Как я стала наследством для ДЯДИ

Глава 2: «Дневник»

Ключ от дневника матери я нашла случайно. Он выпал из старой шкатулки с украшениями, когда я пыталась надеть её жемчужное ожерелье. Сердечко из позолоты блеснуло в свете ночника, и мои пальцы дрожали, когда я вставляла его в замо́к. Страницы пахли лавандой и чем-то горьким, как полынь. Первая запись была сделана за месяц до моего рождения: «Он снова назвал меня Евой. Говорит, это имя лучше подходит для «новой жизни». Но я не хочу забывать, что я Елена…»

Я читала, свернувшись в кресле у камина, пока угли не превратились в пепел. Мать писала о том, как Арсений контролировал каждый её шаг — от платьев до книг, которые она читала. «Сегодня сожгли мои стихи. Говорят, они «развращают ум». Но я спрятала один листок под половицей у окна…» Я вскочила, царапая ногтями паркет у восточного окна. Под третьей доской лежал пожелтевший листок с строчками: «Когда тени становятся клеткой, а голос любви — ножом, я рисую крылья на стенах и летаю во сне…»

Утром Дмитрий застал меня за чтением дневника. Он вырвал его из рук так резко, что бумага порвалась. «Где ты это нашла?» — его голос звучал глухо, как гром за горами. «В… в шкатулке», — прошептала я, прижимаясь к спинке кресла. Он перелистывал страницы, лицо становилось всё темнее. «Ты не имеешь права трогать её вещи. Ты — не она. Никогда не будешь ею». Дневник полетел в камин. Я бросилась выхватывать его, но он схватил меня за талию. «Смотри и запоминай, — прошипел он, пока страницы чернели. — Это участь тех, кто лезет не в своё дело».

Дым щипал глаза, но я не плакала. Запомнила каждую строчку, каждую слезу матери. Ночью, когда особняк затих, я прокралась в кабинет Дмитрия. В ящике стола, под папками с печатями «Совершенно секретно», лежала фотография. Мать в том самом платье, которое он заставлял меня носить, но на её шее — синяк в форме отпечатка пальцев. На обороте дата: 15.09.2005. За неделю до моих родов.

На следующий день Марьяна принесла новое платье — чёрное, с высоким воротником. «Дмитрий Сергеевич сказал, сегодня вы посетите семейный мавзолей». Мороз по коже пробежал от этого слова. Мавзолей Громовых стоял в глубине парка, заросшего мхом. Дмитрий шёл впереди, не оглядываясь. «Здесь покоятся все, кто предал семью, — сказал он, останавливаясь у железной двери. — И те, кого семья предала».

Внутри пахло сыростью и ладаном. Он подвёл меня к саркофагу из чёрного мрамора. «Твоя мать. Елена Громова. Умерла при родах». Ложь висела в воздухе, как яд. Я знала из дневника: она прожила ещё три дня после моего рождения. «Она… страдала?» — спросила я, глядя на его отражение в мраморе. Он замолчал. Потом резко повернулся: «Страдание — удел слабых. А ты, Виктория, должна стать сильной».

Вечером я нашла в гардеробной потайную дверь. За ней — узкая лестница, ведущая в комнату матери. Пыль лежала толстым слоем, но на столе стояла ваза с засохшими розами. В шкафу висели её платья, а под подушкой — ещё один дневник. Последняя запись: «Он знает, что я пыталась сбежать. Говорит, ребёнок останется с ним. Но я не отдам дочь. Сегодня ночью…»

Шаги в коридоре заставили меня спрятать дневник под одежду. Дмитрий стоял на пороге, его глаза сузились. «Что ты здесь делаешь?» — «Я… искала туалет». Он рассмеялся — резко, как треск льда. «Ты врёшь так же плохо, как она». Пальцы сжали моё плечо. «За каждую ложь здесь наказывают. Думаешь, случайно в этой комнате нет зеркал? Она ненавидела своё отражение. Как и ты скоро возненавидишь».

Ночью я читала последние страницы при свете фонарика. Мать описывала побег: «Если читаешь это, значит, я не смогла… Ключ от калитки в стене — под статуей Амура. Беги, дочь. Он превратит тебя в монстра…»

На рассвете я пробралась в сад. Статуя Амура с отбитым крылом стояла у фонтана. Под основанием — ржавый ключ. Сердце билось так громко, что я боялась, его услышат. Калитка скрипнула, открывая дорогу в лес. Я бежала, не чувствуя колючек, цеплявшихся за платье. Но через полкилометра дорогу преградили ворота с колючей проволокой. На вышке мелькнул свет фонаря.

«Первая попытка?» — Дмитрий вышел из-за деревьев. В руке он держал ключ, идентичный моему. «Этот путь проверяют каждое утро. — Он бросил ключ в лужу. — Твоя мать тоже пыталась. Дважды». Он приблизился, и я отступила к проволоке. «Знаешь, что случилось в третий раз?» — его голос стал мягким, почти ласковым. «Она… сдалась?» — «Нет. — Он провёл пальцем по моей щеке. — Её нашли в лесу с перерезанными венами. Но я думаю, — его губы коснулись уха, — это был не её выбор».

Он повёл меня обратно, а я думала о последней записи. Мать не покончила с собой. Кто-то сделал это за неё.

На следующее утро Марк вернулся. Его лицо было бледным, а на руке — новая татуировка: череп с крыльями. «Сегодня научимся прятать оружие», — сказал он, протягивая мне складной нож. Лезвие блеснуло в луче света. «А если Дмитрий узнает?» — «Он и так знает, — усмехнулся Марк. — Но иногда ему нравится… давать ложную надежду».

