Никуда не денешься!

Манюнин Гусь

К визиту своей зазнобы готовилась со смешанным чувством. Вроде и люблю, жить не могу. И вроде как, да нафига он мне сдался, если нужно так стараться? Мне эти старания принесли только бессонницу и дергающийся глаз. Решила, буду действовать по обстановке. Торкнет снова – буду страдать. Нет – найду новую жертву, у меня на скамейке запасных целая секция самбо. Добивайся – не хочу!

        Пашка приехал неожиданно. Рано утром нам принесли телеграмму, где он сообщал, что сегодня, ровно через час прибудет с поездом. В доме началась суматоха и срочные сборы встречающих. Меня не звали, но я была добровольцем. Так сказать, вызвалась на передовую.

           Уже через пятнадцать минут я стояла у двери и нервно обивала чечетку ногой.

-Мам! Я тебя уже десять минут жду! Сколько можно? –  прокричала в недра квартиры.

-Сколько нужно! Я тебя десять часов рожала! И ничего, не торопила!  - выдала она в ответ. Пришлось психовать молча. Обострять конфликт не стоило, могли не взять с собой.

        Через тридцать минут мы уже мчались на такси к перрону.

         Вывалился из поезда Паша с рюкзаком, загорелый, легкий, веселый! Ален Делон, твою ж в загогулину… Какая секция самбо?

        Семья радостно обнимала родственника. Я стояла нахохлившаяся и злая. Сердце в дребезги, настроение в дребезги, самооценка в пыль. Старший брат подошел ко мне, взбил нимб на голове, удивленно приподнял брови и задумался.

— Это ты для чего так сделала. Ты прям, как они. – Пашка потыкал куда-то вверх.

-Спасибо, святой отец, но я не верующая. – ответила, пригладив сияние. Лицо мужчины вытянулось.

-Ну, тогда в тебя точно чертенок вселился. – попытался сгладить ситуацию Пашка. Меня перекосило. Натурально так.

— Это ж надо ж быть настолько неамбициозным, чтобы из всех людей выбрать и вселиться в малолетку, проживающую в климатическом поясе, где даже летом самая актуальная вещь рейтузы с начесом! Хорошо, хоть, болезный, не в бабку из Калужской области вселился.  – на перроне на нас стали оглядываться, поскольку высказывалась я громко и качественно, как раненная в одно место чайка.

          Пашка молчал и думал. Дома он заперся в гостиной с родителями. Видимо, планировали шабаш по изгнанию нечистой силы из моей тушки.

         На следующее утро он переехал в нашу старую однокомнатную квартиру. Я впала в депрессию. Сильную. Один день просто лежала, раскинув руки и ноги, уничтожая сладости и пытая домашних слезливыми песнями, льющимися из катушечного магнитофона. Катушек было немного, со слезливыми композициями еще меньше. В общем, к концу дня, все три песни семья знала наизусть. Я думала, что жизнь кончилась и ее больше ничем не украсить. К вечеру немного отпустило, решила, что нужно что-то менять. Утром пришла к Семе. Он сопротивлялся, сколько мог. Но у женщины как, либо волосы, либо обои. Но что-то срочно нужно менять… Растительность на голове у меня уже и так, обнять и плакать, поэтому мне нужны были обои. Подбила собирать их по деревням и весям, то бишь, по друзьям и знакомым, у кого что есть. После обеда клеили. Старые не сдирали, новые лепили прямо сверху. По мне так, не хуже, чем в Версале получилось.

           Вечером, придя домой, Роман Германович трижды входил и выходил назад. Внутри казалось, что квартира не его, и он ошибся то ли самим домом, то ли этажом, каждый раз вламываясь не к себе. Выходя, сверялся с номер жилища и интерьером подъезда, понимая, что промахнуться не мог. Когда вернулась мама, ее накрыла легкая истерика и необширный инфаркт. В общем, творить добро нам запретили, под страхом выдергивания отдельных частей тела. Сему пообещали отселить к брату, если я не прекращу подрывную деятельность и не перестану сбивать его с панталыку. Делала скорбное лицо, и обещала впредь «не портить хорошего мальчика». Мальчик, хмуро глядя на родителей, обещал портиться сам.

           Начался учебный год. Меня определили в ту же школу и в тот же класс, где учился Сема. Сема был авторитетом, председатель комсомольской ячейки, старостой класса, спортсменом и «просто красавицей». Первого сентября он торжественно вынес флаг и толкнул речь. У входа в школу стояла стайка женщин разной комплекции и возраста, видимо, учителя. Они с умилением смотрели на происходящее. У меня же было четкое ощущение попадоса… Вот я прямо печенкой чувствовала, что не приживусь здесь. О чем Семе и сказала честно. Он посмеялся, сообщив, что у них, то есть, у нас, отличная школа.

