Аяз отмахивался от моих вопросов. "Не сейчас, Мира", — говорил он, целуя меня в лоб, как ребёнка. "У меня дела". Но "дела" всегда заканчивались тем, что его руки оказывались под моей одеждой, а губы затыкали любые попытки говорить об отце.
Письма, заметки, счета — ничего необычного. Я методично просматривала файл за файлом — счета, деловая переписка, черновики договоров. Ничего подозрительного. До того момента, пока курсор не наткнулся на папку с безликим названием три единицы.
Сердце екнуло, когда я открыла первую фотографию. Ирина. Совершенно обнажённая, в той самой позе, в которой отец любил фотографировать маму — полулёжа на животе, с подушкой под бёдрами, чтобы подчеркнуть изгиб спины. На заднем плане чётко просматривалась та самая картина с венецианским каналом, что висела в его
