Двойной захват

2

В рабочей зоне Потап вырезал игрушки из де­ревянных чурок. Ему не хоте­лось делать гробы. Пока бригада в поте лица пыталась выполнить дневную норму, включая и потапов­скую, он сидел на низенькой скамейке за токарным стан­ком, перед ним на куске брезента были разложены им же изготовленные инструменты, и Потап священнодействовал. Дело было вовсе не в гро­бах. Он игнорировал любую работу, если она не казалась ему игрой, а деньги интере­совали его постольку-поскольку — лишь бы не помереть с голоду. В разде­валке, в его ящике, накопилась целая коллекция деревянных зверьков. Часть из них рас­таскивалась членами бригады, на что беззлобный Потап смотрел сквозь пальцы, неко­то­рые он проносил в жилую зону и, если не от­бирали при шмоне, обменивал на чай или сига­реты. В карты Потап не играл, с соседями по ба­раку общался редко и только в случае крайней необходимости, а обычно сидел, забравшись с ногами на нары, и читал, что попа­дется под руку.

Когда сменялся бригадир или появлялся но­вый надзиратель, Потапа начи­нали доста­вать, гнать на работу. Сначала уговорами, а потом сажали в штрафной изолятор за отказ­ничество. Отсидев положенное, Потап возвра­щался в бригаду и продолжал заниматься своим любимым делом, игнорируя всякие призывы и угрозы, как будто ничего и не про­изошло.

Несколько раз его пытались бить, но тут слу­чалась неожиданная метамор­фоза: Потап из без­злобного худенького мужичка в смешных очечках превра­щался в разъяренного зверя, защи­щался всем, что попадется под руку, порой калеча своих обидчиков. И дрался до конца, пока еще был способен доползти до противника, чтобы вцепиться в него зубами.

Выйдя из тюремной больницы, он шел на ра­боту, выискивал в цеху нуж­ные ему дере­вяшки и вновь вырезал зайцев, крокодилов и других, порой эк­зотических зверей. В конце концов, его оставля­ли в покое. На время. А потом начиналось все сначала. Все два года, что он находился в зоне, представляли собой непрерывную цепь кон­фликтов с админист­рацией лагеря и членами бригады.

— Ну что тебе нужно, Потапов? Чего ты доби­ваешься? — вопрошал на­чальник лагеря при очередной воспитательной беседе, которые про­водились систематически и безрезуль­татно.

— Это вам что-то от меня постоянно нужно. А добиваюсь я, чтобы меня не трогали и дали спокойно досидеть. Мне не надо условно-до­срочного, а гробы и прочие шкатулки я делать не хочу, не умею и учиться не собираюсь. Я сюда не просился, а коль посадили, так и кормите, а «горбить» не понуждайте. И вообще, мне все равно, где находиться: здесь или на так называемой свободе. Посадите меня в ШИЗО до окончания срока и не трепите нервы. — Потап го­ворил все это спокойным размеренным голо­сом, глядя сквозь круглые стекла очков куда-то в пустоту и думая о вещах, не имеющих никакого отношения к этому разговору.

Он был вором-домушником, пребывал в зоне по третьему заходу. Когда выходил на волю, опять начинал «выставлять хаты», пока не попа­дался в очередной раз. На следствии Потап не отпирался, сразу признавался во всем и, получив свои законные три года, безро­потно «поднимал­ся» в зону, где сразу же отказывался от любых работ.

Храмов познакомился с Потапом в штрафном изоляторе, куда его, Храмова посадили за драку. Как быв­ший сотрудник ФСБ, он должен был во избежа­ние излишних конфликтов содержаться в спецусловиях. В следственном изоля­торе Бутырской тюрьмы эта негласная инструкция была соблю­дена, а после суда то ли по чьему-то умыслу, то ли по разгильдяй­ству Храмова этапиро­пали в обычную зону под Азовом.

«Тюремное радио» работает быстро и без сбоев. Скрыть в зоне свое про­шлое, связанное с по­садкой, крайне сложно. В бараке быстро узнали, что Храмов раньше работал в орга­нах. Но осуж­ден он был за у******о, и к нему сначала относились с опаской. Некоторое время Храмова бойкотировали, а потом начали подстраивать мелкие, но обидные пакости.

