Королева

Серёга. Глава 4.

* * *

Подымаясь по лестнице, они оба опять молчали. И на площадке перед дверью, когда Серёга никак не мог попасть нужным ключом в нужный замок. И в коридоре, когда зажёгся свет, и он с невольным любопытством завертел головой, наверно, вообще впервые в жизни попав в эту квартиру.

Жучка кивком головы указала ему на большую комнату и еле выдавила:

— Тебе туда. Есть будешь? Мыться?

Сначала ей казалось, что он даже не ответит, но он ответил:

— Ел уже сегодня. И мылся. У Максима в санатории.

Лучше б не спрашивала.

Лучше б не отвечал.

Подхватив с пола сумку, он направился туда, куда она показала, и вскоре там бодро заорал телевизор.

Жучка захлопнула за собой дверь маленькой комнаты и с наслаждением стянула с себя фирменные шмотки, мятые и грязные. На колготках поехала «стрелка».

Накинув махровый халат Ольги Васильевны, она нашла в сумке спортивный костюм и отправилась в крошечную ванную, где, как и мечтала недавно, долго стояла под бьющими в лицо горячими струями.

Потом она медленно, как больная старуха, выбралась из ванны, оделась, застегнув до горла «молнию» куртки, и поплелась к себе. Её бил озноб. Она плюхнулась на неразобранный диван, рядом с неубранным барахлом и долго лежала в темноте.

Перед глазами маячило жалкая и злобная физиономия Орлова, в ушах всё ещё звучали слова диктофонной записи — собственный жёсткий голос.

...Сволочей надо учить...

Жучка поглядела на ноющие суставы пальцев, и её вновь передёрнуло.

Телевизор за стеной всё ещё бодро орал — судя по ору, транслировался хоккейный матч. «Амур» обыгрывал «СКА» со счётом семь — три, и хабаровские болельщики вопили нечеловеческими голосами от радости. Слышимость была, как в картонной коробке.

Внезапно вспыхнув от злости, Жучка изо всей силы врезала в стену кулаком.

Ор оборвался, в коридорчике послышались быстрые шаги, зажёгся свет, дверь распахнулась, и Серёга вновь небрежно подпёр плечом косяк. Он был в желтой футболке и продранных на коленях, обтрёпанных джинсах. Руки скрещены на груди, глаза издевательски сощурены:

— Никак звала, Ко-ро-ле-ва?

Чёрт, до чего же братцы Королёвы были иногда похожи, гады...

— Никак не звала! — гаркнула Жучка, срываясь с дивана. — Шарманку свою заткни!

Она встала напротив него, лицом к лицу, глаза в глаза.

— Да-а? Всего лишь шарманку? — нагло протянул Серёга, не отступив ни на шаг — таким она его никогда не видела. — А я думал, зовёшь меня, чтобы не скучать... ну или чтобы я не скучал... Развлечься, в общем.

Что-о?!

Захлебнувшись яростью, Жучка с размаху влепила ему такую затрещину, что у того аж зубы лязгнули, и голова мотнулась, впечатавшись затылком в косяк. Замахнулась ещё раз... и дёрнулась, когда Серёга вдруг перехватил её запястье — так крепко, что сразу и не высвободиться. Да что же это за..!

— Пус-сти! — прошипела она, пытаясь выдернуть руку из его цепкой хватки.

Они так и мерили друг друга взглядами, она — изумлённым и яростным, он — насмешливым, когда Жучка, к своему ужасу, ощутила, как пол уходит у неё из-под ног. Сказался весь этот бесконечный бешеный день... да и все предыдущие выматывающие дни и ночи.

Она почувствовала, как Серёга подхватывает её, и опять попыталась вырваться.

— Перестань, Варь, — очень тихо проговорил он, осторожно опуская её на диван и присаживаясь рядом — прямо на пол. — Ты же устала... принцесса на белом коне...

Она опять вскинулась было, но Серёга только засмеялся, всё ещё сжимая её запястье. А потом поднёс её руку к губам и поцеловал — туда, где под кожей лихорадочно бился пульс.

Онемев, задохнувшись, совсем растерявшись, она видела только, как в полосе света, падавшего из коридора, блестят его глаза, совершенно родные, совершенно Серёгины... и наконец, стиснув зубы и зажмурившись, крепко-накрепко обхватила его сразу руками и ногами, повиснув на нём, как обезьянка, сползая с дивана к нему на пол.

