Контрабасы или дикие гуси войны

5

Следователь

Через несколько дней, приехал следователь из военной прокуратуры. Ребята

были на выезде, я приболел, валялся на кровати.

Следователь в камуфляжной куртке, но звёзд на погонах нет. Наверное для конспирации. Хотя сразу с порога же объявил, что он капитан. Я налил ему чаю.

Капитан размешивает ложечкой сахар.

- Обыкновенная история, - говорит он мне, в двух километрах отсюда, между блокпостом и селом, обнаружена сгоревшая машина. Мы уже провели опознание. Это житель Гудермеса, мирный житель Зелимхан Мурдалов! У него большая родня, дядья, двоюродные братья, кое-кто из в милиции, а также в правительстве республики.

Есть версия, что у******о совершили военнослужащие нашей комендатуры.

Свидетели видели, как рано утром из села выезжала бронемашина с затёртым бортовым номером. Через блок-пост она не проезжала.

Этому делу дан ход, приказано разыскать его убийц и осудить.

Я вполне резонно ответил, что ничего не знаю. А Мурдалова могли и боевики жизни лишить, учитывая, что у него родственники в милиции.

Следователь покивал головой, согласился. Он вообще неплохим мужиком оказался, понятливым. Хорошо мы с ним поговорили. Но капитан сказал, что пообщается ещё и с остальным народом в роте, а потом может быть вызовет меня к себе.

После разговора я заскочил в дощатый туалет. Показалось, что на дальнем очке кто-то сидит, в натянутой на самые уши шапке. Клок? Что здесь делает этот урод? Говорил ли с ним следователь?

Утром меня вызывает ротный.

- Вы чего творите, разведка? Спокойная жизнь не нравится? Экстрима захотелось, подвиги Рэмбо не дают спать?

Я не боюсь майора, что он мне может сделать после того, что я сделал с собой сам. Я просто хочу спать. Я устал от войны и липкой чеченской грязи.

Не спрашивая разрешения я опускаюсь на стоящий стул.

Нашего командира кажется зовут Игорь. Он на восемь лет моложе меня.

- Чего ты разорался? Иди лучше срочникам расскажи как им жить дальше. После всего, что они здесь видели и пережили. Как им потом детей воспитывать? Им хуже чем тем, кого убили. Потому что мёртвым уже нечего бояться. А они боятся всего и всех, боятся боевиков, своих офицеров, собственной тени. Боятся быть убитыми и боятся убивать сами, потому что завтра их могут арестовать за у******о мирных жителей. А где ты здесь видишь мирных жителей?..

Ну арестуй меня, сдай прокурору, посади в яму!

- Обойдёшься. Пока насчёт тебя не поступило никаких распоряжений, поедешь с ОМОНом на третий блок-пост, заберёте там легкораненого. Доставите его в Моздокский госпиталь. Лучше всего для тебя будет если обратно не вернёшься. Рви контракт, переводись в другую часть. Мне всё равно.

Не прощаясь и шаркая ногами я выхожу.

Расстрел

На блок-пост отправляется БТР. На броню садится командир ОМОНа, жилистый, усатый. Вооружён как Рэмбо, РПГ-18«муха», подствольник ГП-25, комплект гранат, перевязанные изолентой магазины в карманах разгрузки.

Капитан садится справа на люк, ноги в корпус. Водитель срочник, у него типично русское лицо. Веснушчатое, с белыми ресницами и такими же бровями над светло-голубыми глазами. Водитель их постоянно щурит. И когда говорит, и когда слушает, и когда просто курит. Сержанту лет двадцать лет, наверное скоро дембель.

Водитель и стрелок находились в броне внутри. Над водителем сидит прапорщик связист. С левой стороны за ним солдат и еще несколько спецназовцев. На БТРе уже ревёт двигатель. Выходит ротный и передаёт прапорщику приказ военного коменданта остаться и обеспечить телефонную связь.

Я запрыгнул на броню. Омоновец передаёт мне свою «муху».

Я кручу её в руках, капитан понял меня по своему. Наклоняется ко мне. - Не с-ссы. Открываешь заднюю крышку и раздвигаешь трубу до упора. Откроется передняя крышка, а предохранительная стойка и мушка встанут вертикально. Поворачиваешь предохранительную стойку вниз до упора и отпускаешь её. Для выстрела жмёшь на спусковой рычаг шептала. И всё, враг повержен. Запомнил? Тогда поехали! Чинно и размеренно мы двинулись вперёд.