Утром он спросонок с размаху сунул ногу в ботинок и охнул от резкой, не­ожиданной боли в подошве — кто-то подложил под стельку ме­бельный гвоздь. Повертев злосчастный гвоздь в руках, Храмов медленно обвел взгля­дом окружа­ющих, фиксируя каждого, а по­том тихо, но веско произнес:

— Узнаю кто — сожрать заставлю.

— Сам наглотаешься, ментяра, — раздалось из глубины.

— Кто там вякает из-за угла — иди сюда. — Никто не вышел, и в воздухе повисло зло­радное молчание. Храмов надел ботинок и вышел, чув­ствуя упи­рающиеся в спину взгляды.

Когда вечером он разобрал постель, в нос ему ударил резкий запах челове­ческого кала — про­стыня оказалась густо вымазана жидким воню­чим дерь­мом. Храмов несколько се­кунд постоял в раздумье, потом содрал загаженное постельное белье, чтобы выбросить его, но внезапно заме­тил, как стоящий неподалеку парень с татуиров­кой на плече в виде змеи, обвившей кинжал, не­заметно показал глазами на раскормленного лы­соватого муж­чину. Кличка того была Повар, и он претендовал на лидерство в бараке.

Храмов, недолго думая, нахлобучил на лыси­ну этого Повара испорченную простыню, концы закрутил вокруг шеи и дернул верзилу за ногу так, что тот оказался на полу между нарами. Мыча нечто невразумительное, он некоторое время возился, запутавшись в про­стыне. Нако­нец, с трудом высвободившись, он отбросил ее в сторону.  На его раскрас­невшемся щекастом лице явно проступали коричневые ляпки, что вызвало всеобщий безудержный хохот.

— На халяву говна нажрался! Да он у нас говноед! — раздались со всех сторон воз­гласы.

Обезумевший от ярости Повар бросился на Храмова. В руке он держал за­точенную от­вертку. Тот, слегка отклонившись корпусом, отбил удар, разо­рвал дистанцию, а потом ко­ротко и резко саданул локтем в челюсть нападав­шему. Повар хрюкнул и мешком свалился на пол, причем угодил лицом в ту же самую, изгаженную про­стыню, чем вызвал еще один взрыв хохота.

— Его так и тянет к параше, — съязвил па­рень с татуировкой в виде змеи. — Пускай он ее и дрючит теперь.

Того, кто сказал это, звали Шнапс. В бараке шла непримиримая борьба за власть, и Шнапс ее выиграл: его противник, этот самый Повар, явно потерял лицо в глазах заклю­ченных. Храмова мало интересовали зоновские политиче­ские игры, но Шнапсу он был благодарен за своевре­менную поддержку. Они проговорили полночи. Храмов рассказал новоиспеченному корешу, где слу­жил и за что сел. Шнапс не уважал терро­ристов, осо­бенно, которые берут за­ложников, и на следующий день растолковал жителям бара­ка, кто есть кто. Уж восприняли это или нет, но Шнапс был близок к «смотрящему», и возра­жать ему никто не посмел. Храмов был принят в «семью» Шнапса, где числи­лось еще три чело­ве­ка, и стал там выполнять функции силовика-ох­ранника, встревая при необходимости во всякие разборки. Жизнь вошла в относи­тельно спокой­ное русло. Шнапс на воле слыл ма­терым «кида­лой» и в зону попал по мошеннической статье, неудачно облапошив какого-то новоиспе­ченного бизнесмена. Но вне колючей проволоки у него остались крепкие тылы — деньги и жратва «загонялись» в зону бесперебойно.

А потом срок у Шнапса закончился, и он вы­шел на свободу вместе с двумя членами «семьи». Храмов остался без блатного прикрытия. Никто с ним не хотел связываться: мент есть мент, гусь свинье не товарищ. Сначала все кати­лось на ста­рых дрожжах, но потом его начал цеплять новый «хозяин» барака по кличке Крафт, с которым их «семья» и прежде была не в ладах. Да еще по­сто­янно подзуживал Повар, ходивший у Крафта в «шестерках».

