8
3350 Слова
Рядом играл военный марш, у всех слезы радости, все счастливы.
Так как все люди – это взрослые дети, и им нужна сказка, вот и поверили они этой сказочке полностью, посчитав ее правдой.
Мол, если сам Ким Ир Сен вернулся, пришел в гости на этот свет чтоб еще раз встретиться со своим сыном, и что – то ему передать, значит его сын, наш молодой Президент – посланник Бога.
Этому также способствовало и глубочайшая вера корейского народа своему бессмертному лидеру Ким Ир Сену, они его боготворили, они не хотели верить в его смерть.
Все утешали себя тем, что такой полубог как Ким Ир Сен не может умереть окончательно, и он вернется еще раз, как минимум.
Ну и вот такой вроде обычный детский ход помог укрепиться Ким Чен Иру на троне, и завоевать благосклонность народа.
В конце 90 годов по Пхеньяну пошел слух, что сцена с оживлением отца народа в 1995 году является полным бредом.
Но основную массу людей было уже невозможно переубедить. Они серьезно считают, что Ким Ир Сен еще раз вернется, как тогда, в 1995 году, и благодарят своего «вечно живого» лидера, дарят ему подарки.
Эти подарки хранятся в отдельном помещении.
Я уезжал из Пхеньяна радостный. Все это называется – борьба за власть.
А так как власть – это деньги и высшая форма шоу бизнеса, то люди будут прибегать еще не к таким фокусам, дабы удержаться на троне.
…
Письмо из армянского плена
Мы получили письмо из России, письмо раскаленное, не пишет, а пышет.
Строки нестройные, видно, писака торопился.
Передаем письмо в оригинале, не трогая абсолютно ничего.
«Это я, Зейналов Ариф Юнис оглы, ьакинец, 1966 года рождения, выпускник бакинского Университета, окончил факультет прикладной математики.
Я воевал за освобождение Карабаха, участвовал в боях, потом попал в плен. Это было в 1991 году.
С тех пор прошло 13 лет.
Много воды утекло с тех пор, очень много.
Сегодня я женат на армянке, ее зовут Элина Татевосова. Она двоюродная сестра армянского полевого командира, Размика Татевосова.
Какой кайф женится на сестре врага! Если б вы знали В ее лице ебешь все Армению
Хотя какой я враг?! Теперь я не Зейналов Ариф, а Заназанян Армен.
У нас с Элиной родились две девочки, Карина и Ирина.
Я обожаю их конечно!1
Они ж мои
И вообще я полюбил Армению Меня устроили в промышленный офис, я там живу иногда и вот мне повезло, я наткнулся на Интернет, меня к нему не подпускают. Я окружен армянами повсюду
У меня мало времени я пишу все это на адрес газеты «Известия»
Я не знаю как работать с Интернетом, отстал от жизни
Я полюбил Ереван, Армян, их еду, бастурму, вечно заснеженные горы, прозрачную воду, красивых девушек.
Но я вспоминаю и Баку! Как можно его забыть?! Как мне забыть летние тихие милые апшеронские вечера?
Сидели на даче в Мардакяне под тутом играли в нарды рядом пыхтел самовар, чуть дальше друзья на мангале готовят шашлык из баранины А на столе колодезная студеная водичка Вдали море синескалится, ласкает щеки бриз Свисает с веток инжир Раскаленный песок жжет пятки Жара палящая, и вдруг свежий морской ветерок меняет измочаленные лица на улыбки
А в тарелке апшеронские помидоры, они пахнут особо, у них особый вкус, особенно с пловом
Где это все?!
Это и есть Родина, она меня связала навеки! Я понял, что мозг человека в его желудке.
Родина и еда! Пища!
Любовь и еда, самая искренняя, ибо она имеет выход через жопу!
Самая искренняя любовь – это любовь к еде, к родной еде.
Где ты, моя Родина Мой Баку! Мой край родной!
Я умру без тебя, я уже умираю!
