Внутрилагерная война между "идейными" и "отколовшимися" вор

Часть шестая

5. Действия лагерной

администрации в условиях противоборства

криминальных группировок Гулаговские инструкции охватывали практически все стороны лагерной

жизни — от способов постройки бараков до повседневного режима жизни заключенных. Это соответствовало новым задачам ГУЛАГа3.

Создается впечатление, что в послевоенные годы Сталин уже не хотел, чтобы лагеря ГУЛАГа были лагерями смерти, какими некоторые из них по существу являлись в1937 -1939 гг.

Это не означает, однако, что руководство СССР взял курс на гуманизацию мест лишения свободы. Главная забота Москвы была экономической:

заключенные должны были стать винтиками лагерной машины, выполняющей план.

С этой целью директивы Москвы требовали строжайшего контроля над заключенными, который должен был осуществляться посредством регулирования условий их жизни. По идее, как уже отмечалось, лагерь должен был отнести каждого зэка к той или иной категории, учитывая его приговор, профессию и трудоспособность. По идее лагерь должен был дать каждому зэку работу и назначить ему норму. Лагерь должен был предоставить каждому зэку самое необходимое — еду, одежду, жилое помещение, учитывая то, как он эту норму выполняет. По идее все стороны лагерной жизни должны были работать на улучшение производственных показателей: даже “культурно-воспитательная часть” существовала в лагерях главным образом потому, что, по мнению гулаговского начальства она могла стимулировать труд заключенных. Главным препятствием на пути выполнения и перевыполнения плана встали многочисленные и повседневные случаи лагерного бандитизма и широкое распространение массовых волнений и бунтов заключенных.

Массовые беспорядки в лагерях, кровавые столкновения заключенных между собой и с администрацией лагерей имели разные причины и характер, но одинаковые последствия для гулаговской системы.

Волнения, бунты и беспорядки, в которых участвовали все категории заключенных, а не только политические узники, фактически ставили под вопрос саму возможность сохранения Гулага в его сталинском варианте. Бунты, охватывающие даже такие приоритетные объекты, как «коммунистические» строительства Куйбышевской и Сталинградской ГЭС в густонаселенных центральных районах страны, были тревожным сигналом для сталинского режима.

Гулаг становился реальным генератором социальной нестабильности и это свидетельствовало о ситуации общего кризиса поразиившего пенитенциарную систему СССР.

О том, что Москва, имеется в виду ГУИТУ СССР (Главное управление исправительно-трудовых учреждений МВД СССР), знала обо всем, что происходит в исправительно-трудовых лагерях, можно не сомневаться.

Не сосчитать, сколько столичных чинов побывало в колониях, исправительных лагерях и тюрьмах со всевозможными проверками и комиссиями.

Уже в конце войны ГУЛАГ почувствовал первые признаки того, что выведенная для «лёгкости управления» и контроля над заключёнными порода «придурков» выходит из под контроля, превращается во «вторую власть «в лагерях и начинает создавать больше проблем, чем она в состоянии решить.

В директивном указании Оперативного отдела ГУЛАГ начальникам оперативно-чекистских отделов и отделений лагерей и колоний от 30 марта 1945 г. говорилось о раскрытии «двух бандитских групп» в Усольском ИТЛ, состоявших из заключённых, осужденных за контрреволюционные и уголовные преступления и работавших на административно-хозяйственных должностях.

Используя своё служебное положение и пользуясь отсутствием контроля со стороны вольнонаёмного состава, участники групп» терроризировали лагерное население и проводили активную подрывную деятельность".

Оценивая криминальное поведение своих бывших адептов и сторонников ГУЛАГ не поскупился на обвинения. В директивном указании говорилось о том, что «участники бандитских групп по обоюдной договорённости умышленно доводили до истощения заключённых, перевыполнявших производственные нормы, водворяли без всяких оснований лучших рекордистов в ШИЗО, использовали заключённых 3-й категории га тяжёлых работах, выводили на работу больных, занимались систематическими приписками заготовленной древесины («туфтой»), избивали неугодных им заключённых дубинками и палками, не давали положенной им нормы продуктов, искусственно создавали «промотчиков» и отказчиков и ежедневно оставляли 5-10 здоровых женщин, с которыми сожительствовали».

В документе фактически были названы и причины, по которым приемлемое в прошлом поведение «придурков» вдруг было объявлено преступным: «усиление массового недовольства среди заключённых» и сплочение групп, не только готовых дать отпор «второй власти» и побороться с ней за право паразитировать на лагерном населении и уже приступившим к «нападениям на бригадиров, мастеров и десятников со смертельными исходами.1

Всё это вместе взятое было чревато хаосом и потерей управления лагерями.