Они долго сидели в полутьме, не в силах выговорить ни слова, не в силах оторваться друг от друга, будто двое заблудившихся в дремучей чаще детей.

— Гензель и Гретель, — пробормотал Серёга, и Жучка даже не удивилась тому, что он озвучил промелькнувшую у неё мысль. Только так и должно было быть.

Она осторожно, будто узнавая, провела ладонью по его руке — от твёрдого плеча до длинных пальцев, и вдруг её так и передёрнуло — даже в темноте были видны тёмные кровоподтёки в сгибе его локтя.

— Ерунда, не обращай внимания, — извиняющимся голосом сказал Серёга, пытаясь отдёрнуть руку. — Это от капельниц... заживает уже. Я б рубашку надел, у неё рукава длинные, но я её почему-то в сумке не нашёл...

— Ты идиот, ну почему ты сразу никому ничего не рассказал?! — выдохнула она, чувствуя, как от слепой чёрной ярости перехватывает горло и темнеет в глазах. Оказаться бы сейчас опять рядом с Орловым... — Тогда, ещё в сентябре!

— А кто бы мне поверил, да никто, — не сразу отозвался Серёга. — Фёдор ведь протеже каких-то там папиных друзей, круче только яйца, выше только звёзды, он «Хандру» раскрутил, и у него на «Муз-ТВ» свой проект.

— Я б поверила, дурак! — заорала Жучка, стискивая его руку.

— И что бы я тебе сказал? Спаси меня, детка, злой дядька-продюсер меня домогается? Не смеши мои подковы.

— Тоже мне, конь Юлий, дурной на всю голову... — остывая, проворчала Жучка и с наслаждением зарылась лбом ему в плечо. — Подко-овы у него...

— Я его сам как надо отметелил, Фёдора, — похвастался Серёга, утыкаясь подбородком в её взлохмаченную макушку. — Не надо мне было только возвращаться потом. Он приезжал, просил, извинялся... Дурак я, правда, что поверил. Ну и пацанов не хотел подводить.

— Слушай, Серый, — задумчиво спросила Жучка, — а ты когда успел таким лосярой вымахать, а?

— Летом, наверно. Всё лето в качалку ходил, ещё с весны начал, — рассеянно объяснил Серёга. — Я тебе хотел сюрприз сделать. Думал — ты вот сильная, а я кто? Дохляк тощий. Хочу как ты. Ну и не бросал, хотя тяжело сначала было. Потом втянулся, даже понравилось.

— Ты обо мне думал?! — задохнулась она.

— Вот дурочка, — серьёзно сказал Серёга, ероша её спутанные волосы. — Ни на секунду не забывал. И это не метафора. Ни на секунду. Знаешь, что такое метафора, ты, девочка-боксёр? Боксёрша — ведь нет такого слова, да? Боксёрка?

Жучка опять обхватила его за шею, пряча лицо у него на груди.

— Издеваешься, да? — отозвалась она вздрагивающим голосом. — Скажи лучше, самый умный, а ты когда сообразил, что твой злой дядька-продюсер тебя дрянью пичкал?

— У Максима и сообразил, в клинике, — спокойно ответил Серёга. — Но там бы мне точно никто не поверил. Сперва очень страшно было, когда понять не мог, откуда такое... Всё, думал, с ума схожу. У Пушкина, помнишь: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума», вот это верно очень. Я несколько ночей не спал, притворялся только, чтоб не кололи лишний раз. Всё лежал и думал, думал. А потом сообразил. Знаешь, я как будто горел, когда мне всё это мерещилось. Горел изнутри.

Не в силах больше этого слышать, Жучка зажала ему рот чем могла.

Губами.

И замерла.

Его губы были не похожи ни на чьи — и знакомы, как свои собственные. Их вкуса, их нежности и требовательности она никогда не знала... и знала всегда.

Она целовалась с парнями, она хотела их, брала и отдавала.

Сейчас она поняла, что ничего этого в её жизни просто не было.

Ничего и никого.

Даже Короля.

Всё происходило впервые — здесь, и сейчас, и с ним, и она совершенно забыла, что и как нужно делать.

