4.1
3945 Слова
руна четвертая
«Есть нечто, о чем невозможно сказать,
Есть то, что нельзя никогда изменить,
Постигнуть душой иль рассудком понять,
Хоть чем-то измерить иль как-то объять,
Да в наше сознанье пытаться вместить».
«— Да будет проклят тот, кто скажет о чем-либо: оно реально, или: оно существует на самом деле! Да будет имя его в списке неблаговерных, и дела его да сочтет Непознаваемый за труды еретиков! Потому как такие утверждения глубоко ошибочны. Наша псевдореальность является лишь неудачным макетом, парадигмой, бледным прообразом Настоящего Мира, куда мы все стремимся. Только там будет то, что реально. И только там будет то, что настоящее. Мы все в межпространственном сне. Находимся в буферной зоне между бытием и полным энергетическим вакуумом. Наш мир несовершенен изначально. Непознаваемый, некогда распластав перед собой руны ранее никем не тронутых слоев Вечности, набросал на них лишь черновые эскизы задуманного им мироздания. Эти эскизы подлежали утилизации, но ошибочно попали в круговорот реального времени. Так родилась никогда не существующая по-настоящему черная вселенная. И все люди, ее населяющие, каждую эпоху отмечают праздник Великой Вселенской Ошибки. Лишь случайная оплошность нашего демиурга дала всем нам право на жизнь…»
Пьер утомился от чтения и захлопнул Манускрипт. Его колени уже онемели, а мозоли, давно ими натертые, стали красными как от огня. Лампада, свисающая со стены, давала так мало света, что его едва хватало, чтобы различить вереницу священных слов. Он кряхтя поднялся и позволил себе присесть на жесткий стул для кратковременного отдыха. В какой-то миг огонек лампады показался горящим глазом невидимого гипнотизера, и Пьер, зевая, стал погружаться в ту самую полуреальность, о которой только что читал…
— Пье-ер! — внезапный голос Жоанны не дал окончательно отключиться его чувствам. — Пьер, ты здесь?
Шторка, напоминающая занавес миниатюрного театра, резко раздвинулась, и перед взором молитвенника возник вечно негодующий образ матери.
— Ну, разумеется… где ты еще можешь быть! — Жоанна с презрением посмотрела на Священный Манускрипт и, наверное уже в тысячный раз, произнесла свою надоевшую даже ей самой фразу: — Лучше бы ты был пьяницей да таскался по непотребным девкам, как твой братец Лаудвиг! Эта крайность все же предпочтительней, чем твоя дурь…
— Мама, что вы такое говорите!
— Иди! — Жоанна небрежно шлепнула его по спине. — Король собрал Малый Совет и требует твоего присутствия… Да не забудь переодеться! Как-никак там самые знатные люди Франзарии!
— Мама, какой от меня толк? Я ничего не смыслю в государственных делах. Они мне попросту неинтересны…
— А вот эта дрянь, — Жоанна наконец сорвалась, схватила Священный Манускрипт и принялась им шлепать по голове нерадивого сына, — тебе интересна?! Интересна, да?! Ты помешался на своих молитвах! Все люди над тобой смеются! Стыд и срам на весь наш королевский род!
— Я должен искупить… — жалостливым голосом начал оправдываться Пьер.
— Пошел с глаз моих! Тебя ждут на Малом Совете! — Жоанна обессилела и швырнула книгу куда-то в угол. Ее страницы беспорядочно загнулись, а лампада, прощально мигнув, потухла. — Да не вздумай явиться туда в одежде оборванца, иначе пришибу!
Пьер покорно удалился, не сказав больше ни слова. Королева взяла светильник и подошла с ним к маленькому настенному зеркалу. Ей казалось, что после каждого такого приступа гнева она стареет: кожа все более теряет свою волшебную нежность, тонкие ручейки морщин, уничтожаемые различными кремами, вновь чертят на ее лице зловещие иероглифы, где-то да обязательно отыщется новый седой волос…
Она кинула взгляд на пол, где небрежно валялась, точно подбитая мифическая птица, книга с распростертыми крыльями-страницами.