В гробу я видел Армению с его бастурмой и горами Кроме моих девочек конечно…
Баку, баку ююююбаку!!!»
…
ОФИЦИАЛЬНЫЙ ВИЗИТ
– Товарищи, я думаю всем все ясно. Завтра приезжает Людмила Путина, супруга президента России. Все должно быть на высочайшем уровне. На самом высочайшем. Уффф (держится за лоб)… опять давление. В общем, всем все ясно? Вопросы есть? Запомните, и стол, и костюмы, и внешний вид должен быть четким, чин чинарем. Поняли? Не слышу, поняли?
– Поняли.
– Ясно, Али Алиевич.
– Конечно, поняли, Али Алиевич.
– Ну, если поняли, то расходитесь по рабочим местам, пусть каждый занимается своими делами.
Али Алиевич стал собираться, привстал с яйцеобразного стола, его примеру последовали все члены коллегии.
Али Алиевич был чиновником высшей когорты, так сказать, особо приближенный к императору. Он выполнял работу контролера, контролировал качество организационной работы.
Его всегда направляли в места и участки, связанные с культурой и искусством.
Вот и сейчас, Али Алиевич провел совещание с членами коллегии министерства культуры Азербайджана, вышел в коридор учреждения, за ним выстроилась кривая очередь. Каждый мелкий чин хотел угодить Али Алиевичу.
– Али Алиевич, может это….(почесал висок) ..пообедаем? – решил обратится к нему Роман Акперович, один из главных людей министерства.
– Нет, Рома. Отдыхай. Кстати, на каком этаже у вас сидит художник? Да, да, Сема. На шестом? Ясно, я пошел туда. Нет, сам найду, провожать меня не надо. Дойду сам.
После этого Али Алиевич двинулся в сторону лифта, аккуратно шагая по ковру коридора. 20 зрачков глядели ему вслед.
Али Алиевич тихо постучав в дверь, вошел в мастерскую художника. Кругом картины, пано, кульманы, на столах акварели, гуашь, кисти, чистые и грязные холсты, сползают вниз васильковые обои, короче говоря, рабочая обстановка. Пахло маслом, краской, бензином, водкой, булками, запах прокислый, протухший.
На полу у дверей с шумом работал вентилятор, пытаясь освежить спертый запах помещения.
За столом по телефону кричал в трубку Сема Артамонов, талантливый художник, его называли Гогеном.
Увидев Али Алиевича, Сема буркнул в трубку:
– Все, все говорю, ко мне пришли, я занят!
После этого Сема бросил трубку и выбежал к Али Алиевичу.
– Рад видеть Вас, Али Алиевич. Какая честь для меня.
– Ты, это…хорош нудить…покажь лучше мне потрет Людмилы Путиной. Ты уже его написал, завершил?
– Естественно, Али Алиевич. Давно готово все!
– Ну и обстановка у тебя. Свинарник, а не мастерская – заметил Али Алиевич.
Сема не обратил внимание на упрек, покорненько подошел к углу комнаты, отодвинул занавес, достал большое кресло, покрытое желтой завесой.
Взяв все вместе двумя руками, он поставил на середину комнаты.
Сдернул ткань, и на кресле появилась картина Людмилы Путиной. Картина получилась на славу: удачно выбранные тона, жизненность и рельефность придавали картине естественный характер.
Людмила Путина улыбалась на картине очень тонко, ее губки были алые, пышная грудь будто дышала, глаза многозначительно смотрели вдаль. Головка была чуть наклонена в сторону, как бы хотела углядеть за чем – то.
Ножки аппетитные, розовая юбочка была чуть обтянута, обрамляя вкусную фигурку первой леди России.
В целом, картина получилась хорошей, сочной, оконченной. Во время визита Людмилы Путиной в Баку, эта ее картина должна украсить вход в министерство, куда планировалось посещение супруги президента России.