Мы отъехали от комендатуры километров пять. Перед поворотом на блок, БТР сбавил скорость. Именно там нас и ждали. В левый борт ударила граната. Стреляли под углом и она уходит рикошетом в землю, сорвав защитный щиток с брони. Тут же прилетает вторая с правой стороны. БТР подбрасывает вверх. Взрывная волна бьёт по ушам, я резко перестаю слышать.

У капитана к ноге были привязана гранаты к подствольнику. Они сдетонировали и взорвались. Левую ногу оторвало ниже колена, она держалась только на брюках. После взрыва всё заволокло дымом.

Машина резко сбавила скорость, но очнувшийся водитель поняв, что впереди возможно ждёт засада вывернул руль и повернул машину назад.

Я стреляю из «мухи» на огоньки выстрелов. Солдата, сидевшего на броне по ходу движения сзади и слева, сносит на землю огненной струей от выстрела...

Странная вещь - человеческая психика. Иногда в моменты наивысшего напряжения тебе может просто зациклить на какой- нибудь мысли. Память цепляется за то, что, в обычной жизни промелькнуло секундным эпизодом.... Я же не купил Машке....

Откуда то с высотки короткими злыми очередями бьёт пулемёт ПКМ, в след за ним закашлял ДШК.

Пули свистят над головой. Рикошетят о броню, разлетаясь в разные стороны с противным визгом. Кажется, что стреляют где-то совсем близко, и было от этого жутко на душе.

Я неустанно озираюсь по сторонам.

Даю несколько длинных очередей куда то в сторону. Кусаю губы и кулаки, пытаясь унять дикую дрожь в руках, но понимаю, что это бесполезно, и снова стреляю,стреляю.

Раздаются выстрелы сзади, за моей спиной. На малую долю секунду обжигает мысль -

«Обошли...всё копец»!

Сейчас, вот сейчас же, совсем рядом окажутся люди, которые захотят меня убить

Но наш БТР чихая и зазлёбываясь продолжает движение в направлении комендатуры, несмотря на то, что машина повреждена и еле ползёт.

БТР встал у входной двери и под прикрытием ОМОНа раненых занесли в комендатуру.

Там капитану хотели поставить промедол. В руке у него был зажат шприц-тюбик. Но промедол не понадобился, капитан уже умер. Живыми на БТР остались только водитель, стрелок-оператор и я. Солдат и двое омоновцев слетели с брони.

К месту засады тут же выехала группа. Но боевиков не нашли.

В голове звенело, меня тошнит. Я знаю, что при контузии надо выпить водки. Но я не могу сказать об этом. Язык мой, как деревянный.

В кафе

В селе работают несколько кафе. Там у огня сидят люди и слушают музыку. Рядом стоят столы, накрытые чистой клеенкой. Можно заказать себе домашнюю еду. Обычный дорожный набор, с учётом чеченских реалий: палёная водка, какой-то подозрительный кофе, шашлык, который не хотят есть собаки, и галушки, приправленные чесночным соусом. За столиком в углу сидят два милиционера. Они тупо и безнадёжно пьяны.

Я уже начинаю понимать, что это единственный способ забыть о том, где мы находимся. У меня болит перевязанная голова и я тоже пьян. Но мечтаю напиться так, чтобы протрезветь только в России.

Мне кажется что водка в стакане пахнет разлагающимися трупами. Несмотря на зиму в кафе много мух. Жирных и черных. Мне кажется, что они облепили всё моё тело и от него также несёт тошнотворным запахом падали.

Рядом с кафе бегают двое чеченских пацанов лет 5-7 от роду. Пацаны зыркают на нас глазами, а потом отбегают на безопасное расстояние и имитируют стрельбу из автомата по сидящим в кафе русским солдатам,

-Паф-паф! тра-та-тата!!!

Из ворот дома выходит бородатый чеченец, хватает пацанов за шкирки и утаскивает домой.

В кафе забегает Першинг. Он собранный как пружина и чем то раccтроенzый. Я ни разу его не видел таким убитым.

-- Лёха, собирайся, через полчаса в Моздок идёт машина. Тебя сдал Клок.

Его голос слышался еле-еле, хотя по интонации он вроде бы, кричал.

Я тоже кричу в ответ.

-- Зач-чччем..?

-- Что зачем? Уезжать? Или зачем сдал?

-- Зачем... сссс-дал...

-- Понимаешь, есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты. Вот это о нём. Ладно. Разберёмся сами.