— Ой, предвечная Тьма! Чего это я наделала! — Жоанна бережно подняла Священный Манускрипт, стерла с него пыль и аккуратно положила на полку. — Сам святой, а родителей до греха доводит…
* * *
Малый Совет состоял из ближайшего окружения короля Эдвура. Список его постоянных членов не менялся уже несчетные эпизоды времени. И собирался он по всякому экстренному случаю. Вот лица, присутствие которых было обязательно: сам король (желательно, со своей короной), старший советник Альтинор (с ценными мыслями в голове), епископ Нельтон (со святым безмолвием, дабы не мешал обсуждению земных проблем) и Оунтис Айлэр, главнокомандующий армией. Последний обязан был являться с неизменной фразой: «ваше величество, ваши войска в полной боевой готовности и готовы исполнить всякое ваше поручение!»
Вот список лиц, присутствие которых желательно: это три сына короля — Жерас (его, пожав плечами, возьмем в траурные скобки), Лаудвиг и Пьер. Роль последнего состояла в пассивном кивании головой по всякому поводу, а миссия предпоследнего — в сосании различных сладостей. В этот же список входил герцог Оранский, брат короля, и Кей Ламинье, коадъютор Франзарии.
А вот перечень лиц, которых можно отнести к особо приглашенным. Этот перечень состоял из одного-единственного человека. Им являлся Фиоклит, он же Фиоклитиан Первый и Последний, королевский шут. С собой он обязательно брал свой шутовской колпак и никогда не садился на предлагаемый стул, а взбирался на какую-нибудь возвышенность, к примеру, на плечи древнего божества Гераклоса.
На сей раз Эдвур изменил себе: он пришел раньше всех и молчаливо, не обронив ни единого слова нарекания, дожидался остальных. Голова короля была зажата в капкан собственных пальцев, он словно выдавливал из себя властный царственный взгляд. Но в глазах его образовалась пустота и какое-то отрешенное бесстрастие.
— Герцог Оранский, я бы просил тебя первым высказать свое мнение.
Герцог вскочил с места и заговорил так громко, что стены просторного зала, отразив его голос, чуть ли не уподобили его гласу самого Творца:
— Немедленный штурм! Немедленный!.. Мы должны взять город прежде, чем они найдут Дианеллу! У нас сейчас нет времени на изобретательность, надо брать город тривиальным методом: с помощью лестниц и массированной атаки стрел. Да, погибнет много наших солдат! Увы, погибнет и много горожан, но… — Оранский внезапно прервал речь, его тело ссутулилось, огонь в зрачках погас. И дальше он произнес едва заметным шепотом: — Мне что-то нездоровится…
— Успокойтесь, герцог! — граф Айлэр поднял руку, привлекая к себе общее внимание. — Я хорошо понимаю ваши отцовские чувства. Но такие дела не решаются под диктовку эмоций.
— Скажите тогда, что вы предлагаете!! — Оранский снова взорвался, он изнемогал от бессилия и бешенства и готов был накричать на самого короля, если тот осмелился бы пренебрегать его мнением.
— Что я предлагаю? — главнокомандующий армией тихо постучал костяшками сжатых пальцев по столу и сказал то, что от него совсем не ожидали: — Переговоры, простые переговоры… Дико звучит, да?
Даже епископ Нельтон со своим молитвенным и вечно отрешенным видом изумленно поиграл бровями. Он снял очки, протер их платком и, глядя на мутный мир без своих искривленных линз, слегка иронично заметил:
— Я ясно вижу, что это заведомо тупиковый путь, — сказав это, он вернул очки на место.
Тут настало время вмешаться Дауру Альтинору. Король особо ценил его мнение, и все это прекрасно знали. Старший советник не спеша поднялся со своего места, словно делал это с неохотой, лишь из снисхождения к окружающим.