Впрямую на Храмова не лезли — побаива­лись, но крепко наехали на ос­тавшегося члена их «семьи» тихого хохла Васю, на воле торговав­шего обли­гациями Сбербанка, изготов­ленными на домашнем ксероксе. Прицепились к какой-то ерунде и пригрозили отселить к «обиженным». Храмов встрял, завя­залась драка, чего и доби­вался Крафт. Откуда ни возь­мись появился кон­вой, и Храмова препроводили в ШИЗО. Там он и обнаружил Потапа. Тот сидел на корточках возле стены и делал себе маникюр посредством какого-то сучка.

— Курить принес? — спросил Потап, не по­ворачивая головы.

— Прошмонали до упора. Разве что в очко не заглядывали. — Храмов раз­вел руками и уселся рядом с Потапом.

— А курить хочешь? — Потап не торопясь продолжал обрабатывать свои ногти, так и не взглянув на сокамерника.

— Давай, если не жалко.

— Подставляй руку. Да не так! Вот так.

Он надорвал манжету на рубахе и насыпал в ладонь Храмову шепотку та­бака. Из дру­гой до­стал клочок папиросной бумаги и спичку. Дождавшись, ко­гда тот изготовит само­крутку, он натянул штанину, чиркнул об нее спичкой и поднес огонь к носу Храмова.

— Меня зовут Потап. Это кликуха. Фамилию-имя-отчество я и сам начал забывать, да тебе это и знать не надо.

— А меня Саша. — Храмов пустил дым в рукав.

— Это имя или кликуха? — Потап вновь достал сучок и занялся маникю­ром, тща­тельно об­рабатывая каждый ноготь.

— И то и другое одновременно, — пояснил Храмов.

Некоторое время они сидели молча.

— А ты давно здесь? — прервал паузу Храмов.

— Пятые сутки. Да я б здесь до конца срока остался — лишь бы мозги не конопатили. Так ведь выпустят скоро и начнут заставлять зани­маться обще­ственно-полезным трудом.

— А тебя не сгноят за борзоту? — хмыкнул Храмов. — Сам знаешь, мето­дов здесь с из­быт­ком — любого сломать можно.

— Любого, кто смотрит на жизнь изнутри. А я наблюдаю за этим процес­сом из космоса. Как интересный спектакль. Именно поэтому, когда меня на­чали прессовать, я не стал пля­сать под дудку администрации или качать права, посылая жалобы прокурору, а написал сразу в ООН, в ко­митет по со­блюдению прав человека. Для меня этот лагерь лишь неви­димая точка на земном глобусе. Другой бы решил, что все это бесполез­но, из области фан­та­стики, а я взял да написал. И передал через одного проворовавшегося дипло­мата, с кото­рым вел на нарах беседы о смысле жизни. Он передал куда надо, и через некоторое время приехала международная комиссия.

— И что дальше? — Храмову стало любопытно.

— Ничего особенного: «кума» уволили, «хо­зяина» мордовали но началь­ству около ме­сяца, а меня поставили на контроль, и раз в два месяца сюда ез­дит белобрысый австриец из этого коми­тета, интересуется, как у меня дела, хорошо ли кормят. Короче, от меня почти отвязались, а в ШИЗО сажают с моего согласия, чтоб излишне не раздражать обществен­ность. И курево вти­ха­ря передают через надзирателей — набивают ру­башку табаком и пе­редают, чтобы видимость со­блюдать. Лишь бы я не вякал.

— Любопытный ты тип, — задумчиво прого­ворил Храмов. — А что значит «смотреть на жизнь из космоса»?