          «Отличной» школа была только для Семы. Меня как-то сразу невзлюбили. Особенно девочки. В друзья ко мне прибивались только сбитые летчики. Постоянным спутником, приблудившимся, был мальчик Гена, прозванный «Манюнин  Гусь». Звать его так стали с моим появлением, поскольку мы везде ходили вместе. Гена, сам того не подозревая, отгонял от меня других одноклассников, оберегая девичью нервную систему от неразделенной взаимности в отношениях.

          В конце первой недели обучения я отсела от Семы к Гене, на последнюю парту, где и следовало сидеть социально чумным детям. Сема обиделся, но мое место тут же заняла первая красотка класса и не дала ему утонуть в пучине комплексов. Гена же оказался грустным Терминатором. Он спокойно воспринимал любую ситуацию и всегда находил элегантное решение.

          Первым моим испытание стал классный час. Нужно было нарисовать, как прошло лето. Рисовать про брови, маски и похудение, казалось не комильфо. Фантазировать тоже нет смысла, Сема может и не сдаст, но вопросы про вранье позадает. А на фоне его кристальной честности и безупречной автобиографии это будет как па де де в исполнении пьяных бодибилдеров.

         Рисовать я не умела от слова «совсем». Конкретно в этом виде деятельности, руки у меня перемещались из плеч сильно ниже пояса. Я старалась, пыхтела, высунув язык от напряжения. Но все равно получался черный квадрат с грязными разводами. То ли последний день апокалипсиса, то ли взрыв перед рождением новой жизни.  Гена грустно взирал на мой «шедевр». К окончанию урока учитель собрала наши творения и пообещала развесить в классе. Я загрустила. Узнать в мешанине красок меня, в качестве звезды танцпола, невозможно было даже с больной фантазией и под сильными галлюциногенными препаратами. И можно было бы отъехать и сказать, что это абстракция, «я художник, я так вижу», но я ведь подписала название картины – «Танцы в парке». И судя по этим танцам, замес там был, как на Бородинском поле…Смешались кони, люди…

         На следующее утро, ожидая позора, была не в настроении. Меня вообще лучше было не трогать. Я была страшнее, чем Бабайка. Ненавидела всех. Диктора телевидения, дворника, вахтера… Всех. Интерьер школы противен, картинка за окном бесит, одноклассники… ну тут выражения непечатные. Генка смотрел со снисхождением.

- Не печалься, - сказал друг, протянув маленькую карамельку, - все наладится!

Я как-то автоматически, совсем по-детски взяла ее и тихо сказала: «Спасибо!».

-Все наладится! – еще раз повторил Гена и куда-то ушел.

          К обеду, в одном из кабинетов, открылась выставка работ старшеклассников о летних мучениях. Я шла в печали. Гена молчаливо следовал сзади. Не дойдя до класса, услышала сдавленный возглас директора:

-Что это такое? Это кто их такому научил? – анакондой шипел директор. Мы ускорили шаг и замерли на входе. Учащиеся стояли с расширившимися зрачками.

           Ну, что сказать. В целом картины не изменились. Те же речки, дачи, магазины, картошка… Но из них прямо пер секс! В СССР! Секс! Тогда же не было ни слова «секс», ни самого физиологического процесса. Заключая брак, новая ячейка общества, сразу начинала активно размножаться почкованием. И тут такой пердимонокль! На рисунках тщательно были прорисованы выпуклости, вогнутости и оттопыренности. Мой шедевр стал самым приличным и, даже, не лишенным определенного шарма. Повернулась к Гене, он стоял с абсолютно непробиваемым выражением на лице, только едва заметно подмигнул. Я б, наверное, даже обняла его, но сделать это не спалившись, было невозможно.

            Вот так мы с Генкой стали близкими друзьями. Сема был занят общественной жизнью, учебой и спортом. Доступ к Пашкиному торсу мне перекрыли, поэтому я самозабвенно погрузилась в процесс дружбы с моим Генкой.

           Самым нелюбимым предметом для меня в школе стала физкультура. Для девочки вообще, в период полового созревания, становится неожиданностью то, что грудь стала больше и живет во время физических упражнений отдельной жизнью, вводя в конфуз хозяйку и с регулярным постоянством деморализуя юношескую часть класса. Так физрук, Генадьсергееич, в простонародье сокращенно Генсек, доводил процесс нашего унижения до крайностей. Перед каждым уроком мы сидели в раздевалке и перебирали разные способы самоубийств, которые могли освободить нас от занятий. Как ни странно, ни один из них не казался достаточным основанием для прогула. Физрука боялись.

«Иванов, что ты лесным ветрам титьки тискаешь? Ты медленно бежишь или быстро ходишь? Ты видел бегающего человека, попробуй повторить, я в тебя верю.»

«Семенова, у тебя кудри внутрь мозга что ли расти стали? Ты правда думаешь, что упав с другой стороны козла выполнила упражнение? Спешу тебя разочаровать, встала и прыгнула снова.»