— Думаю… Нет, я уверен, что наш достопочтенный правитель никогда не унизит себя переговорами с захватчиками, будто мы какое-то беззащитное королевство. Да нас просто засмеют! И с Франзарией, которая слывет самым могущественным миражом во всей черной вселенной, попросту никто не будет считаться! Поверьте мне, господа, я высказываю не свое собственное мнение. Я говорю о вещах настоль очевидных, что каждый из вас, хорошенько размыслив, чисто логически придет к тому же выводу.
Почти все члены Малого Совета поддержали эту тираду одобрительными кивками. Даже шут кивнул, и его колпак, потеряв равновесие, снова сполз ему на нос. Альтинор являлся психологом по какому-то высшему наитию. Он заведомо чувствовал, какое впечатление произведет его речь на окружающих, как искусный иллюзионист чувствует свою власть над доверчивой аудиторией. Он мастерски жонглировал словами и интонацией, чувствами искренними и бутафорными, проникал в сердца окружающих теплым ласкающим взглядом. И в конечном итоге всегда выходило так, как он задумал. Терпеть поражение в словесных баталиях он не привык да и не умел.
Нельтон дружески пожал его руку и поспешил добавить:
— Скажу более. Я успел поговорить с некоторыми духовными лицами соседних миражей, в частности — с представителями Междуморья и Тающей Империи. Как в Сарагоссе, так и в Ромуле правящие лица осуждают беспричинный захват Ашера. Думаю, в этой беде нас поддерживают все соседние миражи. Мы можем объединиться и попросту превратить Англию в пепел. Не нужно возиться с захваченным Ашером, необходимо ответить ударом на удар!
— Магистр, все что вы говорите замечательно, вдохновенно, но не так уж и радужно. Известно, что Англию поддерживает Хопен-Хаген и Альянс Холодных Миражей. Есть опасность, что вся черная вселенная будет ввергнута в великую войну. И, пока мы будем истреблять друг друга, поднимут голову еретики. — Это, кстати, вставил свое слово коадъютор Ламинье.
Герцог Оранский, печально разглядывая свои ногти, шепотом произнес:
— Да и х**н с ней, с этой вселенной… — потом выпрямился, набрал в грудь воздуха и уже громко добавил: — А тем более с еретиками, ее населяющими!
Так министериалы Франзарии, пытаясь прийти к единому мнению, поднимали вокруг себя все больше шума. Хаос в их речах и неразбериха в мыслях часто сопровождались маханиями рук, нервозными вскакиваниями со своего места и нередко бранными словами. Король долго смотрел на них, не произнося ни слова. Он сидел словно громоотвод и впитывал в себя накаляющуюся атмосферу. Его молчание некоторые обманчиво расценили как растерянность и замешательство. Но Эдвур просто наблюдал… Подарил удовольствие рою своих приближенных вдоволь пожужжать, а себе — понаблюдать за этим со стороны. Порой ему казалось, что он окружил себя одними лицемерами, которым не столь важна судьба Франзарии, сколь личная удаль в глазах государя: как бы покрасивее сказать, как бы обратить на себя внимание, да как бы поярче выставить собственную отвагу…
— Ваше величество! — герцог Оранский перекричал всех остальных и этим добился, чтобы Эдвур повернул голову в его сторону. — То, о чем вы сейчас думаете, справедливо. Но штурм города необходим! Вот мое окончательное мнение!