9-13 марта 1954 года судебная коллегия Верховного суда Якутской АССР по уголовным делам рассмотрела дело 12-ти человек, обвиняющихся по статье 59-3 УК РСФСР. Суд вынес частное определение, которое гласило, что заключенные несомненно виновны, но при этом администрация НТК № 1 УИТЛК МВД ЯАССР и управление ИТЛК ЯАССР допустили серьезные ошибки. Какие же были допущены ошибки? Оказывается, было заранее известно, что в этом отдельном бараке находились заключенные, содержание которых в общей зоне представлялось невозможным. Но из-за слабого контроля жизни этих заключенных постоянно угрожала опасность, и администрация лагеря вынуждена была в ночное время запирать их в бараке. Случаи, произошедшие в сентябре и 12 октября 1953 года, свидетельствуют об этом.

Несмотря на то, что обитатели барака № 11 неоднократно требовали отправления их в другой лагерь или изоляции их от враждебной группы, положение не улучшилось. Это спровоцировало вооружение заключенных. Администрация лагеря, режимный и оперативный отделы, заведомо зная об этом, никаких мер по изъятию оружия у заключенных не предприняли. Об этом свидетельствуют конфискованные у заключенных железные скобы, какие использовались при строительстве зоны, и бруски для их заточки. Еще одним серьезным упущением в работе администрации ИТК № 1 явилось занятие заключенных браговарением. Напившись браги, заключенные подняли эту бучу. По показаниям заключенных, за два месяца они четырежды варили и пили брагу.

В заключение суд решил довести обо всем этом до сведения Министерства внутренних дел Якутской АССР.

В зоне тоже говорили, что шум подняли пьяные "суки". Кто это были, можно увидеть из частного определения суда: 2 марта 1954 года оперуполномоченный Лиспа попытался снять с одного из тех 12-ти, А.А. Птичникова, отобранное у другого пальто и вернуть владельцу, но Птичников не подчинился. В итоге решили надеть на него смирительную рубашку. При этом Птичников порезал бритвой лицо надзирателю Касьянову. "Рубашка на него была надета и затянута. Как поясняет подсудимый Птичников, с приходом в то время заместителя начальника тюрьмы Зуева его уже беспощадно стали избивать еще сильнее и били до тех пор, пока он не потерял сознание»2.

При всех обвинениях в адрес «контрреволюционной» части лагерного населения практические работники не могли не понимать, что в то время главная угроза для порядка управления исходила все-таки не от «контрреволюционеров», даже не от их новых пополнений с Украины и из Прибалтики, еще переживавших свой «организационный период», а от особо опасных уголовных преступников. В августе 1947 г. в докладной записке на имя заместителя начальника ГУЛАГа Б. П. Трофимова начальник 6-го отдела 1-го управления ГУЛАГа Александров проанализировал оперативную обстановку в лагерях и колониях. По его оценке, доля особо опасного элемента составляла 40 процентов от общей/численности заключенных — 690 495 человек, осужденных за контрреволюционные преступления, бандитизм, убийства, разбой, побеги, против 1 074 405 человек, сидевших за «бытовые, должностные и другие маловажные преступления». Однако в качестве главной угрозы Александров назвал не 567 тыс. «контрреволюционеров», многие из которых никакой опасности для режима и порядка управления не представляли, а 93 тыс; («громадное количество», по оценке чиновника) осужденных за бандитизм, убийства, разбой и т.п.,

Администрация ГУЛАГа чувствовала, что вверенный ее попечению Архипелаг теряет управляемость, что преступная активность 93 тыс. опасных уголовников, поделивших (не без участия лагерной администрации) лагеря и колонии на вотчины, грозит не только режиму содержания и порядку в лагерных подразделениях, но и святая святых — «трудовому использованию контингентов». Именно тогда в прагматичном среднем звене гулаговского аппарата появилась идея радикального решения проблемы — организовать «специальные лагери для содержания осужденных за бандитизм, у******о, вооруженный разбой и побеги»73. Как показали дальнейшие события, высшее руководство страны предпочло разумному и прагматичному полицейскому решению проблемы — решение политическое и, как выяснилось, опасное для самой власти.3

Организованная борьба самых разных группировок за власть, ресурсы и контроль над зоной (по определению А. Солженицына, это и была "сучья война" в ИТЛ и особлаговская "рубиловка" – уничтожение стукачей и неудобных "придурков" из числа заключенных4) воспринималась лагерной администрацией главным образом как рост бандпроявлений. как отмечал Солженицына, режим сознательно и лицемерно смешивал в одну кучу "лагерный бандитизм" - войну с "суками" - и "рубиловку". Если рассматривать специфическую направленность «рубиловки» против «стукачей» и как способ контроля над лагерным социумом, то Солженицын, конечно, прав.

