Дымов шел по залитой солнцем лужайке в самой сердцевине знойного российского лета. Как он соскучился поэтому до боли знакомому, но ставшему таким далеким за время его вынужденного бегства из родных мест пейзажу. В городе, где он прожил последние шесть лет, в основном росли пирамидальные тополя, тонкие и длинные, как свечи, с тесно прижимающимися к стволу ветвями и крупными трепетными листьями. Они серебрились на солнце, как рыбья чешуя, от малейшего дуновения ветра, были очень красивы, но не давали почти никакой тени. Дымов так и не смог привыкнуть к их аскетичной изысканности и часто тосковал по сочной раскидистой зелени вековых дубов, росших в маленьком провинциальном городке его детства, по стыдливой нежности белоствольных берез, прячущих свою чистоту и непорочность за зеленоватой