— Созерцать и не осуждать. Пытаться понять логику поступков каждого индивида. А она у каждого своя и совершенно необязательно со­впадает с замшелыми традициями или навязан­ной идеологией. Да и Уголовному ко­дексу может противоречить. А что такое Уго­ловный кодекс? Система запре­тов и наказаний, составленных на основе какой-то усред­ненной морали. А если че­ловек выдающийся или обстоятельства из рамок вон выходящие? Да и не хочу я жить по чьей-то абстрактной справедливости — у меня есть своя! И я руко­водствуюсь ею, если это напрямую не угрожает моей жизни. Если, до­пустим, я не хочу тупо выполнять ненужную мне работу, чтобы получить деньги на еду и одежду, а хочу де­лать нечто, за что мне не платят, то я добы­ваю сред­ства иными путями и живу по кайфу. Да и хаты я «выставляю» вы­борочно, последнего не забираю. И не помрет этот «терпила» с голоду. Да и неизвестно, как он себе на жизнь добывает... А может, тоже ворует.

— А если для этого нужно у***ь? — встрял в монолог Храмов.

— Ну ты ж убил, — не моргнув глазом, пари­ровал Потап. — Про тебя го­ворили. Нужно жить по кайфу — человек создан для этого. Мне не нужны виллы, машины, краса­вицы и прочая дребедень. Мне нужен покой. Чтоб меня не тро­гали и не мешали созерцать и заниматься, чем я хочу. В зоне на этот счет даже лучше, чем на воле: есть еда, крыша над головой. Приладился и живи по кайфу.

— Это кому как, — возразил Храмов.

— Ну так сбеги, — небрежно бросил Потап. — Если не хочется досижи­вать. Кто тебе мешает? Хотя ты мент. Вас приучили жить по закону, быть ин­струментом в руках законо­дателей...

Потап еще что-то говорил, но Храмов уже его не слушал. Мысли его по­текли в непри­вычном направлении.

— А как отсюда сбежишь?

— Ну, бегут же люди. — Потап отсыпал себе табака, и, скрутив само­крутку, закурил, не особо скрываясь. — Я джазовый импровизатор по жизни — люблю решать подобные задачки. Сбе­гать можно откуда угодно, даже от себя, если временно. Делать здесь нам все равно не хрена — давай выработаем план побега. И сбежишь.

Они обсуждали задуманное двое суток напро­лет, обсасывая каждую ме­лочь. Это напо­минало какую-то азартную игру. Храмов так увлек­ся, что почти не курил, перекладывая цигарку из руки в руку. Время пролетело неза­метно.

— В детстве я много играл в прятки. Это была у нас самая популярная игра во дворе. Я почти никогда не водил, потому что выработал хитрую так­тику: прятался поблизости, а когда водящий начинал искать, то умудрялся быстро перепря­таться туда, где он уже был и считал, что там ни­кого нет. — Потап снял очки и, рассуждая, ма­шинально покусывал за­ушину. — Здесь то же самое — прячься там, где уже искали. А когда выберешься за во­рота... Там уже воля случая и степень сообразительности.

Храмов уловил идею Потапа и сказал:

— Нужен отвлекающий фактор, чтобы во время шмона в тамбуре от­влечь внимание прове­ряющих.

— А чем можно отвлечь? Шум, свет, звонок по телефону... — начал им­провизировать Потап, но Храмов его остановил:

— Шум. Внезапный и резкий шум... У тебя есть кто-нибудь в больничке? Нужно будет взять там кое-что.

— Есть, — ответил Потап. — Баба одна. Я ее детишкам постоянно иг­рушки дарю, а взамен ничего не требую. Говори, что нужно, а я доста­ну. Ладно, выйдем — напишешь.

Когда Потап появился в цеху, никто не уди­вился. Он всегда появлялся там в положен­ное время, а потом исчезал и своем углу за станком. Удивились, ко­гда он подошел к бри­гадиру и изъ­явил желание участвовать в погрузке гото­вых из­делий. Тот дал добро — лиш­ние руки никогда не мешали.

— У Потапа крыша поехала. А может, у ме­ня, — шепнул один заключен­ный другому. — Сколько его знаю, он первый раз согласился работать, да еще сам предложил. Явление Христа народу!

Гробы вывозили за пределы зоны два раза за смену в обед и перед оконча­нием работы. Грузовики по одному загоняли в своеобразный там­бур, ограни­ченный внешними и внут­ренними воротами. Там производили выгрузку, гробы тщательно досматривали, потом за­гружали обратно, и машина уезжала. При открывании внешних ворот внутренние блоки­ровались, и на­оборот.