Но для гулаговских начальников все это было однопорядковыми явлениями, мешавшими управлять заключенными, а главное - выполнять производственные планы. Так, лагерное начальство не делало разницы между «рубиловкой», направленной против «стукачей», и «сучьей войной», то есть кровавыми столкновениями группировок в борьбе за ресурсы, контроль над зоной и хлебные должности в лагерной обслуге. В значительной меру эти столкновения были вызваны специфическим составом особых лагерей, в которые, вопреки первоначальным планам, направлялись не только «политики», в том числе осужденные за политический бандитизм, но и особо опасные уголовные преступники.

В результате амнистий, из которых целенаправленно исключались политические заключенные, произошло существенное увеличение доли политических в лагерях. По данным на 1 июля 1946 года более 35% заключенных в системе в целом являлись осужденными за «контрреволюционные преступления». В ряде лагерей данный процент был еще выше, политические составляли более половины лагерного контингента.

Изменился и состав этих политических в лагерях. Это были политзаключенные нового поколения, люди с иным жизненным опытом: не интеллигенты 30-х годов, а бывшие бойцы и офицеры РККА, в том числе и те, кто прошел фронт, немецкие концлагеря, воевавшие в партизанских отрядах.

Практически сразу эти новые политзаключенные стали создавать проблемы для лагерного начальства. В 1947-м блатным уже не удавалось подчинять их себе. Среди многообразных криминальных и этнических группировок, боровшихся за доминирование в лагерях, образовалась новая — "красные шапочки" (вопреки мнению некоторых авторов, это были не «ссучившиеся» воры, а именно бывшие военные). В основном к ним относились бывшие солдаты и партизаны, объединявшиеся для борьбы с беспределом блатных, а заодно и с начальством, которое смотрело на эти бесчинства сквозь пальцы. Более того, как говорилось уже выше, начальство само нередко поощряло действия «ссучившихся», поскольку рассчитывало, что они помогут поддерживать порядок в лагерях и приструнят как «воров», так и политических.

Группировки политических существовали в зонах и в 50-е годы, хотя администрация пыталась их ликвидировать, в том числе пользуясь «услугами» уголовников. Так, зимой 1954—1955 в шахтерском лагере в Ипте начальство попыталось ликвидировать хорошо слаженную организацию политических с помощью шестидесяти уголовников, которые были специально для этого заселены в зону. Обжившись, уголовники «начали шкодить по зоне»: «У них появилось холодное оружие, все как полагается в таких случаях. У одного старика украли деньги и вещи, мы сказали, чтобы отдали по-хорошему, но у них не было привычки отдавать, поэтому где-то часа в два, только что развод прошел, подошли к этому бараку с разных сторон, вошли в барак, встали вокруг. Начали бить, избили до лежачего состояния, один выскочил в окно, с рамой на голове, она маленькая, добежал до вахты, там упал па пороге. Пока охрана прибежала, никого уже не было. Блатных из зоны забрали»5.

Нечто подобное произошло в Норильске: «...в лагпункт, заключенные которого состояли сплошь из 58-й статьи, пришла партия воров и стала устанавливать свои порядки. «Военщина», бывшие солдаты и офицеры Красной Армии, не имея никакого оружия, разорвали бандюг на куски. С дикими воплями остальные бандюги бросились к вахте и к охранным вышкам, умоляя о помощи»6.

Конечно, уголовники не всегда были проигравшей стороной. В Вятлаге воры-рецидивисты убили девять заключенных. До этого они потребовали от каждого по 25 рублей и всех, кто отказывался платить, убивали7.

Для власти был повод задуматься. Если политические могут объединяться против бандитов, то они могут объединиться и против лагерного начальства. В 1948-м с целью предупреждения беспорядков, руководство ГУЛАГа распорядилось о переводе политзаключенных, «представляющих опасность по своим антисоветским связям и вражеской деятельности», в специальные «особые лагеря», предназначавшиеся исключительно для «шпионов, диверсантов, террористов, троцкистов, правых меньшевиков, эсеров, анархистов, националистов, белоэмигрантов, участии ков других антисоветских организаций и групп». Эти особые лагеря фактически являлись продолжением каторги: здесь была особая арестантская одежда с номерами, решетки на окнах, запирающиеся на ночь бараки. К минимуму должны быть сведены контакты заключенных с внешним миром, разрешалось только одно-два письма в год и только от членов семьи. Рабочий день составлял десять часов, использовать «политических» предписывалось преимущественно на тяжелых физических работах.

