Фраер

5

Козлов в зоне немеряно. Прямо какой то козлячий питомник. Зверинец.

Кроме завхозов и дневальных отрядов, есть дневальные - в штабе. Там работают особо проверенные и надёжные осужденные. Козлы из козлов. На месте министра я бы им всем присваивал звания начальствующего состава МВД, как Нафталию Френкелю, умудрившемуся из зэков дорасти до генерал-лейтенанта НКВД, став при этом ещё трижды кавалером ордена Ленина.

Штабные шныри видят всех, кто из зэков ходит к куму. Как часто. Что пишут.

Им доверяют убираться в кабинетах в отсутствии ментов и они потенциально являются носителями «Государственной тайны». Потому их общение с другими зэками было ограничено. Жили они при штабе, там же в отдельной комнатке готовили себе еду.

Делалось это для того, чтобы в общем бараке их не перевербовали.

В бане тоже были дневальные. Они же отвечали и за прачечную. Эта должность сулила немалые блага и тоже приносила доход. За пачку сигарет с фильтром они могли постирать твои вещи. Постирать твоё постельное бельё отдельно от отрядного.

Могли пустить в баню не в свой день.

Курево и чай - главная валюта в зоне. Их можно поменять на деньги, продукты, хорошие шмотки. Цены на них выше, чем на свободе.

Дневальные были также в ШИЗО и помещениях камерного типа. Жили они там же. В зону заходили только за продуктами. Иначе блатные могли попросить или заставить передать в камеры запретное- наркотики, сигареты, чай.

Категорически отказаться от проноса «запретного» завхоз не мог. Блатные не дремали. Если кандей не будет «греться» смотрящий получит по ушам. Вот и смотрят блатные, на какой крюк можно насадить шныря, чтобы загарпунить его как рыбину. Могли запустить шнягу, что завхоз "шкворной», от него никто пищу не возьмет. Тогда тоже с должности снимут.

Могли наехать. Или прессануть. Или в самом крайнем случае попросить братву на воле подъехать к жене, матери. С просьбой, чтобы пояснили родственнику, что нужно быть сговорчивее.

Но если завхоз или шнырь спалится, его ждут дубинал, соседняя камера в ШИЗО и отставка без права пенсии.

Вот и крутятся козлы. Выживают только самые башковитые.

* * *

Каждый отряд жил в отдельном помещении, которое больше было похоже на казарму или конюшню. По привычке их называли бараками. Каждый барак представлял из себя длинный, вытянутый коридор- спальню, уставленный двухъярусными кроватями- шконками, и всякими закуточками, в которых располагались- кабинет начальника отряда, каптёрка, сушилка, помещение для варки чифира и ещё куча всевозможных темных углов, и всяческих загогулин.

Стены барака были выкрашены в хорошо знакомый всем постсоветским гражданам цвет ядовитого ультрамарина.

Так же выглядели стены в казармах, домах престарелых и тюрьмах.

День и ночь в бараке кипела жизнь, кто-то чифирил, кто-то читал книгу или писал письмо. Где-то выясняли отношения, кто-то молча валялся на шконке, уставив глаза в потолок.

В проходах между шконками принимали гостей, которые заходили из других отрядов, вели разговоры о доме, пели песни.

В репертуаре не бывало патриотических песен, в основном лирическо- жалостливые - Миша Круг, Гулько, Шуфутинский. Кое-кто исполнял своё. Но

в этом ширпотребе редко попадалось что-либо хорошее и искреннее. В основном это была смесь блата с душещипательным романсом.

Иногда по ночам в бараках случались разборки и драки.

В общем всё как у большинства нормальных людей, дружба и ссора зачастую неразличимы по виду.

Иногда у зэков вдруг периодически начинали пропадать вещи – часы, деньги. Или чай, сигареты.

Все мгновенно начинали подозревать друг друга, становились раздражёнными, подозрительными, злыми.

«Крысятничество», считалось самым тяжким грехом, тягчайшим

преступлением. С соответствующим наказанием, в виде избиения или изнасилования. Это был и есть самый верный путь в петушиный угол.

Пойманную крысу всегда били с наслаждением. Могли забить до смерти или опустить.

Крысы очень хорошо знали, что с ними будет при поимке, но ничего с собой поделать не могли. Зачем они это делали? Ради чего?