Фиоклит тоже молчал. Он вопреки своему амплуа не стал никуда взбираться, а сидел прямо на полу, небрежно распластав ноги. Его шутовской колпак съехал набок и, если бы не зацепился за огромное ухо, наверняка сполз бы на место бороды. Уродец и так редко когда улыбался, но сейчас был серьезней самого инквизитора Жоэрса. Природа изувечила лицо несчастного так, как не смогло бы исказить нормальный человеческий облик самое кривое зеркало. Он стал всеобщим посмешищем только из-за своей внешности. Фиоклит был лилипутом — в мать или в отца, никто не знал, так как своих родителей он и сам не помнил. Его, блуждающего и изнывающего от голода, отыскали в степи темноты слуги королевской инквизиции, и поначалу даже ошибочно полагали, что поймали какого-то зверька. Ростом Фиоклит был чуть выше пояса нормального взрослого мужчины. Худые кривые ножки, да еще выпирающий животик только добавляли трагикомедии в его облик. Его лицо очень опасно впервые увидеть во мраке да еще с близкого расстояния. Испуг неминуем. Огромные непропорциональные даже для гиганта уши, почему-то сплошь поросшие волосом. Глаза уродца были посажены так далеко друг от друга, почти на висках, что казалось он, словно домашняя скотина, смотрит не вперед себя, а по бокам. Обильные черные брови, сросшиеся на переносице, чертили на его лбу взмах настоящих крыльев. А вот на острой бородке почему-то так никогда и не выросло ни единого волоска. Нос Фиоклита, наверное в детстве, был сломан и теперь вечно повернут в одну сторону. Он, подстать бородке, такой же остроконечный. Словом, шут от рождения и шут по призванию. Король Эдвур сжалился над ним и учредил в своем окружении эту должность. Жоанна поначалу даже брезговала приближаться к уродцу, но у того вдруг открылись признаки ума, да и многие его остроты были не лишены увеселительной иронии. Через некоторое время во дворце у Фиоклита даже появились поклонники, они постоянно докучали ему и требовали, чтобы тот рассказал что-нибудь смешное. Одной из таких поклонниц была мадмуазель Дианелла. Наверное, поэтому уродец нынче выглядел особенно встревоженным и задумчивым…
Король Эдвур наконец заговорил:
— Лаудвиг, может ты нам скажешь свое мнение?
Все примолкли, а только что упомянутый принц так увлекся игрой с царапающимся под столом котом, что даже не расслышал вопроса. Кот нюхал его экзотично воняющие носки, приходил в возбуждения и начинал их грызть, а тот норовил наступить ему на хвост. Но проворный хвост постоянно увиливал…
— Сьир Лаудвиг! Извольте ответить, когда к вам король обращается! Надеюсь, вы не забыли, что после меня наследуете трон Франзарии, и вам придется принимать самостоятельные решения! Кот вам будет в этом плохим советником!
Эдвур вытер вспотевший лоб, а Лаудвиг вздрогнул.
— Д-да, ваше великоле… величество. Я тоже думаю, что город надо штурмовать…
— Какой город надо штурмовать, ты хоть помнишь, ублюдок?! — Эдвур явно вышел из равновесия и прилюдно назвал своего сына его семейным псевдонимом. — А ты, Пьер, что-нибудь скажешь нам?
Младшой из династии Ольвингов поднял голову.
— На все будет ваша воля, государь.
— Помимо своих молитв, ты другой человеческой фразы и не знаешь!
Епископ Нельтон сконфузился и печальным взглядом поддержал своего воспитанника. Альтинор, закрыв глаза, откинулся в кресле. Его душа хохотала, а лицо еле сдерживало гибельную для него улыбку: «каких же дурачков понаплодил наш король!»
Эдвур без всякой надежды повернул голову в сторону Фиоклита.
— Ну, может быть ты, шут, утешишь нас какой-нибудь глупостью. Разве зря я тебя столько таскаю по советам Большим и Ма…
— Помолчи, король! Не видишь, я в задумчивости.
Гаер впервые подал свой хрипловатый голос. Он так и продолжал сидеть, распластав в разные стороны свои кривые ноги. Причем, на одной из них был деревянный башмак, а на другой лишь чулок с дыркой, из которой торчал указательный палец. Шут подпер голову ладонями, выпучил нижнюю губу и дремлюще прикрыл глаза. Как видно, король прощал ему не только мелкие шалости, но и откровенное хамство. Все списывалось на его врожденную имбецильность, атавизм умственной и телесной убогости.
Эдвур стукнул ладонью по столу.
— Давайте наконец принимать решение!