Она... вот же чёрт... даже покраснела до ушей, когда его длинные пальцы бережно расстегнули на ней куртку и задрали майку, и она схватила его за руку, бессвязно бормоча: «Подожди, постой...» Но тогда вместо пальцев к её груди прильнули его губы, и она, бессильно обмякнув, смогла только застонать, ещё и ещё раз выдыхая его имя, зарываясь своими пальцами в его волосы, исступлённо гладя по плечам, по спине. В мозгу билось: «Наконец-то, наконец-то», и всё происходившее было таким нужным и таким верным, что она просто не понимала, как могла жить без этого раньше и даже считать, что живёт. Да она вообще не жила!

— Я без тебя и не жил даже, — его шёпот обжёг ей висок, и она опять не удивилась — а как же иначе?

А потом она только стонала и всхлипывала, то приникая к нему, то отрываясь, вскидываясь навстречу и падая навзничь, вцепляясь ногтями в его взмокшую спину и целуя, целуя...

Было больно. Было сладко. Было горячо и горько, и с последним рывком, с последним хриплым вскриком наконец прорвались слёзы. Серёга водил по её щекам ладонью, осторожно стирая их и шепча: «Всё, всё...», а она могла только вздрагивать в его руках и прижимать его к себе изо всех сил, чтобы он оставался с ней и в ней.

А потом она сразу уснула.

Проснувшись, она сперва испугалась, что всё это было во сне, и вскинулась, невидяще глядя перед собой — но его ладонь легла ей на затылок, и она блаженно зажмурилась, окунувшись в его знакомое тепло.

— Привет, принцесса на белом коне... ничего, что титул теперь пониже? — прошептал Серёга, касаясь губами её шеи.

— Привет... самое то, только коня вот нету, — откликнулась она, вздрогнув от удовольствия.

— Как нету, а Юлий?

— Какой ещё Ю... тьфу ты, вот трепло...

— Я не трепло, я интроверт, очень молчаливый, и ранимый, и даже застенчивый, — он обиженно захлопал глазами.

— И в каком же месте, интересно, ты застенчивый?

— В этом вот точно нет. Ох...

— Да я уж поняла...

Они шептались, смеялись, щекотали друг друга, как маленькие, а потом опять только стонали и вскрикивали, и, снова вместе, поплыли в сон, пока Жучка, очнувшись, вдруг не спросила:

— Серый, а что теперь?

И он, не уточняя, ответил сразу:

— Я разбил свою гитару, Варь.

— Я знаю... — она судорожно вздохнула, сжав его ладонь. — Мне Махно рассказал.

— Ты нашла Пашку? Где?

— В технаре, через сайт... неважно. Расскажи про гитару.

— Я её разбил, потому что мне тогда померещилось, что... тоже неважно. И теперь ко мне больше не приходят песни.

Жучка рывком повернулась и села. Внутри у неё всё заледенело, и она могла только смотреть на Серёгу, не в силах выдавить ни слова. Голос у того был совершенно спокойным и очень тихим, и взгляд из-под длинных ресниц тоже был совсем спокойным:

— Просто строки крутятся в голове, обрывками — и всё. Музыки больше нет. Песни ушли.

— Серый! — крикнула она надорванно. — Они же вернутся! Ты же не можешь...

Она осеклась.

— Без них? — легко проговорил он недоговоренное. — Могу. Я без тебя не могу.

Она неистово замотала головой:

— Они ж для тебя... песни для тебя — всё!

Серёга поймал её за руку и потянул на себя:

— Ты — моё всё.

— Нет, нет, — твердила она, не слушая, упёршись ладонями ему в грудь, — это от той отравы и от лекарств больничных... Чёрт, я пойду и урою этого козла! Пусти!

— Ш-ш-ш... Тихо, принцесса.

— Давай пойдём и купим тебе другую гитару, — сбивчиво выпалила она, хватая его за плечи, — такую же, как была. Давай! Ты будешь...

— Нет, — прервал он твёрдо. — Не буду. Варь, я пока... не хочу. Потом. Ты, наверно, права, это пройдёт...

— Конечно, пройдёт! — горячо подхватила Жучка, вскакивая. — Вот увидишь!

Серёга смотрел на неё снизу вверх, непонятно улыбаясь, и сердце у неё больно повернулось в груди.

Она могла драться за него с любым противником... со всем миром. Но сейчас своим противником был он сам. И она ничего не могла с этим поделать.

Только стиснуть зубы и ждать.