Особые лагеря создавались исключительно в наиболее суровых районах страны — в Ипте. Воркуте. Норильске, на Колыме, в степях Казахстана, в глухих лесах Мордовии и по своему режиму напоминали каторгу.

Однако выделение «представляющих опасность» политических из общей массы не сделало их более покладистыми. Напротив, в особых лагерях они были избавлены от постоянных конфликтов с уголовниками, а оставшись наедине с администрацией, они усилили сопротивление: это был уже не 1937 год, а 19488.

Перевод многих политических в особые лагеря повлиял и на политику администрации в отношении уголовников, тем более, что центральное руководство настойчиво требовало выполнение плана.

Двуединой задачей ГУЛАГа: обеспечить охрану и режим содержания заключенных, а также выполнить большой комплекс производственных заданий. Как говорил министр внутренних дел С. Н. Круглов, советские" лагеря должны быть образцовыми: с одной стороны, это должна быть тюрьма, с другой стороны, заключенные должны в процессе труда перевоспитываться"9.

В зависимости от спускавшихся сверху установок на первый план в работе ГУЛАГа выходили то задачи укрепления режима, то хозяйственные вопросы.

Начальство ГУЛАГа изменило отношение к матерым уголовникам, безделье, развращенность и угрожающее поведение которых отрицательно влияли на производительность лагерного труда.

Ранее, когда уголовники помогали лагерному начальству «держать» политических, эти «услуги» компенсировали все неудобства, приносимые блатными. Теперь, когда они уже не контролировали политических, эти «неприятности» уже не компенсировались никакими плюсами. несмотря на то, что уголовники никогда не вызывали к себе такого враждебного отношения, как политические, и отношение к ним со стороны лагерной охраны было более или менее снисходительным, послевоенное руководство ГУЛАГа, наконец-то, решило положить конец всевластию блатных в лагерях, навсегда ликвидировав прослойку воров в законе, которые отказываются работать.

Развернувшаяся не без поддержки лагерного начальства «сучья война» вскоре приняла столь отвратительные формы, что в конце концов переполнила чашу терпения даже администрации. В 1954-м МВД распорядилось «в целях изоляции участников враждующих лагерных групп друг от друга определить конкретные лагеря для раздельного содержания рецидивистов каждой из окрасок»10. Это был единственный способ прекратить к***********е. Война началась из-за желания властей установить контроль над уголовниками и закончилась из-за того, что власти утратили контроль лад нею самой11.

ГУЛАГ начал собственную войну с ворами в двух формах — открытой и завуалированной. В первую очередь, наиболее опасных матерых уголовников просто отделили от остальных, дав им более длинные сроки — десять, пятнадцать, двадцать пять лет. Помимо этого, в конце 1948 года министром внутренних дел был отдан приказ об организации специальных лагерных подразделений строгого режима для бандитов и рецидивистов. Согласно приказу, такие подразделения должен был охранять наиболее подготовленный, дисциплинированный и физически здоровый личный состав. К приказу прилагалась инструкция, подробно описывавшая устройство усиленного ограждения жилой и производственной зоны. ГУЛАГ потребовал незамедлительного создания таких подразделений в двадцати семи лагерях. Их общая вместимость должна была составить свыше 115 000 заключенных.

Но руководству ГУЛАГа не удалось создать непреодолимый барьер между ИТЛ и особыми лагерями, у них нередко были не только общие объекты работы, но и общее начальство (Норильский ИТЛ и Горный особый лагерь), и поэтому не могли не болеть общими болезнями12.

Как отмечает Шаламов, уже в 1948 году в результате резни «воров» и «сук» цифра «архива № 3» (умершие) резко подскочила вверх, «чуть не достигая рекордных высот 1938 года, когда «троцкистов» расстреливали целыми бригадами». «Суки» и «воры», попадая на одну «командировку», сходу хватались за «пики» и дрыны и бросались друг на друга. Кровь лилась рекой. Под горячую руку попадали все, без разбора, в том числе арестанты, не имевшие отношения ни к «ворам», ни к «сукам». Человеческая жизнь вообще перестала что-либо стоить.13

Один из тогдашних арестантов вспоминает:

До сих пор помню состояние бессилия, которое испытывал, когда вечером после работы лагерную тишину вдруг разрывал истошный крик и очередная жертва беспредела валилась на землю с распоротым животом. Расправы в лагере в те времена были делом обычным и с каждым годом приобретали всё более внушительные размеры.14 

На это же обстоятельство указывает и Шаламов: «Поднаторев в кровавых расправах (а смертной казни не было в те времена для лагерных убийц) — и «суки», и блатные стали применять ножи по любому поводу, вовсе не имеющему отношения к «сучьей» войне. Показалось, что повар налил супу мало или жидко — повару в бок запускается кинжал, и повар отдаёт богу душу. Врач не освободил от работы — и врачу на шею заматывают полотенце и душат его» 15.