И тут с пола поднялся Фиоклит. Он взял свою сучковатую палку, которую вечно таскал с собой, называя ее «жезлом», поправил колпак и, приняв наступившую тишину как должное его персоне, наставив круглый животик прямо в сторону епископа, не спеша заговорил:
— Расскажу я вам одну притчу. Когда я странствовал по разным миражам, был у меня один знакомый король, мудрый правитель, не то что ты, Эдвур. И вот, на него тоже напали неприятели, захватив приморский город. — Фиоклит повертел «жезлом» в разные стороны, надменно поглядел на каждого из присутствующих и продолжал: — И собрал тот король каких-то дебилов, чтобы те дали ему мудрый совет как поступить, но ни один из них так и не сказал ничего дельного. Тогда впал король в печаль великую. Но жил у него во дворце…
— …один очень умный шут. А звали его Фиоклитиан Первый и Последний, — продолжил Эдвур. Догадаться было несложно, так как подобных притч он выслушал не менее десятка. — А ну, быстро говори, что тот шут тому королю посоветовал, иначе прикажу отстегать тебя розгами!
Фиоклит испуганно потер свое нежное заднее место и спешно вымолвил:
— Он сказал: надо послать гонцов в Тевтонию и купить у них стенобитные машины на порохе. И жили все они долго и счастливо, и каждый отрастил себе большое-прибольшое пузо!
Последней фразой, ставшей давно крылатой, заканчивалась у шута всякая притча. Он замолк и снова сел на пол, оттопырив нижнюю губу в знак легкой обиды.
А это, кстати, не новость. Канцлер Тевтонии Флюдвиг недавно во всеуслышанье заявлял, что его умельцы изобрели уникальные стенобитные орудия, работающие от взрывной волны обыкновенного пороха. Мощность таких орудий в два-три раза больше аналогичных механических, в которых таран раскачивается вручную. Все об этом знали, но никто не догадался, что знать желательно вслух.
— Наш дурачок как всегда дело говорит, — коадъютор Ламинье продолжил тему. — Стена Ашера в двух местах имеет слабые места… То есть, слабых мест там, конечно, нет. Просто стена немного тоньше, чем по остальному периметру.
— Сколько времени нам понадобится, чтобы доставить эти машины из Тевтонии к Ашеру? — спросил король.
Вместо ответа кто-то за портьерой вдруг кашлянул. Появился Жозеф в идеально чистой отутюженной ливрее и с вечно виноватой физиономией.
— Простите, ваше величество. Тут нам доставили одного беглеца, которому удалось покинуть осажденный город. Он хочет вам что-то сказать.
Эдвур только сейчас почувствовал, что воздух в зале пропитался смрадом от вспотевших тел. И коптящий воск некачественных свечей придавал этому запаху более угнетающий оттенок.
— Зови, чего стоишь?!
Пришедший по виду был ремесленником, прежде всяких дел он упал на колени и понес неумелую хвалу в адрес государя, типа: «мир вам и долгие эпохи жизни, ваше величество! я недостоин зреть своего короля!» И подобного рода извращения сервилизма.
— По делу хоть что-нибудь можешь сказать? — Эдвур приподнял корону и поправил под ней вспотевшие, слипшиеся волосы.
— Мой государь! Боюсь, что речь моя выглядит нелепо и нескладно…
— Да говори ты наконец! Мы сами твои слова слепим и складем как надо.
Шут грозно стукнул своей палкой.
— Говори, смерд!
У пришедшего даже не спросили его имени. Он робко оглянулся, впитал взором не виданную ранее роскошь и принялся рассказывать:
— Я был одним из немногих, которым удалось спуститься по веревке со стены, пока англичане еще не успели окружить город. Они хуже зверей: убивают всех без разбора. Истребили больше половины населения. Некуда было посмотреть, чтобы не увидеть кровь и трупы мирных жителей. Я не понимаю: за что? почему? что мы сделали англичанам? Они никому не объясняют причины своего вторжения. Всех оставшихся в живых они согнали на центральную площадь, заставили целовать английский флаг и клясться в верности их королю Эдуанту. Кто подчинялся — тех миловали. Остальных убивали на месте. Голлентина приколотили гвоздями к двери его собственного дома. Теперь к городу не подступиться, вся стена под их наблюдением. Я лишился жены и двух детей…
Эдвур снял один из своих перстней и кинул гостю прямо в руки.