* * *

Эти несколько дней, проведённых ими в крохотной квартирке Серёгиной бабушки, стали для Жучки самыми счастливыми в жизни. И самыми тяжёлыми.

Они с Серёгой почти не отрывались друг от друга, как сиамские близнецы, и хохотали по этому поводу. Они спали, переплетясь руками и ногами, мылись одной мочалкой, не умещаясь в ванне и опять же хохоча из-за этого... и даже ели одной вилкой из одной тарелки. Серёга порывался готовить сам и спалил до углей пару яичниц, да и Жучка как-то угробила целую сковороду котлет, потому что, поставив её на плиту, слишком надолго на Серёгу отвлеклась. Тогда они стали заказывать пиццу на дом и ели её руками из коробки, лёжа на ковре перед телевизором.

Телевизор, впрочем, они почти не включали после того, как на каком-то канале в каком-то ток-шоу промелькнул Орлов, вполне себе импозантный и самоуверенный. Жучку передёрнуло, и Серёга поспешно нажал на кнопку «Off».

Вместо этого они сидели в Интернете, зависая на разных сайтах и в социальных сетях. Жучка с удивлением и некоторой обидой обнаружила, что у Серёги, оказывается, есть аккаунт в Живом Журнале, где он размещал свои стихи и песни, а также несколько тысяч читателей. Она обвиняюще ткнула в него пальцем, заявив: «Темнила хренов!» и долго дулась — минут пять, до тех пор, пока он не начал её щекотать. Страница в Живом Журнале, впрочем, не обновлялась с лета, и Серёга заявил, что вести её не хочет.

Зато он часто читал ей наизусть чужие стихи. Он сказал, что стихи предназначены именно для того, чтобы их читали вслух, на бумаге — это совсем не то, и Жучка уходила в сон под Баратынского, Лермонтова или Лорку.

Ольга Васильевна позвонила им на другой день после их вселения в бибиревскую квартиру и попросила, чтобы они теперь звонили ей сами в определённое время, дипломатично обосновав это: «Так будет удобней» вместо «Не хочу вам мешать». Поэтому они созванивались по вечерам. В первый же вечер Серёга выхватил у Жучки мобильник и решительно заявил:

— Мам, я тебе тогда не сказал, а сейчас говорю — ты никакая не гусыня! А я никакой не лебедь. Вот ещё!

Он чуть отнял трубку от уха, и Жучка услышала тихий смех Ольги Васильевны:

— А кто же я? А ты?

— Ты орлица! — так же решительно провозгласил Серёга. — Ну или львица! А я... а я...

— Жираф? — с готовностью подсказала Жучка, хотя у неё сразу защипало в глазах и в носу — вот кто был сентиментальной гусыней!

— Прости, мам, я тебе через минутку перезвоню, — быстро сказал Серёга и, отложив телефон, повернулся к Жучке со зловещей ухмылкой. — Жираф, значит?..

Перезвонили они через полчаса.

Дела Ильи Александровича Ольга Васильевна решительно отказалась обсуждать, сразу сказав: «Это не телефонный разговор», когда Серёга спросил об отце. Из чего Жучка сделала вывод — что-то происходит. В Интернете о предпринимателе Королёве писали крайне невнятно и скупо, что тоже наводило на определённые размышления.

Надо было позвонить Королю, но Жучка без конца откладывала это на завтра.

Девочка-страус.

И её сиамский близнец — мальчик-жираф. Весь вечер на ковре, как она объявила Серёге во время вечернего поедания пиццы. Тот поперхнулся и заржал почище коня Юлия.

В общем, всё было так, как она и мечтать не смела, но все счастливые минуты рвались в клочья, когда Жучка видела, как Серёга иногда замирает, глядя перед собой. Внутрь себя. Как его пальцы сжимаются, словно держа гриф гитары. А потом беспомощно разжимаются и опускаются.

Иногда, думая, что она спит, Серёга включал её плейер и слушал, сосредоточенно наморщив лоб. Однажды, всё-таки поймав её тревожный взгляд, он виновато улыбнулся и, снимая наушники, пробормотал:

— Я ни одной песни не узнал. Как будто не мои.

И, увидев, как она закусила губы, притянул её к себе.

Ещё он не хотел выходить из дома. Вообще. Наотрез отказывался, когда она предлагала:

— Нам что, плохо тут?

Было хорошо, очень, но...