Степаныч сказал, что тебя вызывают в прокуратуру. Если не уедешь, тебя отдадут чехам. Сам понимаешь, что с тобой будет. Документы он отправит потом. Держи деньги на дорогу.

Суёт мне в карман несколько мятых купюр. Вытягивает из моего кармана гранату РГД.

-- Ос-ссставь...на память.

-- Нет не оставлю! Кругом посты и патрули. Зачем тебе в дороге лишний геморрой?

Я опрокидываю в себя еще одну рюмку и, набычившись повторяю:

— Блять! К-ккакая же он блять!

Потом мы обнимаемся. Митя хлопает меня по плечу.

– Езжай. Лечи свою башку. В крайнем случае из тюрьмы тоже есть выход. Это из могилы нет! А мы сейчас на село. Проедем по адресам. Будет очень жёсткая зачистка.

Через несколько часов меня встретил Моздок и его разбитые улицы. Везде грязь, одноэтажные домики.

Я хочу пить. Нахожу кран с водой, хватаю ртом холодную воду с привкусом ржавчины, немного становится легче.

Мне надо добраться до Прохладного, там ходят поезда.

Одинокий солдат из Чечни – лакомый кусок для жадных до денег таксистов.

– Пятьсот! - бесстыже заряжает один.

Отхожу в сторону, пятьсот, это все мои деньги. Уже на соседней улице джигит на раздолбанной «копейке» просит триста рублей.

– Извини брат, дешевле здесь никто не повезет.- Извиняется он.

– Ладно, поехали!

Трясясь по разбитой дороге, таксист подмигивает мне как сообщнику.

– Если дашь ещё триста, провезу в обход постов. Я отрицательно мотаю головой.

– Денег нет!

Обиженно и недовольно сопя таксист жалуется:

– Местные менты вообще обнаглели. Меньше тысячи за нарушение не берут. Шмонают всех подряд – офицеров и солдат. Если найдут патрон или гранату, вообще обдерут как липку!

Привалясь головой к стеклу я задремал. За пару часов таксист довез меня до Прохладного.

Я даже успел на фирменный поезд «Осетия». Сел в вагон. В вагоне тесно, но я нашёл место.

Напротив сидит женщина с двумя маленькими детьми. Кто-то начинает рассказывать о бомбёжках Грозного. Дети плачут. Женщина кричит, чтобы не говорили о войне.

Я отворачиваюсь и смотрю в тёмное окно. Мне стыдно за свои грязные в цыпках руки. Прожжённый бушлат и почерневший ремень. Застарелый запах пота и бензина, и свое недавнее тщеславие. Совсем недавно я ведь чувствовал себя героем.

Потом я начинаю дремать, проваливаюсь в полусон, полуявь.

Уже глубокой ночью я стоял на заплёванном перроне вокзала родного города. Ветер гнал по грязному асфальту бумажные листы с изображённой них короной и надписью “Imperia Furs”.

Мне показалось, что в свете фонарей скомканные листы бумаги похожи на багрянные лужи крови.

На цвет нынешней России.

Ровно через месяц мне пришло письмо, что ребята подорвались на фугасе.

Вот и все.

С тех пор я часто задаю себе вопрос. Зачем?

Ни тогда, ни сейчас я не могу на него ответить.

Мне ясно только одно: Чечня – это надолго. Для чеченца– русский, всегда был и будет врагом. Или в лучшем случае источником наживы. Сильному они покорялись, слабого презирали.

Эпилог:

Я очнулся, пошевелил вспухшим и шершавым языком... Это не страшно, это всего лишь сон и я пока ещё жив. Но все мои сны одинаково бесконечны, и страшнее яви. Потому что в них я вижу лица людей, навсегда оставленных там.

Серое чеченское небо, липкую рыжую грязь и кровь. Я ненавижу свои руки, себя, весь народ, допустивший возможность безнаказанно УБИВАТЬ. Я чувствую всем существом, что в такой стране у меня места нет. Я хочу вырваться из этого кровавого человеческого месива в какую-нибудь беззвучную тишину, в тихие поля, в тихие леса, необитаемый остров...

Но я знаю твердо, что уже никуда не вырвусь. Моё прошлое навсегда останется со мной...

Я не убийца, по-житейски говоря.

Не злой, не подлый.

Но было так, что автомат с плеча

И хлестанешь по людям, как мишеням.

Я пули слал, души не теребя.

Я бил врагов. И всё-таки не скрою,

Что каждой пулей будто и в себя...

С тех пор живу с подстреленной душою.

Пятигорск- Грозный- Бонн.

1999- 2004 гг.