В напарники по погрузке Потапу достался уг­рюмый парень небольшого роста и с ог­ромными оттопыренными ушами.

«Гурвинек», — усмехнулся про себя Потап и спросил:

— Тебя как величать? Что-то я тебя раньше не видел.

— Гурвинек,  —  грустно  проговорил  парень. — Только позавчера прибыл...

Он оказался немногословным и открывал рот лишь в случае крайней необ­ходимости, чтобы сказать: «давай», «берем», «бросаем» и тому по­добное. По­тап заметил, что при ходьбе напарник слегка прихрамывает и болезненно морщится.

— Что у тебя с ногой? — спросил Потап.

— Натер. Болит проклятая — мочи нет, — по­жаловался парень.

— Пойди, полежи в каптерку, — предложил Потап и похлопал напарника по плечу.

— А можно? А как ты будешь один управлять­ся'

— Я тебе до обеда замену найду, — пояснил Потап. — Без тебя догрузим. Иди. — Па­рень не­доверчиво посмотрел на него. — Иди, иди, — подтвердил Потап. — Я сейчас его приведу.

Через некоторое время он вернулся с Храмо­вым, и они начали загружать гробы в ма­шину.

— А я там не задохнусь? — спросил Храмов.

— Не задохнешься, — усмехнулся Потап. — В землю тебя никто зарывать не собира­ется, а так они щелястые, с вентиляцией.

Когда незадолго до обеденного перерыва на­парник Потапа вернулся, тот сидел на ящике и задумчиво курил. Грузовик был загружен под за­вязку, а борт закрыт.

— А где второй? — поинтересовался угрюмый парень.

— Я отправил его к праотцам, — улыбнулся Потап. — Шучу. Он где-то здесь крутится. Да зачем он нам! Пошли обедать.

Потап затушил окурок о каблук, встал и сладко потянулся.

Гробы выложили в тамбуре в два ряда для удобства досмотра. Все было обычно и при­вы­чно: два контролера открывали крышку очеред­ного гроба, осматривали внутреннюю полость, простукивали корпус молотком, ища пус­тоты, и тщательно прощупывали обивку. После этого двое заключенных ста­вили крышку на место, на­живляли ее гвоздями и от­правляли проверенное из­делие в кузов грузовика. Один из контролеров при этом ставил палочку в блокноте.

«Главное, чтобы Потап не сплоховал, — ду­мал Храмов, лежа в одном из гробов. — Взрыва­тель сработает секунд через сорок после его за­пуска — ки­слота разъест оболочку, а потом ша­рахнет. Шуму много, а толку мало. Но это и требуется. Интересно, куда Потап засунет взрывпакет?»

А Потап уже решил, куда его засунет, и внут­ренне содрогался от хохота, радуясь, как безна­казанно нашкодивший ребенок. Проводив глазами въехав­ший в тамбур грузовик, он глянул на часы. «Через двадцать минут надо вру­бать шар­манку. За это время сколько-ни­будь гробов уже загрузят обратно». Чтобы у***ь остаток време­ни, он заглянул на спор­тивную площадку и по­на­блюдал, как некий тип сосиской болтается на перекладине, пыта­ясь подтя­нуться, а другой зло­радно хлопает его ладонью по заднице.

«Скоро построение к обеду, но не успеют». Потап улыбнулся. Его всегда влекли даль­ние страны, головокружительные приключения, пи­ратские фре­гаты, грохот пушек... «Сей­час им бу­дет грохот — засуетятся, как тараканы».

Он еще раз взглянул на часы, не торопясь по­дошел к кухонному блоку и, бросив в ог­ромный мусорный контейнер туго набитый полиэтиле­новый па­кет, быстрыми шагами на­правился в жилую зону.

 Когда Потап подходил к своему бараку, раз­дался оглушительный взрыв. В воздух взмыл фонтан помоев, чем-то напоминающий ядерный гриб, и опус­тился разнокалибер­ными ошметка­ми на окрестную территорию, изгадив все, что только можно.