Но было в этом что-то такое больное, что однажды Жучка не выдержала, сорвалась и заорала, как оглашенная:

— Гулять!

Серёга иронически вздёрнул бровь:

— А где же тогда поводок? Ошейник?

Но, поглядев ей в лицо, вздохнул, буркнул: «Прости», и отправился искать джинсы.

Снаружи выпал снег, щедро засыпав дворовую помойку, отходы собачьей и человечьей жизнедеятельности и убогие лысые кустики, напомнив, что скоро Новогодье. Жучка скатала снежок и исподтишка запустила Серёге в спину. Но он на провокацию не поддался. Худое лицо его было замкнутым, губы плотно сжаты.

У неё ёкнуло в груди, и она чуть было не сказала: «Ладно, чёрт с ним со всем, пошли домой», но вместо этого крепко взяла его за локоть, и они отправились вдоль по заснеженной обледенелой улице, названия которой даже не знали.

«Гензель и Гретель», — вспомнила Жучка, суя Серёге в карман замёрзшую руку, и он тут же переплёл её пальцы со своими.

Они дошли до конца квартала. Прохожих почти не было. Серёга запрокинул голову к темнеющему небу, ловя губами редкие снежинки. Мимо пронеслась ватага детей, волочивших за собой разбитые санки и толстого рыжего щенка на поводке. Щенок смешно подпрыгивал и тонко тявкал. Жучка поглядела на Серёгу, и оба заулыбались.

Из кафе на углу неслась разухабистая музыка. Какая-то цыганщина. На крыльце курили трое парней — один из них был в строгом чёрном костюме и галстуке-бабочке, который, впрочем, уже съехал набок и забавно торчал. Дверь кафе распахнулась, выпустив наружу особо громкий аккорд, взрыв хохота и раскрасневшуюся девчонку в белоснежном пышном платье, не скрывавшем, однако, явной беременности.

— Серёжа! — звонко крикнула девчонка, и Серёга оторопело вздрогнул. — Ну ты где? Меня сейчас красть будут!

— Я вот им украду! — грозно пообещал жених и, схватив невесту в охапку, прикрывая её полой пиджака, ринулся внутрь.

— Свадьба... — непонятным голосом сказал Серёга, глядя им вслед.

— Давай зайдём туда, погреемся, — решительно предложила Жучка, тронув его за рукав.

— Да там же всё занято... — вяло отмахнулся он, но потом, помедлив, повернулся к ней и заглянул в лицо: — Ты что, замёрзла?

— Ага! — поспешно согласилась она.

Он вздохнул:

— Ну пошли тогда...

* * *

В кафе было людно, шумно, пьяно и весело. В общем галдеже никто не обратил на них никакого внимания. Замотанная официантка собирала со столов грязную посуду. В углу маленького банкетного зала стоял синтезатор, на котором упоенно бренчала девчушка в облегающем блестящем платье, успевая при этом ещё и петь. Ей так же упоенно вторил черноволосый смуглый парень с гитарой наперевес.

— Я московский озорной гуляка,

По всему Тверскому околотку

В переулках каждая собака

Знает мою лёгкую походку.

Каждая задрипанная лошадь

Головой кивает мне при встрече,

Для зверей приятель я хороший,

Каждый стих мой душу зверя лечит...

— О! Надо же, Есенин! — изумлённо выдохнул Серёга Жучке, наклоняясь к её уху. — В таком месте. Здорово...

— Вообще-то это поёт группа «Дилижанс»! — злорадно крикнула она в ответ и махнула рукой, увидев, как он недоумённо заморгал.

Какая-то толстая тётка в лиловой кофте с люрексом и слишком короткой и узкой юбке, открывавшей лайкровые коленки, затащила их в хоровод, выплясывавший вокруг жениха и невесты, и они подчинились даже без сопротивления.

Слишком громкая бесшабашная музыка, наверняка резавшая Серёге уши, разожгла в крови у Жучки первобытно-весёлое пламя, отчаянный лихой азарт, так похожий на боевой.

Серёга растерянно улыбался, и, поглядев в его ошеломлённое лицо, она вдруг засмеялась:

— Что, музыкант, обалдел? Слушай-слушай! Вот это настоящий драйв!