После тренировки я нашла в кармане платка записку: «Не верь ему. Твоя мать жива». Буквы были выведены дрожащей рукой.

Вечером за ужином Дмитрий наблюдал, как я режу мясо. «Ты стала лучше держать нож, — заметил он. — Марк учит тебя полезному». Вилка выпала у меня из рук. «Я… не понимаю». Он встал, подошёл сзади. Его руки легли на мои, поправляя хватку. «Всё в этом доме — урок. Даже предательство».

Перед сном я проверила дверь — замок снова был сломан. В темноте кто-то положил на подушку чёрную розу. На этот раз с шипами, испачканными в краске, похожей на кровь.

Ткань впивалась в кожу, как тысячи иголок. Я стояла перед трюмо, глядя на своё отражение в платье матери — том самом, бардовом, с кружевными рукавами, которое теперь казалось мне саваном. Дмитрий наблюдал за мной из угла комнаты, медленно потягивая коньяк. «Повернись», — приказал он, и я послушно выполнила, чувствуя, как молния на спине давит на позвоночник. Его взгляд скользнул по моей фигуре, холодный и оценивающий. «Слишком свободно в талии. Марьяна! — он хлопнул в ладоши, и горничная вбежала, держа в руках корсет. — Затяни её так, чтобы дышать могла только через боль».

Марьяна дрожала, затягивая шнуровку. «Простите, барышня…» — шептала она, но Дмитрий резко оборвал: «Здесь не за что извиняться. Боль — лучший учитель». Когда он вышел, я схватилась за спинку стула, пытаясь вдохнуть. Воздух едва проходил в сжатые рёбра.

Вечером был приём. Гости — незнакомые лица с масляными улыбками — разглядывали меня, как экспонат в музее. «Она вылитая Елена», — прошептал седой мужчина с сигарой, и Дмитрий резко сжал мою руку выше локтя. «Не обращай внимания. Ты здесь для демонстрации, а не для разговоров». Он вёл меня по залу, его пальцы оставляли синяки под рукавом. В бокалах шампанского отражались свечи, и мне казалось, что пламя вот-вот перекинется на шторы.

Когда оркестр заиграл вальс, он внезапно притянул меня к себе. «Танцуй», — прошипел он, и я замерла, чувствуя, как его ладонь скользит по моей спине. «Я… не умею». Он наклонился так близко, что губы почти коснулись уха: «Ты научишься. Или я научу тебя страдать». Мы закружились, и я спотыкалась о собственные ноги. Он не останавливался, даже когда я наступила ему на туфлю. «Смотри на меня. Только на меня», — его голос звучал как гипнотический приказ.

После танца он оставил меня у окна. В бокале с водой я заметила осадок — белый порошок на дне. Выплеснула жидкость в пальму, когда никто не видел. В туалетной комнате, поправляя причёску, услышала разговор за дверью: «Дмитрий помешан. Всё пытается повторить историю с Еленой… Говорят, он даже врача подкупил, чтобы тот сказал, что та умерла при родах…»

Ночью я снова прокралась в комнату матери. В платье был потайной карман — крошечный, под кружевом. Внутри лежала сложенная бумажка с координатами: 48.8584° N, 2.2945° E. Париж. Моё сердце забилось чаще. На обороте — детский рисунок: девочка в платье, держащая за руку женщину с моими глазами.

Утром Дмитрий устроил проверку. «Сними платье», — приказал он, сидя в кресле у камина. Я замерла. «Я… не могу. Без помощи…» Он встал, подошёл вплотную. «Ты думаешь, я не знаю о твоих ночных прогулках? — Его пальцы вцепились в молнию на спине. — Ты носишь её одежду, но никогда не станешь ею». Резким движением он сорвал платье. Я прикрылась руками, но он оттянул их. «Стыд — роскошь, которую ты не можешь себе позволить».

В тот день меня заперли в комнате без одежды. «Чтобы почувствовала, каково это — быть голой душой», — сказал он через дверь. Я завернулась в шторы, дрожа от холода. На закате Марьяна просунула под дверь коробку. Внутри — новое платье, чёрное, с высоким воротником, и записка: «Не ищи правду. Она убьёт тебя раньше, чем ты её найдёшь».

Ночью я надела платье и обнаружила в подоле спрятанный ключ — маленький, позолоченный, с гравировкой в виде буквы «Е». Он подошёл к шкатулке в кабинете отца, которую я раньше не могла открыть. Внутри лежали письма. Первое: «Дорогой Арсений, эксперимент с Викторией провален. Её ДНК нестабильна. Если Дмитрий узнает, что она не ваша…»

Шаги в коридоре заставили меня бросить письма обратно. Я едва успела захлопнуть шкатулку, когда дверь распахнулась. Дмитрий стоял на пороге, держа в руке мой дневник. «Ты ведёшь записи, как она… — Он листал страницы, затем внезапно швырнул дневник в камин. — Завтра начнётся твоё настоящее обучение».

На следующее утро он привёл меня в подвал. Комната с зеркалами от пола до потолка. «Смотри», — приказал он, зажигая яркий свет. Отражения множились, показывая меня с разных сторон. «Ты видишь? Ты — никто. Тень. Пустое место, которое я могу заполнить чем угодно». Он подошёл сзади, его руки обхватили мою шею. «Но если будешь хорошей девочкой… — губы коснулись виска, — я сделаю тебя королевой этой тени».

Перед сном я нашла под подушкой новое платье — белое, с капюшоном. В кармане — билет на поезд до Парижа и пистолет с единственным патроном. На клочке бумаги детским почерком: «Он убьёт тебя на следующем приёме. Беги. — А.»

Но когда я подошла к двери, замок щёлкнул — изнутри.