Звездочка

И вновь о красоте

« –…Земля – живая, а мы всего лишь блохи на ее толстой шкуре. Когда блохи досаждают, животное чешется. Теперь мы не совершаем ошибок предков, живем в гармонии с природой.

– А Проклятое место? Зачем мы блюдем этот мемориал ушедшей эпохи? И зачем без конца ремонтируем Стеллу?

– Наша беда в том, что утратили силу многие догматы. Протоцивилизации признаны реальностью, но что дальше? Да, было, но как и почему? Эволюционная теория рухнула, но нет достойной замены. И мы до обидного мало знаем, что сейчас творится на Земле. Коммуникации нарушены, а мы спрятались в своей уютной норке. Худшее, что мы можем сюда добавить – это полностью стереть память о культуре пращуров».

«Вестник Звездочки», номер от 23.09.2108, статья «Беседа с ученым».

Гравер Ананий Джильбертович прожил тяжелую жизнь. И не только из-за имени. Но с имени начались все его несчастья. Даже школьный учитель, когда первый раз проверял классные списки, не сумел удержать себя от ехидства:

– Ананий, говоришь? А отчество твое как? Джильбертович? Значит, богатая фантазия у вас в роду.

Отчество Джильбертович изрядно повеселило класс. Так что юному Нане даже в чем-то повезло заиметь в школе относительно безобидную кличку Жила, с печатью которой на характере он вступил в половозрелую будущность. Капли Эпитетов, сливаются в ручьи Мнения, чтобы образовать полноводную реку Репутации. Поэтому жмотом Ананий стал постепенно. «Одно слово – Жила», «Да у Жилы просить бесполезно», «Что с Жилы взять?» – такие присказки шаг за шагом перестроили его личность и юный Ананий превратился во всамделишного Жилу. Даже внешне он визуализировался в типичного жадюгу – худой, словно от постоянного недоедания, весь какой-то скрюченный и скукоженный. Его одежда не хотела гладиться на швах, его не любили кошки и собаки. Женщина, которая вышла за него замуж, втайне презирала Анания до самой своей смерти. Оставшись вдовцом, гравер полностью замкнулся в себе. Его личность как бы описала полный круг, чтобы потом угрюмо уткнуться внутрь собственной неприкаянности. На действительность он смотрел со злобным прищуром, во всем видел только плохое. «Ну, вот. Я так и думал» – заключал он каждый раз, когда получал коленом от жизни под тощий з*д.

Граверный бизнес у Анания Джильбертовича шел из рук вон плохо, но это продолжалось настолько долго, что можно было сказать – шел нормально. Так же, как всегда. Заказов поступало мало и в основном это были надписи поминального толка. Можно было сказать, что старый Жила больше общался в последнее время с миром потусторонним. Поэтому когда в его узкий подвальчик заглянул подтянутый молодой человек с лучезарной улыбкой на смышленом лице, гравер решил, что он либо ошибся дверью, либо перед ним предстал заранее счастливый наследник усопшего. По своей натуре он, конечно же, выбрал второй вариант и спросил без обиняков:

– Табличка? Или надпись на гробнице?

Посетитель мазнул гравера быстрым взглядом, а потом легким движением головы обозрел скромную мастерскую Анания Джильбертовича. На стенах обитали пауки. Из-за них все образцы работ имели сетчатый вид. Цементный пол вздулся горбом посередине, словно неведомое подземное чудовище пыталось в этом месте прорваться на поверхность, но в последний момент усомнилось. Воздух по причине отсутствия вентиляции стоял плотно, как простокваша.

– Никогда не думал, что истинный художник может обитать в такой спертой атмосфере, – признался визитер.

– Пелагея, хозяйка дома, половину подвала своей племяннице отдала, – мрачно пожаловался гравер. – Грохочет теперь своей швейной машинкой так, что зубы стучат.

Посетитель прислушался. Из-за тонкой перегородки доносилось негромкое стрекотанье.

– А когда начнет песни петь, так хоть наружу беги, – бурчал гравер. – Голос хриплый, как у вороны. Двух клиентов мне намедни шугнула. Подумали, что это мертвые стонут в подземелье. Мужик еще ничего, а с дамочкой прямо истерика приключилась. Хочу Нюрке неустоечку вкатить. Да без толку – Пелажка все одно за родичку заступиться. А новое место искать хлопотно.

– Мдя… Но ты отец, не переживай, мы это все переменим, – человек заявил это так уверенно, что у Анания Джильбертовича прямо-таки дрогнуло сердце счастливым предчувствием – да, этот может, это все запросто переменит. Если бы кто-то сейчас попросил гравера обосновать причину своих нежданных радужных надежд, то старый скряга не нашелся что ответить, а, пожалуй, еще и рассердился бы.

– А есть ли у тебя, отец, мечта? – проникновенно спросил молодой человек.

Его взор проник сквозь мутные линзы глаз гравера ему глубоко в серую душу.

– Мечта, мечта, – засуетился старик, боясь спугнуть удачу.

– Что ты больше всего хочешь? Ну, решай! – великодушно поощрил клиент и, не дав собеседнику слова, вдруг предложил сам. – А давай мы тебя сделаем официальным художником управы? Потянешь, а? Заказов-то у нас тьма тьмущая. Платить будем так, что вспотеешь векши пересчитывать.

