Мой властный дядя

Глава 3. Переезд

Ольга стояла у ворот особняка, сжимая в руках рюкзак с потёртыми лямками. Ветер трепал её волосы, смешивая запах городской пыли с ароматом хвои, что витал над аккуратно подстриженными кустами. Чёрный лимузин, привёзший её сюда, уже исчез за поворотом, оставив лишь следы шин на гравийной дорожке. Она подняла глаза к остроконечным шпилям, вонзившимся в свинцовое небо, и почувствовала, как холодная тяжесть оседает в желудке. Дом напоминал готический собор, построенный для поклонения чему-то древнему и беспощадному.

Дверь открылась беззвучно, будто её приоткрыла сама тень. В проёме возникла женщина в строгом сером платье, с лицом, высеченным из мрамора.— Вас ждут в восточном крыле, — произнесла она, не представившись, и развернулась, явно ожидая, что Ольга последует за ней.

Коридор поглотил их, стены которого были украшены портретами с глазами, следившими за каждым шагом. Ольга пыталась идти бесшумно, но скрип паркета под её кедами звучал как предательский стук в тишине склепа. Они миновали зал с хрустальной люстрой, чьи подвески дрожали от сквозняка, словно костяные пальцы, и свернули в узкий проход, где воздух пах старыми книгами и ладаном.

— Ваша комната, — горничная распахнула дубовую дверь с витиеватой резьбой, изображающей виноградные лозы, опутавшие фигуру нимфы. — Ужин в семь. Господин Морозов не терпит опозданий.

Комната оказалась просторной, но душной от тяжести бархатных штор и позолоченной мебели. Кровать с балдахином, похожая на погребальные дроги, занимала центр. Ольга прикоснулась к покрывалу, расшитому серебряными нитями, и тут же отдёрнула руку — ткань была холодной и скользкой, как кожа змеи. На туалетном столике стояла фарфоровая ваза с розами, их лепестки, почти чёрные, осыпались на мраморную столешницу, словно капли засохшей крови.

Она подошла к окну, пытаясь открыть его, но рама не поддавалась, будто приклеенная. За стеклом расстилался сад, где статуи в позах отчаяния замерли среди геометрически идеальных клумб. Вдалеке мелькнула фигура садовника — сгорбленный старик, подрезавший кусты ножницами с лезвиями длиннее его пальцев. Его взгляд, полый и безжизненный, скользнул по Ольге, прежде чем он продолжил работу, будто она была всего лишь ещё одним элементом пейзажа.

Сумка с вещами, привезёнными из общежития, казалась инородным телом на фоне роскоши. Ольга вытащила фотографию родителей, сделанную в день её поступления в университет. Мама смеялась, прижимая к груди букет ромашек, папа обнимал их обеих, оставив на снимке размытое пятно от движения. Она прижала снимок к груди, ощущая, как края впиваются в ладонь, и только тогда позволила себе тихо всхлипнуть.

Шум шагов за дверью заставил её вздрогнуть. Ольга быстро вытерла лицо рукавом и обернулась, ожидая увидеть горничную, но в проёме стоял Кирилл. Он опирался о косяк, в руке — бокал с янтарной жидкостью. Его взгляд скользнул по фотографии, и уголок губ дёрнулся в подобии улыбки.

— Сентиментальность — удел слабых, — произнёс он, сделав глоток. — Ты будешь избавляться от таких привычек.

— Это всё, что у меня осталось, — выдохнула Ольга, не в силах отвести взгляд от его рук — больших, с выступающими венами, которые сжимали бокал так, будто готовы были раздавить стекло.

— Ошибаешься. Теперь у тебя есть я. — Он шагнул в комнату, и пространство словно сжалось. Запах его одеколона — дым, кедр и что-то металлическое — заполнил лёгкие. — И я решаю, что останется в твоей жизни.

Он протянул руку, и Ольга невольно отпрянула, ударившись о туалетный столик. Ваза с розами упала, разбившись о пол с хрустальным звоном. Кирилл не моргнув посмотрел на осколки, затем медленно опустился на колени и поднял один из них, вращая его перед лицом Ольги.

— Видишь, как хрупка красота? — Он провёл осколком по её щеке, оставив ледяную полосу. — Но порезы от неё болят куда сильнее, чем от тупого ножа.

Он встал, отряхнув лацканы пиджака от невидимой пыли.— Убери это, — кивнул он на осколки. — И запомни: слёзы здесь не помогут.

После его ухода Ольга долго сидела на полу, собирая осколки трясущимися руками. Каждый кусочек фарфора отражал её лицо — искажённое страхом, разбитое на десятки частей. Когда она добралась до последнего осколка, обнаружила под ним ключ — маленький, ржавый, с гравировкой в виде буквы «М».

Ночь принесла с собой шепот дома. Скрипы половиц напоминали шаги за дверью, ветер выл в дымоходах, как потерянная душа. Ольга завернулась в покрывало, пытаясь согреться, но холод шёл изнутри. Она подошла к зеркалу в резной раме, и её отражение показалось чужим: бледное лицо, синяки под глазами, спутанные волосы.

— Мама… — прошептала она, касаясь стекла.

И тогда зеркало дрогнуло. Сначала Ольга подумала, что это игра света, но тень за её спиной обрела очертания — высокую фигуру в чёрном, с руками, которые медленно протягивались к её плечам. Она закричала, рванувшись к двери, но та не поддавалась, будто её держали с другой стороны.

— Открой! — била она кулаками по дереву, пока в глазах не поплыли чёрные пятна.

Тень приближалась, и теперь Ольга различала запах — полынь и сталь. Пальцы коснулись её шеи, холодные как смерть, и мир погрузился в темноту.

Очнулась она на кровати, с солнечным лучом на лице. Дверь была приоткрыта, а на полу лежал поднос с завтраком: идеально круглые блинчики, ягоды, дымящийся чай. И маленькая записка с надписью: «Пора учиться жить по-новому».

Ключ из-под осколка вазы исчез. Ольга сжала кулаки, ощущая, как страх превращается в нечто острое и жгучее. За окном садовник подрезал розы, его ножницы щёлкали в такт её мыслям: «Сбежать. Найти правду. Выжить». Но особняк, казалось, усмехнулся в ответ, шелестя шторами, как чьим-то дыханием.