Дождь за окном рисовал на стёклах актового зала иероглифы, которые никто не мог расшифровать. Я сидела в третьем ряду, сжимая в руках конверт с билетом на благотворительный концерт Вандербумов — событие года для тех, кто считал себя элитой. Конверт пахёл жасмином и предательством. Лорен ненавидела эти мероприятия: «Там все фальшиво улыбаются, как куклы в кошмаре». Теперь я стала одной из них.
Ты знаешь, как звучит тишина перед бурей? Так же, как зал перед выходом Марка: шёпот бархатных платьев, звон хрустальных бокалов, сдерживаемое дыхание. Я поправила платье — чёрное, простое, купленное на последние деньги вместо учебников. «Ты выглядишь… прилично», — сказала мама утром, и это было лучшим комплиментом за последние месяцы.
Он вышел на сцену под аплодисменты. Белый смокинг, галстук-бабочка, улыбка, от которой замерли даже пожилые дамы в первом ряду. Его речь о «помощи обездоленным» лилась, как сироп: сладко, приторно, смертельно. Я впивалась ногтями в ладони, представляя, как его слова превращаются в стеклянные осколки.
— …и поэтому сегодня каждый ваш доллар — это шаг к светлому будущему! — Марк закончил речь, взмахнув рукой, как дирижёр. Зал взорвался овациями.
Я пробиралась к нему через толпу, балансируя на каблуках, которые жали, как кандалы. Его окружение — сыновья политиков, дочери нефтяных магнатов — смотрели на меня, как на моль, залетевшую в бальный зал.
— Марк, это было потрясающе! — Мой голос звучал выше обычного, слащаво, как у Эмми Стоун. — Ты вдохновил меня на… волонтёрство!
Он повернулся медленно, оценивая меня взглядом аукциониста. — Монтгомери? Ты здесь что, подрабатываешь официанткой?
Смешки вокруг стали холоднее кондиционера. Я заставила щёки покраснеть — вспомнила, как Лорен плакала в спортзале. — Я… я хотела поддержать твоё начинание. — Протянула конверт с деньгами, которые заняла у мамы. — Это всё, что смогла собрать.
Он взял конверт, не глядя, сунул в карман смокинга. — Благотворительность начинается с себя. Советую начать с гардероба.
Его друзья захихикали. Я сделала вид, что поправляю прядь волос, чтобы скрыть дрожь в пальцах. — Может, ты дашь пару советов? Я слышала, у тебя отменный вкус.
Тишина. Кто-то закашлял. Марк приподнял бровь, затем медленно обвёл взглядом моё платье. — Цвет тебя старит. И длина… — Он сделал паузу, наслаждаясь моментом. — Скрывает единственное достоинство.
Жар прожёг щёки, но я засмеялась — звонко, наигранно. — Значит, придётся тебе чаще смотреть в глаза.
Его губы дрогнули. На полсекунды. — Ты сегодня полна сюрпризов.
— О, это только начало. — Я повернулась, зная, что он смотрит на мою спину, и пошла к буфету, покачивая бёдрами чуть больше необходимого.
У стола с канапе ко мне подошла миссис Вандербум. Её духи перебивали аромат трюфелей. — Дорогая, ты из семьи Монтгомери? — Она прищурилась, будто пыталась разглядеть во мне следы благородства.
— Да. Мой дед был… — Я сделала паузу, опустив глаза. — Он работал с вашим мужем.
Ложь. Дед чинил водопроводы в их районе. Но её лицо просветлело. — Ах, да! Кажется, помню. Как мило, что молодёжь продолжает традиции.
Когда она отошла, я вытерла ладони о скатерть. Марк наблюдал за мной через зал, разговаривая с мэром. Его взгляд был тяжёлым, как свинцовые гири.
После концерта я «случайно» оказалась на парковке одновременно с ним. Его «Мерседес» блестел под дождём, как мокрый зверь.
— Нужен лифт? — Он опёрся о машину, не открывая дверь.
— Ты же знаешь, что я живу в другом направлении. — Я натянула капюшон, чтобы дождь не смыл макияж.
— Значит, ждёшь автобус? В таком платье? — Он усмехнулся. — Или надеешься, что кто-то пожалеет?
— Жалость — для слабых. — Я сделала шаг ближе. — А я научилась превращать её в оружие.
Он внезапно схватил меня за запястье. Зонт упал, и дождь хлестнул по лицу. — Кто ты такая, Монтгомери?
— Тень. — Я не отводила взгляд. — Которая становится длиннее, чем ближе ты к свету.
Его пальцы разжались. Он открыл дверь, бросив через плечо: — Входи. Прежде чем замёрзнешь насмерть.
В салоне пахло кожей и его одеколоном. Я притворилась, что дрожу от холода, чтобы оправдать своё приближение. — Спасибо.