Али Алиевич скрестив руки перед собой, рассматривал ее долго. Рядом крутился Сема, смотрел то на свою работу, то на реакцию Али Алиевича.
Последний почесал подбородок, потом сказал:
– Хорошая картина. Думаю, ей самой понравится. Она даже возьмет картину с собой в Россию.
– Правда? – удовлетворенно спросил Сема.
– Ясный перец. Сема, ну ка запри комнату. Запри, запри.
Сема не понял смысл указа высшего чиновника, но само собой пошел выполнять его. Подошел к двери, закрутил круглый движок в левую сторону, и вернулся на исходную позицию. Али Алиевич продолжал жадно вглядываться в лицо Людмилы Путиной. Лицо его менялось, он покраснел, потом скрутил руки, задрожал, руки его повисли сбоку как веревки, как плеть, будто они не работали, и повернул голову к Семе.
– …Сема, мне плохо, мне очень плохо….Ах…. Ууменя это бывает, временный паралич. Ай…паралич, – он почти плакал и вымаливал Сему.
Перед Семой стояло двуногое бессилие с головой, отъеденной начисто с фразой: «о тараканах в Сумгаите».
– Али Алиевич, может доктора позвать – глаза Семы испуганно забегали.
– Не смей, стоять! – рявкнул на него Али Алиевич.
– Как прикажете, – склонил голову Сема и хотел отойти в сторону.
– Подойди ко мне, Сема, – позвал его Али Алиевич, продолжая стоять по стойке смирно, но руки его были не по швам, а висели как на вешалке.
Сема послушно подошел к нему.
– Сема, Сема, Семен Артамонов, вытащи мой член, высвободи мой член бл….
Только сейчас Сема по настоящему обратил внимание на промежность Али Алиевича. Член его выпирал из под брюк.
– Сема, мне плохо, помоги мне, я почти умираю, ты не видишь у меня паралич – почти умолял его не своим голосом Али Алиевич. Изо рта его шевелила ногами непрожеванная мольба.
Сема вздрогнул, украдкой посмотрел на дверь, послушно подошел к нему, одной рукой обнял его за талию, другой же стал расстегивать молнию брюк Али Алиевичу.
Оба они стояли посреди комнаты, прямо перед креслом, где стояла картина Людмилы Путиной.
Через секунду в правой руке Семы болтался белый член Али Алиевича. Он массировал его, проводил пальцами рук вверх вниз по стволу члена, шлифовал его, большим пальцем массировал головку, отверстие.
– Али Алиевич, он у вас уже плюется, пошла смазка – Сема шепнул не глядя на него.
– …Оф….уффф…Сема, красавчик Сема, как мне хорошо уже, давай, давай же, оф…- обнимая одной рукой за его шею, лаская его ухо, стонал Али Алиевич, пристально глядя на Людмилу Путину. – Сема, давай поближе к картине, да, туда, к Людмиле поближе.
Они оба сделали еще один шаг к картине, так что между картиной Людмилы Путиной и членом Али Алиевича, которого целенаправленно мастурбировал Сема было не более 30 см.
Али Алиевич резко застонал, задергался, продолжая смотреть на Путину, рука Семы задрожала, они еще сильнее прижались друг к другу, и слабо охнув, Али Алиевич кончил. Мощная струя будто с крана вылетела на картину, Сема сдерживал струю как мог, но не получалось. Али Алиевич кончил целое ведро спермы. Сема пытался, чтоб капли не попали на картину, он все прикрывал своей ладонью, но все же несколько брызг все же пролились на глаза Людмилы Путиной.
Сема бережно подвел Али Алиевича к большому черному стулу, и тот упал, рухнул на него устало. Сема подбежал к картине, достал с кармана носовой платок, стал вытирать сперму с руки, присев перед картиной, начал очень медленно проводить платком портрет Людмилы Путиной, точнее место, забрызганное каплями спермы. Ему стало жалко картину.
И тут же Сема услышал сзади бодрый голос Али Алиевича.