Через несколько минут вокруг развороченно­го взрывом бака собралась разношерстная толпа: повар из вольнонаемных, взбудоражено разма­хиваю­щий руками, начальник оперча­сти с тремя невооруженными солдатами и не­сколько заклю­ченных со спортивной пло­щадки.

— Какая падла это сотворила! — орал разъ­яренный оперативник, брызгая слюной, но ник­то из присутствующих не смог ответить на этот злободневный вопрос.

В барак, где Потап как ни в чем не бывало сидел возле места дневального и читал обры­вок газеты, вбежал зек с выпученными глазами.

— Там мусорный контейнер взорвался — все помоями заляпано, — радо­стно вскричал он.

— Хорошо, что не административное зда­ние, — пробурчал Потап. — Еще больше говна бы было.

Храмов услышал приглушенный звук взрыва. «Началось. Теперь главное — вовремя перепря­таться». Он уперся ладонями в крышку гроба и слегка приподнял ее. В тамбуре засуетились, за­бегали.

Контролеры вместе с зэками, выскочив на территорию ла­геря, устремились к толпе, со­бравшейся возле мусорного контейнера.

Храмов спокойно вылез наружу и установил крышку на место. Сделав не­сколько быст­рых разминающих движений, он запрыгнул в кузов грузовика, под­нял крышку одного из гробов, без труда отодрав едва наживленные гвозди, и ловко забрался внутрь.

— Кто-то подложил  шутиху в помойный бак, — раздался снаружи го­лос контро­лера. — Знаешь, сейчас выпускают для  Нового года такие. Поймать бы этого шутника с шутихой. Ладно, про­должим загрузку.

Когда кузов был заполнен, его закрыли и оп­ломбировали. Вскоре грузовик выехал за ворота и запылил по дороге, быстро удаляясь от рядов проволоч­ного заграждения и сто­рожевых вышек с «вертухаями».

Машина остановилась перед воротами похо­ронной конторы «Ритуал» и не­сколько раз по­сигналила. В окошко сторожевой будки высунулась чья-то за­спанная физиономия и, рассмот­рев подъехавший транспорт, скрылась.

Грузовик въехал на территорию фирмы. Из кабины выскочили два пра­порщика в крас­ных погонах и встали в ожидании. К ним не торопясь подошел солидный мужчина в тем­ной одежде в сопровождении двух рабочих в комби­незонах и спросил:

— Тридцать как обычно?

— Тридцать два, — ответил один из прапор­щиков.

— Давайте накладную. — Он взял бумаги и, пристроившись на капоте ма­шины, распи­сался. — Печать поставите в бухгалтерии.

Гробы быстро выгрузили, сложили на площадке возле крытого склада, и лагерный гру­зовик уехал. Рабочие покурили, сидя на одном из скорбных из­делий, а потом один из них сказал:

— Давай быстро затащим их в склад и пойдем пивка попьем, а то трубы горят со вче­рашнего — поминали мы тут одного...

Второй молча встал и пошел открывать склад. Он не возражал против «по­пить пивка».

— Что-то этот гроб тяжелее других. Там явно что-то есть. — Один из рабо­чих, кряхтя, опустил свой конец на землю и, дождавшись, когда это же сде­лает второй, поднял крышку. Из гроба не торопясь вылез Храмов, отряхнулся и, посмот­рев взглядом вурдалака на оша­левших рабочих, пробасил леденя­щим душу голосом:

— Привет из преисподней.

Потом подбежал к забору, перемахнул через него и пропал из поля зрения.

— Что это было?! — очнулся один из похо­ронных служащих.

— Что, что, — пробухтел второй. — Зэк из зо­ны сбежал в гробу. А тебе-то что!? Спро­сят – скажем. Работаем дальше. Эх, пивка бы сейчас по буты­лочке... А мо­жет, сбегаешь? Успеем доделать.

— Давай, — как-то сразу согласился первый и протянул руку за деньгами.

Пропажу Храмова обнаружили только к вече­ру, при проходе заключенных в рабочую зону, но до вечера тревогу не поднимали — считали, что найдется где-нибудь. Не нашелся.