Часто они не могли этого объяснить даже самим себе.

* * *

Плотная, кишкообразная очередь тянулась к дверям столовой.

На крыльце, широко расставив ноги в начищенных хромовых сапогах, стоял прапорщик Башей или как его звали Вася Мент.

Кто-то в строю рассказывает, что раз в месяц, в день чекиста, когда выдают зарплату, Вася Мент покупает бутылку водки и выпив, шмонает жену и свою пятнадцатилетнюю дочь.

Собака чуя недоброе, заползала под диван и там тихо выла.

После шмона он запирал жену и дочь в кандей, который находится в ванной, а сам садился на кухне и пел жалобные лагерные песни. В нетрезвом состоянии пытался конвоировать собаку.

Потом он засыпал, а жена и дочь перетаскивали его на диван. Тюрьма одинаково разлагающе действовала как на"сидельцев", так и на "охранников". И еще неизвестно, на кого больше.

Вокруг крыльца вьют петли шерстяные. Лагерная "шерсть" – это мелкая приблатнённая шушера - шестерки жуликов, блатных, козлов. Стоять в общем строю с мужиками им западло.

Вася хлёстко бьёт кого- то резиновой дубиной. Пока он таким образом наводит порядок, несколько человек из молодой блатной поросли прорываются в столовую.

В столовой стоял прогорклый запах лука, капусты, немытого тела.

Баландер вышвыривает из раздаточного окна миски с тёмной жижей.

На столах исходит паром жидкая баланда, с плохо почищенной и разваренной картошкой. В некоторых попадались даже куски шкуры, содранной со свиных голов.

Прямо передо мной на столе лежит брошенный кем то кусочек свиного эпидермиса, к которому прилипло несколько коротких, твёрдых чёрных

волосинок. От этой картины становится не по себе.

По донышкам мисок продолжают напряженно стучать ложки. Поверх этого стука стоит равномерный гомон.

Я сую хлебную тюху в карман телогрейки, выхожу из столовой.

* * *

В лагере двое моих подельников по побегу- Саня Могила и казах Марат Жумабаев. Они соскочили первыми, следом за Пантелеем. Задержали их недели через две, у кого то на даче.

Жумабаев забился в мужичий отряд, я его и не видел. Могилу подтянули блатные и он сходу принялся наводить «воровские движения».

В лагере, у любого человека остаются два направления - вниз или вверх. Если он сумеет не покатиться вниз, то идёт вверх.

Я дремал на шконке, когда меня разбудил Саня. Он вошёл в барак с холода, раздражённый и злой.

-Развелось козлоты– сказал он,– в барак к порядочным арестантам зайти невозможно… Шныри скоро пропуск начнут спрашивать, как мусора.

Саня по лагерным меркам одет как Денди. Чёрный милюстиновый лепень, пошитая у лагерного умельца- портного кепка-пидорка с широким козырьком.

По новой фене это уже не пидорка – феска.

Я достал сигарету.

-Щикарно выглядишь,– сказал Саня.-Худой! Стройный!

Мы долго хлопали друг друга по плечам.

-Как там Пантелей?– спрашивал Саня. – Что у Жени?

-Лёня выхватил пятнашку, уехал на крытую. Кипеш уже дома. Обещал передачу, но чего- то не спешит.

Бывший подельник принёс мне сигареты, чай.

Посидел у меня в проходе. Побренчал чётками.

-Ну ты, обращайся если что. Поможем... Кому надо укажем...

Я заверил, что обязательно обращусь.

Мой знакомый по дурке Олег, тоже был в лагере. Уже работал дневальным, или шнырём моего отряда. Всего лишь пару месяцев назад на крутой лестнице лагерной иерархии он был всего лишь человеком из толпы стоящей внизу. Но сейчас уже поднялся на ступень выше,

Теперь он был совсем другой, важный. Выглядел, как аким в современной Киргизии.

Так я понял, что в критических ситуациях проявляется истинное лицо человека. Причем в таком виде, который он не мог предположить и сам.

Вероятно сладок был ему нынешний статус, и то право, которым он теперь обладал. А кое какие права у него были, ибо, он еще назначал, кому мыть полы.

И люди туда требовались постоянно, так как площадь полов в бараке была обширной и постоянно грязной.