— Говоришь, заставляли целовать флаг… — Король встал со своего места и принялся нервозно ходить взад-вперед. — Клянусь могуществом нашего миража, после того как Англия будет разгромлена, я лично возьму этот флаг, подотру им свое невнятно говорящее отверстие и засуну его вместо кляла королю Эдуанту прямо в рот! Если тот, конечно, доживет до сего судьбоносного момента!
* * *
Эта пытка именовалась «древнее божество». Человека, закованного в кандалы, ставили на ноги, его руки привязывали к проушинам большого бочка, который, в свою очередь, находился на его голове. И так он стоял несколько циклов подряд, не шелохнувшись… Казалось бы: оно вроде и ничего, стой да стой себе спокойно. Но секрет фокуса заключался в том, что бочок доверху был наполнен кипятком, и стоило несчастному хоть малость потерять равновесие, как на его тело проливалась огненная лава. В таких случаях люди от испуга и боли обычно еще больше наклоняют смертоносную ношу, и тогда под истерические возгласы осужденного, слившиеся в унисон с радостными криками его палачей, вся емкость с кипятком проливается несчастному под ноги. Но если ты достоин именоваться «древним богом», который, как известно, умел держать и небо на своих плечах, то ты вытерпишь пару эллюсий, вода в бочке остынет и станет для тебя безвредной. Не беда, что тебе дадут лишь небольшую передышку, а потом пытка повторится — зато следующую ношу ты будешь держать с заслуженным званием истинного божества!
Дьессар кусал себе губы от напряжения. Его мышцы сделались бесчувственными как куски древесины, обильный пот был горячим — наверное, чуть теплее того дымящегося ужаса, что затаился над его головой. К тому же, он был чертовски утомлен бессонницей: за последние четыре декады ему так ни разу и не дали вздремнуть. Серые стены темницы, точно декоративной росписью майолики, были покрыты пятнами засохшей крови. Дьессар бесчувственно глядел на них сквозь пелену в глазах. Он не воспринимал ничего вокруг: и те два монаха, и сам инквизитор Жоэрс, что-то выкрикивающий в его адрес, были для него не более чем ходячим бредом. Хотелось спать, спать и только спать…
Он вскрикнул… пальцы справа обожгла адская жидкость. «А если это не кипяток? Если они налили туда кислоты?.. Сколько я вытерплю?» В его личном кошмаре произошло маленькое чудо: он все-таки смог удержаться на ногах и восстановил равновесие бочка, чуть было не опрокинутого.
— Браво, Дьессар! Браво! — Жоэрс даже похлопал в ладоши. — Считай, что я твой поклонник. Не переживай, нам с тобой еще долго развлекаться. Король явно не спешит с твоей казнью, у него есть дела поважней. А у меня в программе еще тринадцать видов пыток. Кстати, ты слышал о такой пытке — «гимнастика»? А «пение фальцетом»? Мои личные изобретения. Обязательно тебя с ними познакомлю.
Один из монахов произнес:
— Ваша светлость, не почесать ли его спину плетью, а то он так долго еще будет стоять. От скуки и уснуть можно…
Дьессар взглотнул. Горький, до тошноты противный комок какой-то дряни, скопившейся во рту, отравил желудок и приглушил чувство голода. Его руки начинали дрожать. Бочок с кипятком слегка вибрировал в воздухе и, казалось, вот-вот должен был выплеснуть наружу свой жидкий ад.
— Эй, Гайе, бездельник, ты его доверху наполнил?
Второй монах испуганно повернул голову к своему господину.
— Ваша светлость, до самых краев!