«Перельман, еще одна попытка залезть на канат без сигнала свистка, я тебя так в капусту нашинкую, что  дед, Семен Израилевич даже на пиджак пустить не сможет».

        Ну, в общем, мужчина колоритный. Прапорщик. А бывших прапорщиков не бывает.

         Зная, что Сема мой брат, хоть и сводный, он, зачем-то, решил сделать из меня спортсменку. Чем я заслужила, выяснить не удалось.

        Начать решили с малого. С цикла гимнастических упражнений. Когда самая спортивная ученица нашего класса, с горем пополам, проанонсировала всю цепочку действий, я решила, что вместо ужина меня ждет реанимация. Уже на березке что-то хрустнуло. Второй раз хрустнуло на мостике. После него был как бы кувырок через голову, но попытавшись нагнуться завалилась в пол лицом.  Разогнуться уже не смогла, замерев в позе землеройки.  Гена поднял меня с пола, отряхнул, вправил вправляемое и повесил мою тушку «умирающего питона» на плечо. После долго и нудно втирал Генсеку про мою загубленную жизнь и женское счастье, которое может не случится из-за черствости физрука. К концу речи, от жалости к себе, в душе родились матерные частушки.

        После этого случая, Гена подбадривал меня перед каждым занятием.

— Позориться надо сразу и по-крупному. Ну, ты в курсе, кому я объясняю! – спокойно говорил одноклассник. Сразу становилось как-то не страшно. Можно даже сказать, фиолетово.

              И тут у нас начался бассейн. Водили нас в огромный комплекс, где готовили к соревнованиям будущую гордость нашей страны. Плавала я не очень. Да и где у нас научиться? У нас крещение можно хоть ежедневно устраивать. Температура воды одинаковая круглогодично – «спонсор нашего купания - цистит». Ну и вот для таких, как я, неумеющих, в бассейне был металлический шест. С одной стороны его держит тренер, с другой утопающий. Гипотетически, в какой-то момент утопающий переходит в разряд плавающих и должен отцепиться, но это только гипотетически.

              Когда тренер устал таскать меня на шесте, он попытался отобрать его. Я решила, что произошла катастрофа, я утону! Карамба, свистать всех наверх, спасайся, кто может!!! Выживет сильнейший, то есть тот, кто будет держаться за этот гребаный шест, иначе мучительная смерть в вонючей хлорированной воде. И держалась изо всех сил. И волочилась на шесте, пока тренер таскал меня в попытке отцепить, скакала, как резвый пупс по глади, чувствуя, что вода, создающая сопротивление, сдирает с меня трусы. Можно было их подтянуть. Но тогда пришлось бы отпустить одну руку, а это сто процентная смерть, в общем, я выбрала жизнь. Когда тренер психанул, поняв, что шест я не выпущу, трусы уже одиноко лежали на дне бассейна.

-Вылазь уже. – разрешил второй тренер.

-Я не могу. Я без трусов. –  честно сообщила им. Тренерами тогда, кстати, работали парни, входящие в составы различных сборных. Замешательство было фееричным. Это как у нескольких коал одновременно увеличиваются в разы глаза.  Ну и реакция такая же. Пришли в себя они минут через пять. Потом принесли мне футболку, прикрыть срам.

            На фоне стресса  у меня разогнулась последняя извилина, соображала я плохо. И зачем-то одела футболку не сверху, а стала просовывать ноги в рукава. В чем был сакральный смысл действия, при условии, что никуда не денется еще одно отверстие на самом интересном месте, объяснить не могла. Как результат, вылазила сверкая голым задом, но было уже пофиг. Выбравшись, подошла к Гене, сказала, что отлично покаталась и что мне нужны новые трусы. Гена слегка кивнул.

        В один из дней, перед очередным занятием, мы с Геной решили, что немного устали от здорового тела. План был прост. Нужно было закрыть спортивный зал на ключ вместе с физруком, не пойти на занятие, сказав, что было заперто. Не могли же мы зайти в закрытое?

              Мы, собственно, так и сделали. Ключ взяли с собой и пошли гулять. Вернулись через сорок минут. В это время вокруг школы уже стояли машины милиции, скорой, пожарной.

              Наш учитель, поняв, что его заперли, действовал решительно. Он набрал поочередно из своего кабинета 01, 02, 03. После чего организовал спасательную операцию имени себя, с сиренами, вооруженным сопровождением, реанимацией и эвакуацией по выдвижной лестнице. В общем, с размахом! На ушах стояла вся школа. Директор пил корвалол, думая о том, как объяснить в РАНО антитеррористическою операцию.

              Вычислили нас быстро. После этого пропесочили на собрании и торжественно отчислили. На неделю. Папа у Генки оказался то ли генералом, то ли дипломатом.