– Ну что, Сема, я пошел. Спасибо так сказать за все! Паралич прошел, молодца! Ты не переживай, зато выходишь в люди! – по военному отрапортовав Семе, Али Алиевич застегнул ширинку. Его глаза как пара жестянок мерцали в помойной яме. Он как острыми камнями окатил глазами помещение, отпер дверь и деятельно вышел из мастерской. Али Алиевич поймал Сему как весеннюю бабочку сетью ненужных нервов своих.
Сема замер, окаменел посреди комнаты. «Что это было?» Он держал в руке носовой платок, который был весь в сперме Али Алиевича, и глядел на картину Людмилы Путиной.
Неожиданно взорвался телефон. Он как в замедленном кадре чистой левой рукой (в правой руке был носовой платок, как засушенный хвост небольшой кометы) поднял телефон.
– Нет, он только что ушел от меня. Кто его ищет? Премьер министр? Я понимаю, но его уже у меня нет. Да, он был тут. Ушел только что, не знаю куда. Откуда мне знать? Нет, все нормально. Да нормально все у меня. Просто настроения нету.
Повесив трубку Сема продолжал глядеть на носовой платок в руке. Платок потяжелел от нектара азербайджанского чиновника. Он машинально подошел к окну. Внизу черный Мерседес и белый Тофаш стояли у ворот министерства, рядом с грязными лужами. Утром шел дождь, который обрыдал все тротуары. Окна мастерской были влажными от небесных слез.
Солнце просачивалось в крохотную щель сквозь серые тучи, как гноящаяся маленькая рана, как обломок позапрошлого лета. Сема уперся лбом во влажное окно, утухшим взглядом смотрел вниз.
Через секунду с главных ворот вышел Али Алиевич, рядом с ним были двое в черных костюмах, один из которых держал в руке красную папку. Они сели в черный Мерседес и уехали. Сзади сопровождал их белый Тофаш.
Сему разбудил голос его дочки, Алины. Ей было 12 лет, она училась рисовать у папы, часто приходила к нему в мастерскую.
– Папа, папа, что это с тобой, – спросила она, глядя то на него, то в окно. Ее губы были измазаны котлетами, которые она обожала есть на обед.
– Ничего Алина, все хорошо – Сема бледнел на глазах.
– Папа, у меня течет нос, у тебя нет платка, я свой забыла дома.
Сема механично передал платок своей дочке, и та жадно выхватив платок, стала сморкаться в платок, вытирать, ноздри, нос. Мгновенье спустя лицо Алины было в сперме. Белая сопливая жидкость свисала с ресниц и носа маленькой девочки. Она, стуча глазами, глянула на платок
– Папа, ты что это мне дал? Что это такое? – сказав это чужим голосом, недоуменно протянула отцу платок.
В ее глазах жирела тревога, она что – то чувствовала, но не знала чего. Сема припал горящими глазами на дочку, потом еще раз посмотрел, потом еще, подбежал к столу, и крикнул дочке:
– Алина, замри! Замри говорю, дура! Стой! Не двигайся, не трясись, я хочу это запомнить. Стой говорю! – он сжатым хриплым голосом умолял дочку сохранить позу, и быстренько достал всю атрибутику художника, и молниеносно стал делать наброски, наводить эскизы на желтый холст. Учащенно стрелял глазами дочку, и чертил какие то линии на холсте. Глаза его горели пожаром из олова, на лбу вздувались вены.
Невинная Алина же стояла у окна как статуя, вытянув вперед руку. Свет с окна озарял ее белые щечки.
– Папа, я устала так стоять, – после этих слов с носа Алины упала капля спермы вниз, на туфлю.
Алина испуганно убрала ногу назад. Рядом пищал воздушный вентилятор, он якобы освежал воздух.
…
Несчастный борщ.
Ясновидящая тетя Рита предсказала Исааку смерть. Она ему так и сказала:
– Слышь, парень (раскинув карты, и исподлобья взглянув), а ведь я вижу смерть. Ты умрешь в этом году, …ну карты так показывают. Что мне делать то?