По мере прибытия новых этапов «блатных» война вспыхивала со все большей, особой жестокостью. Лагерное начальство хваталось за голову, о применявшейся ранее практике невмешательства уже не могло быть и речи.

Было объявлено, что привлечение «отошедших» к управлению лагерями было шагом «ошибочным и вредным для дела исправительно-трудового перевоспитания преступников». Предпринятые ранее попытки использования «сук» для установления дисциплины и увеличения производительности труда заключенных лагерное начальство признало в корне ошибочным.

Начальство лагерей обвинялось в попустительстве, в том, что искусственно создавало «внешнее благополучие», поскольку «отсутствие жалоб и заявлений является результатом терроризирования заключенных со стороны уголовно-преступных рецидивистов». Паразитизм и разгул беспредела «сук» в лагерях признавалось в качестве одной из главных причин «ослабления физического состояния заключенных». Здесь стоит сделать оговорку, что, конечно, не здоровье заключенных беспокоило начальство, а производственные функции Архипелага, и вот на них как раз «ослабление физического состояния» заключенных влияло самым негативным образом. «Прозрение» было оформлено в виде строгой рекомендации лагерным оперативникам, чтобы они не относились к «отошедшим» «с большим доверием, чем к другим заключенным»16. Использование «сук» в качестве низовой лагерной администрации отныне формально запрещалось17.

Однако запоздалый диагноз и консервативное «лечение» уже не могли спасти ситуацию. В ИТЛ и колониях шла масштабная, невиданная ранее борьба за власть над зоной, которая принимала все более массовый и кровавый характер. Криминальные сообщества, которые возникли в ГУЛАГе не просто при попустительстве, а при активном участии лагерного начальства, соблазненного перспективой избавления от множества обременительных, а порой и опасных обязанностей, а затем вышедшие из-под контроля, получили реальную власть, они умело пользовались механизмами круговой поруки, основанными на терроре.

С помощью угроз и насилия они заставляли остальных заключенных совершать убийства или брать ответственность за них на себя, сами же оставались в тени.

Разумеется, одним лишь объявлением «сук» «persona non grata»18 невозможно было решить проблему ГУЛАГа. Лишив одну из воровских группировок режима наибольшего благоприятствования, власти создали ситуацию, когда преимущество получила другая. Теперь «законники» смогли поднять голову, вступив с новыми силами в жестокую и кровавую борьбу с «отошедшими» за то, чтобы вернуть себе власть в зоне. В этой борьбе они иногда пользовались поддержкой «положительного контингента», которому обещали избавить его от «сучьего» террора, на самом же деле создавалась лишь новая форма лагерной террора.

Характеризуя в сентябре 1952 г. порочный круг организованной лагерной преступности, один из начальников ГУЛАГа отмечал: «Уголовники-рецидивисты в целях захвата главенствующей роли в подразделении организовываются в группы и ведут борьбу между собой за захват низовых административно-производственных должностей. Лагерная администрация в целях прекращения этой борьбы выводит из подразделения одну группу, а вторую оставляет без соответствующего надзора, участники которой без особого труда захватывают власть в подразделении и творят свои преступные дела»19.

У организованных преступных группировок была собственная система связи между лагерными подразделениями и колоннами, они имели возможность предварительно обсуждать планы совместных действий, намечали кандидатуры жертв. Принадлежность к той или иной группе обеспечивала поддержку в зоне. Взамен от заключенного требовалось только одно – соблюдать абсолютную дисциплину и полностью подчиняться старшему в иерархии. Уголовные группировки держали в страхе не только «работающий контингент». Их побаивались даже оперативники. Кроме открытого террора в отношении некоторых представителей лагерной администрации, в качестве инструмента воздействия уголовных сообществ на лагерную администрацию использовалась организация бунтов, волынок, массовых акций неповиновения и отказов от работы. «Законники» всячески стремились доказать, что только при их содействии администрации удастся обеспечить порядок в зоне. В некоторых случаях спровоцированные уголовными авторитетами волынки и беспорядки приобретали своеобразную форму борьбы за феодальный порядок в лагерях, ультимативным требованием к "сюзерену" (администрации) наделить каждую группировку собственным "доменом".