Жоэрс скрестил руки сзади и принялся мастито прохаживаться от стены к стене. Из-за его тучной, по всем параметрам разжиревшей фигуры руки за спиной кое-как соединялись, а огромный, словно надутый, живот постоянно смещал центр масс всего тела вперед. Некоторые из его подопечных шутили, что инквизитор закладывает руки за спину только для того, чтобы создать противовес своему животу.
— Итак, еретик, ты продолжаешь утверждать, что на небе когда-то зажжется солнце, про которое сказано в древних мифах. И что оно будет освещать всю землю… — Жоэрс вдруг увидел на своей атласной ризе черный волосок, аккуратно снял его двумя пальцами и легонько сдунул. — И будет дарить всем нам тепло и радость? Так я понимаю? Правильно ли я излагаю твое еретическое вероучение?
Дьессар молчал. Его силы были на пределе. Ноги уже подкашивались, руки даже не ощущались. Все тело состояло лишь из ноющей боли, этой неодолимой ни для одного человека агонизирующей субстанции.
— А известно ли тебе, упрямая скотина, что трое из вашей компании уже отреклись от этой гнусной ереси и готовы хоть сейчас поцеловать Священный Манускрипт? — теперь Жоэрс упер руки в бока и каким-то бычьим взором уставился на изнемогающего узника, распаляясь яростью и вместе с тем недоумевая: сколько он так выстоит? — Где оно, твое проклятое солнце?! Ты его хоть раз видел, урод? Вам с детства вдолбили в голову всякую дрянь: «будет дарить радость и тепло!» х*р оно будет дарить и в задницу помело, а не радость и тепло!.. Неужели так тяжело сообразить, что вы верите в простую глупую сказку?!
Оплывшие щеки инквизитора зарделись нездоровым гневным оттенком, взгляд заострился, ладони скрутились в два мясистых кулачка, сжимающих пустоту. Один из монахов резонно заметил:
— Ваша светлость, своим молчанием этот смерд дерзит больше, чем иной пререканиями.
Но Жоэрс, пропуская его замечание мимо ушей, продолжал:
— Скажешь нам, наконец, хоть что-нибудь? Или тебе растормошить твой поганый язык, чтобы он заработал?!
И вдруг Дьессар заговорил. Он медленно-медленно, чтобы не пролить кипяток, повернул голову к своему мучителю, открыл было рот, но соленые струйки пота попали внутрь. Дьессар выплюнул их и подумал: «сил больше не осталось, сейчас или уже никогда…» А вслух произнес:
— Тепло… всем людям… или хотя бы одному из них… Сказать не смогу, а вот показать сумею.
Вслед за этой речью, похожей на шепот умирающего, солнцепоклонник стал медленно приседать. Кое-какие глупые головы поначалу подумали, что тот изнемогает от усталости. Но лицо старшего инквизитора вдруг перекосилось от испуга. Он первым сообразил в чем дело. И прежде, чем это соображение сквозь слои жира проникло в его сознание, прежде, чем он успел издать первый звук опасности, все мгновенно и произошло. Дьессар резко распрямился, подскочил вместе с бочонком и в прыжке направил разогретую смерть на одного монаха — того, кто находился ближе всех. Монах стоял задом и поначалу подумал: вода капнула ему на голову с потолка. Но вслед за этой каплей лавина летящего кипятка окатила служителя Тьмы с головы до ног. Визг поднялся такой, что едва не треснули каменные стены. Тело монаха задергалось в пароксизмах, по коже пошли волдыри, лицо вмиг превратилось в облик страшилища. Буквально мгновением спустя, словно эхо, раздался еще один вопль: старшему инквизитору, сильно намочив ризу, кипяток ошпарил ноги. Толстое неповоротливое тело его светлости ухнуло на каменный пол, точно мешок, набитый всяким барахлом. Жоэрс задрал ризу, обнажил брыкающиеся ноги и взревел гласом недорезанного поросенка:
— Масло!! Масло неси!! Или касторки! А-а!! А! Сволочь! Я тебя наизнанку выверну! Наизнанку!.. Наизнанку!!
- Писатель