— Не благодари. — Он запустил двигатель. — Просто отвезу туда, где тебя не будут путать с проституткой.
Дорога заняла вечность. Мы молчали, пока дворники битком вытирали слёзы с лобового стекла. На светофоре он включил радио — классику, конечно. — Ты любишь Шопена? — спросил он, будто спрашивал «Ты дышишь?»
— Люблю тишину. — Я смотрела на его руки на руле. Без колец. Без часов. Голые, как его ложь.
— Тишина — это просто пауза между нотами.
— Как и ложь — пауза между правдой.
Он резко свернул на мою улицу. Дворники завыли, сметая потоки воды. — Твоя остановка, принцесса.
Я не двигалась. — Ты боишься, что я увижу твой настоящий дом?
— Боюсь, что ты занесешь туда крыс. — Он наклонился через меня, открывая дверь. Его рука коснулась моего бедра — случайно? — Спокойной ночи.
Дома я разделась, стоя перед зеркалом. Платье упало на пол, как чёрная лужа. На запястье краснели следы его пальцев. Я прижалась губами к синяку, представляя, что это его кожа.
В три часа ночи телефон завибрировал. Неизвестный номер: «Ты забыла зонт».
Я ответила через десять минут: «Храни его. Как трофей».
Следующую неделю я играла роль его тени. Посещала тренировки по дебатам, где он никогда не выступал, но руководил, как диктатор. Смеялась его шуткам в столовой. Случайно роняла книги у него на пути. Каждый раз он пасовал — поднимал, бросал мне с усмешкой, но задерживал взгляд на секунду дольше.
На уроке химии я «случайно» пролила реактив на его рубашку. Он схватил меня за руку, потащив к раковине. — Ты специально?
— А если да? — Я намыливала его рукав, пальцы скользили по предплечью. — Тебе нравится внимание.
Он прижал мою руку к холодной эмали. — Мне нравится контролировать.
— Значит, мы похожи. — Я вырвалась, оставив мыльные следы на его рубашке.
После уроков он появился у моего шкафчика. — Твои игры начинают надоедать.
— Тогда почему ты здесь? — Я закрыла дверцу шкафчика, задевая его плечом.
Он выхватил у меня учебник по литературе. — Потому что ты украла мои заметки.
— Доказательства? — Я приподняла подбородок.
Он открыл книгу на случайной странице. Мои пометки на полях: «Ненавижу его голос», «Ложь пахнет жасмином», «Стекло бьётся громче, чем сердце».
— Поэтично. — Он швырнул книгу на пол. — Но глупо.
— Глупо — верить, что ты всё контролируешь. — Я подняла учебник, вытряхнула из него записку, которую подбросила заранее. — Твоя очередь.
Он развернул листок. Поддельное любовное письмо от Эмми Стоун. Его лицо не дрогнуло, но вена на шее застучала. — Детский сад.
— Но ты прочитал до конца.
Он разорвал записку, бросил клочки мне под ноги. — Следующий ход будет моим.
Той ночью я перебирала украденные артефакты: его платок, визитку из смокинга, обёртку от его жвачки. Собирала пазл из запахов и намёков. В блокноте появилась новая запись: «Он боится быть забытым. Как Лорен».
На следующее утро у моего шкафчика ждала коробка. Внутри — чёрное платье от того же бренда, что было на Эмми. Записка: «Носи. Чтобы не позорить меня».
Я надела его в тот же день. Эмми покраснела от злости, а Марк провёл взглядом по моей фигуре, как будто проверял посадку. После уроков он поймал меня у выхода.
— Тебе идёт.
— Спасибо. — Я поправила бретельку. — Но я не люблю подарки с условиями.
— Условие одно. — Он прижал меня к стене, его рука над моей головой. — Перестань притворяться дурочкой.
— А если я настоящая?
— Тогда тебе уже никто не поможет.
Его губы были в сантиметре от моих. Я почувствовала вкус его дыхания — кофе и мята. Сердце билось так громко, что, казалось, он слышит его.
— Ты проиграешь, — прошептала я.
— Мы ещё не начали. — Он оттолкнулся от стены и ушёл, оставив меня с мокрыми ладонями и разбитой уверенностью.
Дома я сожгла платье в старом мангале на заднем дворе. Пламя лизало ткань, как голодный зверь. Дым пахёл его самомнением. Когда огонь погас, я собрала пепел в спичечный коробок — реликвия для будущей мести.
Ты спросишь, почему я продолжаю? Потому что вчера нашла в почтовом ящике конверт. Внутри — фотография Лорен в больничной палате. На обороте почерком Марка: «Остановись. Пока не поздно».
Но я уже зашла слишком далеко. Как та девушка из мифа, что обернулась, чтобы посмотреть на разрушение своего сердца. Только моё сердце теперь — это пепел, ветер и обещание, выжженное на костях.