В начале 1951 г. руководством ГУЛАГа был зафиксирован резкий рост количества случаев организованного сопротивления лагерной администрации (Каргопольлаг, Ивдельлаг, Краслаг, Сахалинлаг и др.), сопровождавшегося убийствами лагерных работников (или попыток), избиениями надзирателей.

Одновременно фиксировались случаи разложения целых лагерей, которые находились в своеобразной «оккупации» криминальных группировок. Так, в одном из ИТЛ администрация совсем утратила контроль над ситуацией и даже не пыталась исполнять приказы, распоряжения и директивы МВД по режиму. Бандиты в лагере за это время уничтожили около тридцати заключенных, кроме того, многие получили тяжелые травмы и увечья.

Расконвоированные заключенные занимались грабежом окружающего населения, разбоями и хулиганством. В зонах «уголовно-бандитствующий элемент грабит, отбирает, запугивает, терроризирует, не дает возможности заключенным честным трудом искупить свою вину»20. Лагерная администрация зачастую просто боялась заходить в зону.

Объяснение подобного сбоя в управлении лагерями в начале 1951 г. руководство ГУЛАГа видело в неудачной реорганизацией управления, которое было ответственно за оперативную работу, что совпало с притоком в лагеря особо опасных преступников, которые активно сопротивлялись лагерной администрации. Но главной причиной было все-таки то, что, объявив отказ от сотрудничества с "отошедшими", ГУЛАГ так и не смог найти альтернативы лагерной дедовщине в качестве инструмента управления лагерями. Одних авторитетов сменяли другие, однако, методы управления оставались неизменными. В свою очередь, требования руководства МВД очистить низовые лагерные должности (нарядчиков, бригадиров) от матерых бандитов, неоднократно судимых за убийства и грабежи, натолкнулись на "недостаточную настойчивость" (тихий саботаж) руководства лагерей. Без уголовного авторитета бригадирам и нарядчикам на зоне делать было нечего, разве что исполнять указания криминальной элиты, но не лагерного начальства21.

Развитие событий показали, что «вдохновители и организаторы бандитских проявлений» легко уходили от ответственности. В то время как администрация активно вела «массовые изъятия» рядовых исполнителей, зачинщики беспорядков и руководители группировок оставались в лагерях, продолжая «вновь группировать вокруг себя наиболее отрицательный элемент». В условиях переполненных тюрем и специальных лагерных подразделений бандитизм и убийства прекратить было практически невозможно. Более того, бандитский террор явно достиг поставленных перед собой целей. Бандитам не только периодически удавалось заполучить почти полный контроль над лагерным населением, но и порождать «неорганизованность, растерянность и даже трусость со стороны руководителей и офицерского состава в подавлении разного рода бандитских выступлений и стремление их к вывозу в другие лагери заключенных, осужденных за бандитизм, грабеж и разбой»22.

Казалось бы, из сложившегося положения был один простой выход - разделить заключенных по видам режима в зависимости от тяжести совершенного преступления, рецидива, принадлежности к преступным группировкам, изолировать "положительный контингент" и молодежь от рецидивистов. Но за несколько лет попытки сделать эти простейшие и очевидные шаги по наведению порядка в ИТЛ и колониях имели лишь ограниченный успех, каждый раз упираясь в категорический императив производственной необходимости. Производственными управлениями МВД, ответственными за трудовое использование заключенных и выполнение производственных планов без всякого зазрения совести нарушались инструкции о порядке содержания заключенных, при этом они не слишком охотно отвлекали силы и средства на строительство подразделений строгого режима и штрафных изоляторов.

Катастрофическая вспышка лагерной преступности начала 1951 г. все же значительными усилиями была локализована. В 48 наиболее неблагополучных лагерей были направлены специальные комиссии. За короткий срок было построено 194 штрафных изолятора, организовано 37 штрафных лагерных пунктов, 191 лагерный пункт усиленного режима и 259 специальных женских подразделений. 12 тыс. злостных нарушителей режима были переведены в тюрьмы, а 25 тыс. - в спецлагподразделения строгого режима23.

Напуганное начальство делало все, чтобы изолировать «сук» и «воров» друг от друга. Поначалу в пределах одного лагеря стали создавать отдельные «воровские» и «сучьи» зоны, однако, это не дало результата. Тогда решили закреплять за «ссученными» и «честнягами» отдельные прииски. Но всё равно нередко обе враждующие группировки создавали «летучие отряды», совершавшие наскоки на места обитания и работы противника. В конце концов за «ворами» и «суками» начали закреплять целые приисковые управления, которые объединяли в себе несколько приисков. Так, всё Западное управление с больницами, тюрьмами, лагерями досталось «сукам», Северное — «ворам». (Речь идёт о золотодобывающих приисках Колымы). Такое же разделение в конце концов стало характерно и для лагерей Центральной России, Урала, краёв и областей24.