– Аха…Что – ж, теть Рит, значит судьба- превращал в шутку Исаак.
Исаак был пожарником, его работа была связана с постоянным риском. Поэтому он и не удивился словам тети Риты. «Умирать так умирать. Подумаешь…». Хотя в душе он естественно, хотел жить.
Тетя Рита предсказала ему смерть в начале февраля, то есть терпеть еще год. Поэтому Исаак сделал хитрейший ход: он взял больничную на целый год, почти на 10 месяцев.
«На фиг мне это нужно! Все – таки попробую как нибудь прохлять, не умереть».
И вот уже 30 декабря, преддверие нового года. Все улицы города в праздничном настроении, на витринах нарисованы Дед Мороз с подарками, гирлянды висят, полупьяные веселые прохожие проходят мимо.
Исаак в тот день поддал не хило. Он жил один, точнее с бабушкой. Но она сейчас поехала в район встречать праздник с родственниками. На ее уговоры Исаак ответил мягким отказом, мол, приеду за тобой уже 1 января.
Короче, Исаак принял на грудь граммов 300 водки, закусил двумя солеными огурцами и остатками жареного кефаля. Теперь почему то ему захотелось борща, того самого, который так блестяще умеет готовить его бабушка Рахель.
Горячий борщец, а там еще три мощных бескостных чернослива, а сверху добавляешь еще чуточку майонеза, и оф….умереть уже не хочется так!
А сверху водочки, а потом пивка. Вот этого всего как – то вдруг захотелось Исааку.
Он искал борщ по всем кабакам города, прошмыгнул по завокзальным улицам, спустился на центральный проспект, облазил всю округу, шастал, шастал, ответ один и тот же: нет борща!
Он уже почти потерял надежду, как вдруг! Ну, наконец – то! На улице Рылеева, у зеленого базара, в таком неприметном и надушенном помещении оказывается есть борщ. «Ну все, все, по кайфу блин!»
И вот он уже сидит за столиком в полутемном углу, перед ним дымящийся борщ, рядышком большой стакан русской водки, в разрисованной тарелке малосольные огурчики, аккуратно нарезанный хлеб.
Исаак так набросился на пищу, так пил и жрал, что не заметил одну светленькую девушку с распущенными на плечи волосами. Она сидела почти напротив и пила лимонад.
Исаак поднял голову, дожевал, их глаза встретились. Она как – то странно посмотрела на него. Прекратила есть (она что – то жевала), ее лицо остановилось, и она так пристально посмотрела на него, что Исааку даже показалось, будто она его узнала, а он почему то не может ее узнать.
«Где я ее видел, а? Откуда я ее знаю?» – мучился про себя Исаак.
Прошло минут 20, и уже они прогуливались на свежем воздухе, спускались в сторону приморской площади.
– А, значит зовут тебя Наташа.
– Ага.
– Откуда ты такая красивая? Кто ты вообще?
– Э – эх…долго рассказывать…
Исаак вновь заметил, что Наташа бросила на него неприятный взгляд, она окатила его антипатичным взором.
«Че она на меня так смотрит?»
– Слышь, Натуль, айда ко мне. Живу один, погуляем всласть.
– А ты почему не женат до сих пор? – с нескрываемым интересом спросила.
– Да молодой я еще – отшутился Исаак.
Наташа задумалась еще минутку, потом бросила на Исаака уже привычный неприятный взгляд, и быстро ответила:
– Пошли, как скажешь. А далеко ты живешь?
– Да нет, тут рядом.
«Интересно, у нее глаза сами такие недобрые, или мне показалось? Что она так стреляет меня неприятно? Это хорошо, что все мое добро в районе. А то, х**н их всех знает, а вдруг она воровка? Так что, я не боюсь».
