрашивая, он прикуривал сигарету. Отсвет зажигалки пронесся по его радужке, придавая и без того не слишком доброму выражению глаз нечто утрированно демоническое.

- А просто так, без повода пообщаться со мной желания нет? Может, я по тебе дико соскучилась? Влюбилась. Сохла, сохла, да и выкрала у Илонки мобильник, чтобы узнать твой номер. Вот только предлог для встречи придумать не успела, решила, что на месте сымпровизирую. Но как тебя увидела – язык к нёбу прилип и коленки начали подгибаться.

- Наташ, может, хватит паясничать? У меня не так много времени, - он бросил демонстративный взгляд на часы. – О твоих внезапно вспыхнувших чувствах мы побеседуем как-нибудь в другой раз, а сейчас давай ближе к делу.

Я набрала в грудь воздуха и, зажмурившись (детская привычка отгораживаться таким глупым способом от проблем извне и собственных страхов), выплеснула на выдохе:

- Хочу заказать тебе четырех человек. Цену готова заплатить любую – в крайнем случае комнату продам или почку – зачем мне две?

Послышались странные тихие звуки. Открыв глаза, я обнаружила, что Дар смеется. Навзрыд, но почти бесшумно. Отдышавшись, он проговорил:

- А ты не промах, девочка. Такими партиями мне еще никого не заказывали. Интересно, чем они провинились? Грязью из-под колес забрызгали дорогие шмотки или в школе за косички дергали?

Я протянула ему сложенный листок бумаги.

- Здесь все написано. И их имена, и причины. Вслух об этом рассказывать я не могу.

Он посерьезнел.

- Ты не шутишь?

Я помотала головой – говорить больше не хотелось.

- Я посмотрю это потом, дома, - Дар засунул листок во внутренний карман дорогого пальто из альпаки и поднялся. –  На днях позвоню.

Я кивнула механически, словно фарфоровый болванчик.

Он наклонился к моему уху. Дыхание было горячим и щекочущим:

- Время собирать камни, не так ли, малышка?..

Я ничего не ответила.

Оставшись в одиночестве, допила остывший кофе. Было тоскливо и противно – никакого чувства облегчения, наоборот: словно взвалила себе на плечи нечто непомерно тяжелое и склизкое.

Она вернулась домой под утро. Не раздеваясь, легла на постель. Глаза были открыты – я знал это, хотя она лежала лицом к стене.

Что-то странное творилось со мной в последнее время. Мне стало трудно разговаривать с Тэш и даже просто подолгу находиться в ее обществе. И еще меня настойчиво звали обратно. Я и раньше частенько слышал этот зов, но умел его игнорировать. А сейчас он заполнял меня, настойчиво стучался в сознании, мешая думать о чем-то другом.

Все чаще мне приходило в голову: а не бессмысленны ли те нечеловеческие усилия, которые мне приходится прилагать, чтобы быть с ней рядом? Может, стоит убраться из ее жизни? Тем более что в ней сейчас нарастает нечто такое, чего я не могу коснуться даже мысленно.

Странно: для меня не было невыносимо противным, когда она принялась спать с мужчинами – сперва просто так, затем за деньги, или приходила домой пьяная настолько, что не могла стоять на ногах. Я принимал ее такой, какая она есть. А сейчас почему-то не мог принять.

Я вижу людей немного иначе, чем при жизни. Помимо лица и фигуры могу разглядеть некое цветовое свечение вокруг тела. (Возможно, это пресловутая аура.) Немного напоминает размытые в воздухе акварельные краски. Вокруг Тэш среди разноцветных переливов всегда преобладало красное: от грязно-бурых разводов до глубокого королевского пурпура, через розовый, темно-оранжевый, алый. Сейчас это колышащееся зарево было словно затянуто пленкой мазута – черной, пахнущей химикатами. И я не мог принять ее такой.

И все же я продолжал любить ее до умопомрачения. И никогда мне не хотелось стать живым сильнее, чем сейчас – чтобы защитить ее от этого мира. И от того зла, что поселилось в ней.

Когда Тэш исполнилось восемнадцать, первое, что она сделала – забралась на крышу единственной в городе высотки (прозываемой «пипеткой») и, стоя на краю, выпила из горла бутыль шампанского. А я стоял за ее спиной, зная, что успею схватить и удержать, если она оступится или же, под влиянием хмеля, сознательно захочет спрыгнуть. А теперь она летит вниз, а я, как дурак, стою на краю, хватая руками воздух, и ничем не могу ей помочь.