Основная масса заключенных, которые были осуждены за контрреволюционные преступления, но не попали в особые лагеря, оказалась в «специальных изолированных друг от друга подразделениях усиленного режима». Туда же была оправлена половина представителей «бандитствующего элемента» (70 тыс. человек). Однако и в конце 1951 г. 135 тыс. «политических» и 91 тыс. осужденных за бандитизм содержались вместе с остальными заключенными.

Это значило, что сохранялась угроза повторения кризиса. Как обычно, средств на устройство специальных лагерных подразделений не было, а производственные главки МВД как и прежде занимались строительством или реорганизацией зон усиленного режима без какого-либо энтузиазма и в последнюю очередь.

Волевой импульс высшей гулаговской бюрократии оказался непродолжительным. Противоречие, которое существовало изначально между пенитенциарной и производственной функциями систем принудительного труда постоянно воспроизводили проблему лагерной преступности и лагерного бандитизма. В ретроспективном анализе Главного управления исправительно-трудовых колоний МВД СССР (августа 1958 г.) подчеркивалось, что в рассматриваемый период практически во всех ИТЛ существовали подразделения, в которых «орудовали преступные группировки и банды. Столкновения этих банд приводили к многочисленным человеческим жертвам». Фактов массовых неповиновений и беспорядков, которые происходили «на почве вражды между уголовными воровскими группировками... было много, и их характер в то время отличался особой дерзостью»25.

И даже в условиях общего улучшения оперативной обстановки в 1952 г. в лагерях лесной, горно-металлургической промышленности, железнодорожного строительства и Дальстроя, где была высока концентрация особо опасных контингентов и где из производственных соображений постоянно "перемешивались" различные категории заключенных, ситуация так и оставалась неблагополучной «по допуску количества бандитских проявлений». Отраслевые управления объясняли основные причины производственных потерь враждой группировок заключенных. Начальники лагерей постоянно жаловались, что к ним «в последнее время поступает в основном окончательно испортившийся и неисправимый уголовный контингент» и высказывали опасения, что «дальше будут поступать такие же»26.

Ни ГУЛАГу, ни МВД не удавалось взять под контроль уголовную преступность в стране, а также сложившийся в системе принудительного труда образ жизни нескольких миллионов людей.

Многие работники пенитенциарных учреждений оказались неспособными пресечь массовые беспорядки, погромы, поджоги. Положение в исправительно-трудовых лагерях становилось критическим. Сложная обстановка требовала особых мер.

Заключенные Горлага обратились к Советскому правительству, Президиуму Верховного Совета СССР, Совету Министров СССР и ЦК КПСС с письмом от 27 июня 1953 г., которое фактически стало констатацией сталинского политического и юридического произвола, применения репрессий как универсального ключа к решению не только политических, но также экономических и даже социальных проблем. «Прошлое доказывает, — простодушно писали авторы обращения, — что чем сложнее проблемы приходилось решать Советскому государству, тем больше было репрессированных». Заключенные как будто бы находили оправдание жестокости системы, соглашаясь с тем, что «великое созидание требовало строгой государственной дисциплины, следовательно, и жертв: Для содержания репрессированных государством была создана система исправительно-трудовых лагерей, ибо экономика страны не могла вынести бездействия многих миллионов, в рабочей силе которых ощущалась острая потребность». Результат, налицо, писали заключенные Горлага, на собственной шкуре, прочувствовавшие сталинские методы строительства коммунизма: «Города и рабочие поселки, рудники и шахты, каналы и дороги, фабрики и заводы, сталь и уголь, нефть и золото — все величайшие сооружения эпохи социализма — результат не поддающегося описанию титанического созидания (так в тексте. — С.Г.) к человеку, в том числе лагнаселению27». Соответственно, добавляли авторы документа, «усиливался лагерный режим, и условия жизни в лагерях становились все тяжелее»: лагерное население влачило «свое жалкое существование в совершенно невыносимых условиях», работало по 12—14 часов в сутки. При этом у «отдельных заключенных», как осторожно отмечали составители документа, крепко засела мысль о том, что их здоровье и жизнь нужны постольку, поскольку нужна их рабочая сила.