Квартира Исаака была уютной, хоть и 2-х комнатной. На стене персидский ковер, на полу тоже ковер, но не персидский, а бельгийский. Посреди комнаты журнальный столик, в углу телевизор, под ним видяшник. Типичная хата старого холостяка, ведь Исааку шел уже 37 год.
Он виновато улыбнувшись Наташе, стал поспешно прибираться.
– Извини, Наташа, что значит живу один…Так что, не взыщи…
– Ничего, ничего. Все норма.
Через минут 15 Исаак уже открывал шампанское, перед Наташей, раскрыл коробку конфет, включил видеокассету с концертом блистательной турчанки Пекан. На столике горят свечи, на улице холодно, ноет ветер. Обстановка прямо скажем, новогодняя, «забурочная».
Исаак приглашает Наташу танцевать, и уже через секунду он сует свою руку ей под юбку, достает пальцами ее трусики, левой рукой тискает груди, а груди у Натальи что надо – 4 размер.
– Пошли туда – уже весь красный шепнул ей на ухо Исаак.
– Куда?
– Туда, пошли – Исаак уже не контролировал себя. Его член стоял как палка, он по пути в спальню расстегивал брюки, так что в спальню он вошел в трусах.
На его удивление Наташа оказалась слишком доступной. Нет, конечно, он знал, что переспит нынче с ней, но до такой степени быть раскрытой…
Наташа уже гарцевала перед ним в своем нижнем белье. Чулки в сеточку, черные трусики – бикини, тоненькие, гипюровые, и пр. и пр. Она, положив одну ногу на край постели, спускала с ноги чулок.
И опять Наташа одним глазом стрельнула по Исааку колючим взглядом. Исаак хоть и заметил его, но был в такой кондиции, что тут же притянул ее к себе в постель. Они стали кувыркаться, он целовал ее тело, с ног до ушей.
– …Какая ты красивая, ух ты какая…ты посмотри какая она, а?….- порывисто дыша, с одышкой осыпал ее поцелуями Исаак.
– Тише, осторожно, мне больно – мяукала под ним Наташа, придерживая снизу его грудь своими руками.
Исаак перешел к главной части программы, и стал медленно, но с одышкой стягивать с нее черные трусики. Она помогла ему, поддалась вперед, приподняв свой стан.
Исаак вошел в нее медленно, темп был невысокий, иногда он переходил на привычный мощный секс, и тогда Наташа ласково ему шептала на ухо: «Тише, тише, изувечишь меня. Какой он у тебя жирненький…Оф…Тише, умоляю тебя…».
Они оба изрядно вспотели. Пот лил со лба Исаака на личико Наташи, она прикрывалась ладонью как будто от дождя.
Прошло минут 30. Исаак уже успел покурить сигаретку, он сегодня поработал на славу. Выпил почти 700 грамм водки, смешал с пивом, шампанским, а теперь еще секс, да с такой девкой. Да уж, спать, точнее, подремать не мешает.
И он заснул. В один миг ему приснилась тетя Рита, она все ворчала: «а ведь умрешь, точно умрешь».
– Умрешь говоришь, теть Рит – Исаак громко бредил во сне.
Очнулся он от боли на мгновенье, приоткрыл от ужаса один глаз, и тут же скончался, умер.
Рядом с ним у подушки, у изголовья сидела Наташа. Подобрав под себя коленки, она хладнокровно рубила топором череп Исаака. Потом перешла на грудь, руки, колени. Она разрубила тело Исаака, как рубят полено, или огромную доску. Вся комната Исаака была разбрызгана кровью, костями, гениталиями и мозгами Исаака.
Потом, впоследствии, на суде, на вопрос, зачем она убила Исаака, Наташа скажет, что он ей напоминал одного ее знакомого, который целый месяц ее насиловал, избивал, надругался над ней. И вот она таким образом отомстила ему.
«Господин судья, вы не представляете, они были похожи как два зеленых горошка. Это была его копия» – были последние слова Наташи. Больше ее никто не видел.
- Писатель