Этот драйв кипятком бурлил в ней, когда она проталкивалась сквозь пляшущую толпу к девчонке у синтезатора:

— Сестрёнка, тебя как зовут? Света? Свет, «Да-люду» знаешь? Сыграй, я спою! И ты, бро! — она повернулась к смуглому пареньку, и тот расплылся в белозубой ухмылке, привыкший, видимо, к причудам поддатых гостей.

Жучка сбросила на чей-то стул свою куртку и стиснула в руке микрофон, видя перед собой только Серёгины округлившиеся глаза:

— Ты вошёл, а я лежала,

Ты спросил, а я дала,

Не подумайте плохого —

Авторучку со стола!

Ой, да-люда, люда-ля, раздалюда-люда-ля,

Раздалюда-люда-ля, раздалюда-люда-ля...

Её несло цветным и гулким, сумасшедшим вихрем, вокруг свистели и хлопали, а Серёга захохотал, закинув голову.

— Ой, цветочек, мой цветок,

Мой цветочек аленький,

Лучше маленький стоячий,

Чем большой да вяленький!

Ой, да-люда, люда-ля, раздалюда-люда-ля,

Раздалюда-люда-ля, раздалюда-люда-ля...

Кто-то выскочил в середину круга и отплясывал там, как заводной, но она по-прежнему видела только Серёгу.

— А невеста хороша,

А невеста вишня,

За кого она хотела,

За того и вышла...

Ой, да-люда, люда-ля, раздалюда-люда-ля,

Раздалюда-люда-ля, раздалюда-люда-ля...

Ой, да-нэнэ, ой, да-нэнэ...

Когда отгремело последнее «да-нэнэ», Жучка, с трудом переводя дыхание и безостановочно смеясь, отпихнула какого-то усатого дядьку, подлезшего к ней с поцелуями, поспешно поискала глазами Серёгу, не нашла и обмерла. А когда всё-таки увидела его, то почувствовала, что ноги у неё подкашиваются.

Стало страшно — до звона в ушах, до холода в пальцах.

Серёга стоял возле чернявого паренька-музыканта и что-то втолковывал ему, смущённо улыбаясь. Жучка расслышала только: «Вы отдохните пока, ага?»

Отдохните?!

— Серый! — отчаянно закричала она, не веря себе.

Серёга обернулся к ней, блестя шальной и нежной усмешкой, и Жучка разом вспомнила, как впервые встретила его, тогда совсем ещё пацана, на пороге в доме Королёвых.

— Серый! — снова вскрикнула она, и тут кто-то робко тронул её за плечо. Резко обернувшись, она увидела удивлённые голубые глаза беременной девочки-невесты:

— Чего ты? Пусть споёт. Даже если он и не очень умеет, ничего...

Жучка поперхнулась неожиданным смешком: «Не умеет?!»... и замолкла, глядя, как Серёгины пальцы уверенно сжали гриф чужой гитары. Пальцы другой руки легли на струны, и он с улыбкой сказал в микрофон:

— Хочу поздравить жениха и невесту. Да здравствует любовь!

Все опять засвистели, затопали, захлопали. А потом упала тишина — когда снова возник Серёгин голос:

— Иди через лес

Иди через ягоды, сосновые иголки

К радуге на сердце

Я пойду за тобой, я буду искать тебя всюду

До самой до смерти

Нам сказали то, что мы одни на этой земле,

Мы поверили бы им,

Но мы услышали выстрел в той башне

Я хотел бы, чтобы это тело пело еще,

Но озера в глазах

Замерзают так быстро, мне страшно...

Свяжи все мои нити узелком

Время поездов ушло по рельсам пешком

Время кораблей легло на дно и только волны,

Только волны над нами, только ветер и тростник

Все, что я хотел узнать, я вызнал из книг

Все, что я хотел сказать — не передать словами

Не высказать мне это чудо из чудес

Знаешь, я хотел уйти с тобою сквозь лес,

Но что-то держит меня в этом городе,

на этом проспекте

Я хотел бы, чтобы тело твое пело еще

И я буду искать тебя всюду до самой, до смерти

Сколько дорог ведет из дома домой —

Об этом лишь Бог весть

Сколько камней легло вокруг нас

И вот опять кольцо

Я много курю, но сквозь сиреневый дым

Я вижу мир как он есть

Иногда я вижу твое лицо...

Жучка очнулась только, когда поняла, что девочка-невеста держит её за плечи, тревожно заглядывая в залитое слезами лицо такими же мокрыми глазами.