В отряде его начали побаиваться, так он ходил к куму, минуя отрядника.

Всё это завышало самооценку его собственных поступков. Неизбежно наступало гипертрофированное осознание своей значимости.

Кто- то сказал про него.- «Важный, как манды клок». Выражение понравилось

Погоняло дали- Клок.

В одной секции барака со мной оказался ингуш Алихан Тебоев. Алик по нашему. Кентовался он с чеченцами, их в зоне было человек пять. Алихан был неплохой парень, честный, порядочный. Я знал его ещё по тюрьме. Несколько раз пересекался с ним в транзитной хате, во время этапов.

В тот день Алик с круглыми глазами влетел в секцию, вытянул из ботинка выкидной нож, бросил его мне.

-Прибери. Меня менты в ШИЗО пакуют. Клок, сука докладную написал.

Только я успел спрятать выкидуху в матрас, зашёл Вася Мент. Увёл Алика в надзорку.

Вечером, чеченцы оттянули Клока в сторону, спросили.- Где Алик? Что случилось?

Клок сделал большие глаза, стал клясться мамой, что ничего не знает.

«Если ты сейчас промолчишь, то считай, что тебя уже нет»- пронеслось в моей голове.

Я поднялся с кровати и крикнул:

-Это же ты, сука кумовская, Алика сдал!

Вокруг нас образовалась плотная тишина.

Клок сорвался с места. Выбежал в коридор. Через несколько минут в секцию зашли шныри, несколько бригадиров.

Кто- то ударил меня в лицо. Я упал, и прежде чем успел подняться, меня начали бить ногами. Я уткнулся лицом в ещё мокрый пол. Удары приходились на тело, руками я успевал лишь закрывать голову. Запомнились пудовые зэковские ботинки с тупыми носами. Я был уверен, это Клок. Он все время норовил пнуть меня по голове.

Потом, уже через много лет после освобождения я читал воспоминания Вадима Туманова, много лет отсидевшего на Колыме и ставшего первым советским миллионером. Он писал о том, что и сам каким то образом за мгновенье до удара даже через ватник или бушлат безошибочно чувствовал, куда он придется, Подтверждаю, так и есть.

Уворачиваясь от ударов я крутился как уж, боясь, что уже не встану.

Никто, ни мужики, ни блатные не вмешивался.

Чеченцы тоже стояли в стороне, зыркали по сторонам. Что- то гырчали по своему.

Я чувствовал себя беспомощно и мерзко. Лицо было разбито, зубы

покрошены, болели рёбра.

Клок улыбался.

-Ой ! Что это с тобой? Упал?- Спрашивал он с притворным испугом.

Во рту у меня скопилась кровь. Я сплюнул на пол.

-Ладно,– сказал я, - ты не переживай. Тебе воздастся,- и вышел из барака.

Рядом с Виталиком сидели Миша Колобок и незнакомый чернявый парень, баюкающий руку, со скукоженными пальцами. На нём была чёрная футболка с вырезом на груди. Из выреза выглядывал белый алюминиевый крестик.

Ребята собирались чифирить. Над закопчённой кружкой поднималась жёлтая пенная шапка.

Колобок перелил чай.

-Кто тебя?- спросил Виталик.

-Козлы.- Ответил я- Клок и шныри.

Чернявый протянул мне кружку.-Ну давай сейчас чифирнём и сходим.

Миша Колобок промолчал.

Я спросил чернявого, кивая на руку.

-Не помешает?

Виталик засмеялся.

-Ни в коей мере. Женя работает ногами примерно также, как ты кулаками. Женя, покажь!

Парень усмехнулся, скинул с ноги ботинок и совершенно не напрягаясь почесал большим пальцем ноги у себя за ухом.

Я уважительно кивнул головой.

-Да-ааа! Мастерство не пропьёшь.

Чифирнуть мне не дали. Через несколько минут в коридоре раздался топот сапог.

Вася- Мент поманил меня пальцем. - Пошли. ШИЗО по тебе плачет!

Предупредил. -Шаг вправо, шаг влево – считается побег. Бью дубиналом. Больно! Без предупреждения!

Виталик сунул мне в карман спичечный коробок. Буркнул:

-Там мойка. Аккуратней!