Автобус гудел, колёса стучали по дороге, запах резины, пыли и чужого пота душил, стекло холодило щёку, а я сидела, прижимая Настю к груди. Её тепло жгло ладони, одеяло — белое, с голубыми звёздами — шуршало, её дыхание звенело, слабое, но живое. Слёзы текли, горячие, солёные, капали на её личико, я шептала, голос дрожал:
— Прости, моя девочка… я защищу тебя… — Руки тряслись, платье шуршало, сердце выло, как зверь. Мы ехали долго, останавливались на заправках — запах бензина и дешёвого кофе бил в нос, я брала воду, бутылка звякала в руках, кормила Настю, её глазки блестели, как у Руслана, и это резало, как нож.
Разговор с мамой всё ещё гудел в голове. Я позвонила ей с новой симки, купленной в ларьке на вокзале, запах табака и газет вился вокруг, пальцы дрожали, когда набир
