Молодой голос сказал:
– Иван Варламович, не прижимайтесь вы. У вас щека плохо выбрита, царапается.
– Извиняюсь, Николай Константинович, – ответил второй голос, сипловатый, низкий. – У вас, между прочим, воротничок крахмальный углом мне в шею, но я же терплю, кошки-матрешки... О чем это они толкуют? Послушать бы. Встали. Вроде прощаются?
– Повернись, голуба, дай тебя рассмотреть, – жалобно попросил первый незнакомца, с которым беседовал Джинн. – Вот та-ак, умничка.
И вдруг присвистнул.
Второй удивился:
– Чего это вы?
– Дайте, Иван Варламович!
Молодой отпихнул пожилого, с которым до этой секунды они смотрели в соседствующие окуляры большого артиллерийского бинокля. Взял «цейс» обеими руками, покрутил колесико.
– Он! Точно!
– Да кто?
– Фон Теофельс! По портрету узнал! В конце прошл