Пытаясь объяснить причины своего протеста, авторы документа ссылались на беспросветность и бесперспективность такого существования: нереальные сроки наказания и их логический конец — болезнь, инвалидность и смерть в неволе, в лучшем случае — высылка после отбытия срока. Поэтому подавляющее большинство тянет свою лямку «с ропотом, в ошибочной надежде на какие-либо мировые события». Заключенные, писавшие обращение к высшей власти, понимали, что ГУЛАГ при Сталине стал настолько большим и настолько перегруженным «созидательными» функциями, что им давно уже невозможно управлять как обычной тюрьмой: «мы поняли, что мы являемся значительной частью производительных сил нашей социально-экономической формации, а отсюда имеем право предъявить свои справедливые требования, удовлетворение которых в настоящий момент является исторической необходимостью». В свое время, считали заключенные, практика управления огромной сферой принудительного труда привела «de facto»28 к созданию извращенных форм лагерного «самоуправления» — использованию в качестве проводников начальственных распоряжений и социальной опоры «обслуги», в большинстве своем состоявшей из стукачей, и «сук». Оказывая помощь лагерной администрации в деле соблюдения режима, эта группа заключенных «с целью выслуживания перед начальством превращалась в банду насильников и убийц.

Эти „блюстители порядка" не останавливались ни перед какими преступлениями (и******е, подвешивания, убийства)». При этом применялись самые разнообразные методы.

Так, в Чаунском и Чаун-Чукотском ИТЛ Дальстроя на Колыме в 1951 году по инициативе заместителя начальника лагеря подполковника Варшавчика в лагерном отделении посёлка Красноармейский была создана, так называемая, «Бригада № 21», которая состояла из больных сифилисом представителей лагерной группировки «сук». В тех случаях, когда при «трюмлении» заключенные из группировки «воров» не переходили на сторону «сук», их отправляли в бригаду № 21, где их насиловали, заражая сифилисом 29.

Ответом были вражда и ненависть остальных заключенных, в конце концов, вылившаяся в террор против стукачей в особых лагерях и «войну» «воров» с «суками» в обычных ИТЛ.

________________________________

1 ГА РФ.Ф. Р-9214. Оп. 8. Д.5. Л. 92-9 об.

2 Далан. Жизнь и судьба моя : Роман-эссе // Якутск : Бичик , 2003. – 334 с. : портр.

3 Козлов В.А.Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти. 1953-1985 гг., М.: Олма-пресс, 2006. 448 с

4 Отв. ред. и сост. В.А. Козлов История сталинского Гулага. Конец 1920-х - первая половина 1950-х годов. Собрание документов в 7 томах. Том 6. Восстания, бунты и забастовки заключенных

5 Куц В. Поединок с судьбой. — М., 1999. С. 165

6Энн Эпплбаум. ГУЛАГ. Паутина Большого террора. М.: Московская школа политических исследований, 2006, 608 с.

7Там же.

8Энн Эпплбаум. ГУЛАГ. Паутина Большого террора. М.: Московская школа политических исследований, 2006, 608 с

9 ЦАОПИМ Ф. 3352. Оп. 3. Д. 1136. Л. 178

10 Энн Эпплбаум. ГУЛАГ. Паутина Большого террора. М.: Московская школа политических исследований, 2006, 608 с

11 Там же.

12 Сидоров А. А. Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 гг.). Ростов н/Д, 1999

13 Там же.

14 Жиганец Ф. Глазами «битого фраера»: Варлам Шаламов как летописец «сучьей войны» // Альманах "Неволя". Приложение к журналу "Индекс/Досье на цензуру", 2014, № 39

15

Шаламов В. «Сучья война». Очерки преступного мира

16

ГА РФ. Ф. Р-9414. Оп.8. Д. 14. Л. 311-313. Подлинник.

17 Сидоров А. А. Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 гг.). Ростов н/Д, 1999

18 ( persona non grata(лат.) — Персона нон грата (нежелательное лицо).

19

Козлов В.А. Социум в неволе: конфликтная самоорганизация лагерного сообщества и кризис управления Гулагом (конец 1920-х – начало 1950-х гг.). Статья 2 // Общественные науки и современность. 2004, № 6

20

Там же.

21

Там же.

22

Там же

23

Там же.

24

Сидоров А. А. Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 гг.). Ростов н/Д, 1999

25

Козлов В.А. Социум в неволе: конфликтная самоорганизация лагерного сообщества и кризис управления Гулагом (конец 1920-х – начало 1950-х гг.). Статья 2 // Общественные науки и современность. 2004, №6.

26

Там же.

27

Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.)

28

de facto (лат) — де-фа́кто, «на деле», «фактически»), означает нечто действительное, но не закреплённое законом.

29 Из Справки заместителя прокурора Магаданской области Г.М. Сажина секретарю Магаданского областного комитета КПСС Т.В. Тимофееву. // Альманах «Воля». 2008. № 10. С. 19-29.

30

Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.)

31

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 322.

32

Анатолий Жигулин, с. 135–137.