Упоминание о деньгах мигом изгнало из головы Жилы невесть откуда взявшийся там васильковый луг с грудастой русоволосой девицей на нем. Севрюжий нос гравера алчно подался вперед со всей остальной заостренной физиономией.

– Все заказы? Из управы? – обмер он, еще не веря.

– Художника ищем, – ласково, но важно ответил посетитель. – Настоящего. Не такого, чтобы ветер в голове, а подлинного, надежного творца.

– Так я это…я с готовностью и всем желанием! – загорелся Ананий Джильбертович.

А сам про себя злорадно прошипел: «Вот ужо я устрою Пелажке-то! Аренду повышать? Художнику управы? Ишь, чего вздумала!» Незнакомец, словно угадал тайные помыслы гравера, вальяжно махнул ладонью:

– С хозяйкой вашей я сам побеседую. Утеснений больше не будет. А со временем мы тебе за счет управы местечко поближе арендуем. Недосуг бегать в такую даль каждый день. Заказов, как уже говорил у нас полно. Только, – посетитель внезапно посерьезнел лицом и голосом. – Надобно образец сварганить. Голова кому попало управный патент не подпишет.

– Так это само собой, – гравер выскочил из своего верстака так порывисто, что сбил на пол несколько инструментов. – Вон или вон.

Он тыкал пыльным пальцем в разные доски и объявления на стенах, но представитель управы отрицательно покачал головой.

– Нет, так не пойдет. Неужели я ему подсуну табличку с надписью «Помним, скорбим». Да ты войди в разум, отец!

Ананий Джильбертович и сам застеснялся своих неуместных предложений. А незнакомец с ловкостью фокусника извлек из-под полы кафтана странное блюдо устрашающе медного оттенка и со звоном положил его на верстак.

– Вот. Извольте соорудить образец гравировки по металлу. И не откладывая. Мне его с утра представить надобно.

– Ааа, это, чего ж писать?

– Хм… У нас будут вскоре соревнования для рыболовов, так мы с вами не дожидаясь официального объявления, раз – и первый заказец оторвем. И образец представим, и деньгу срубим. Ну? Хорошо я придумал?

– Куда уж лучше! – просиял гравер.

– Тогда записывайте текст: «Победителю первого чемпионата Пушина по ловле рыбы». Буквы с вязью сумеешь?

– А как же! Может еще чеканку щуки с другой стороны набить? Или карася? И буковки с позолотой сделать? Так забористей получится.

– Молоток! Врубаешься. Исполняй, отец, делай вещи.

После виртуозно обтяпанной махинации с гравером Ханур резво доклеил оставшиеся афиши по дворам, попутно вступая в шутливые диалоги с различными зеваками. Осталось последнее – договориться о буфете на «Слынчеве бряге». Тут пройдоха допустил осечку. В первом заведении и слушать не захотели его басни о выгодах, а сходу вкатили стоимость выездного банкета. Пришлось врубать заднюю и делать второй заход. Ханур понимал, в чем проблема. В его организме заканчивался тот энергетический разряд, тот боевой кураж охмурилы, который он с утра всаживал в каждого простофилю. Напрасно думать, что мошеннику по силам провести в день десяток – другой махинаций, повторяя, как заученный урок свои формулы развода. Нет, эта субстанция конечна. Ты сам чувствуешь, как она убывает в организме, и чем ближе к финалу, тем лучше осознаешь – вот еще раз и шабаш. Будут те же слова, те же улыбки и интонация, но «карась» не клюнет, не достанет в тебе чего-то неощутимо властного и победительного, от которого раскрываются рты и глаза, и от которого обыватель спешит расстаться с деньгой в обмен на даром ему ненужные предметы или заведомо шитые белыми нитками обмана обещания. Маэстро Шпырь говаривал в таких случаях братве:

– Чувствуешь, что сдулся – не храбрись, не пыжься, а лучше завей дела веревочкой и вечером, как следует, хлебни крепкой наливки. Она в таких ответственных случаях очень мозги прочищает. Спирт горит. Понятно? Э-нер-гия. Соображаете? Нутро твое само за ночь нужную энергию из водки ухватит и с толком ей распорядится. Оно, наше нутро, иногда побашковитей головы будет. На следующий день – пожалуйста, опять приступай к работе. Все станет в лучшем виде.

Но Хануру некуда было отступать. Решать с буфетом предстояло сегодня. Поэтому он посидел еще полчасика на скамеечке, передохнул, а потом с налету взял отстоявший от торных путей выпивох и гуляк, маленький кабачок. Сладились. Трактирщик повелся на вымученные пассы пройдохи. Бутерброды, пиво и прочие прохладительные напитки. Прибыль семьдесят к тридцати в пользу заведения. А был бы Ханур в порядке, больше пятидесяти процентов ни за что бы не отдал.

Мемориал у доверчивого гравера был изъят без оплаты или аванса. Все произошло настолько легко и безмятежно, что жулик ощутил некий моральный укол в подбрюшье, но списал его на усталость.

После всех трудов, Ханур с помощью путеводителя и отзывчивых горожан добрел до ближайшего пансиона, где сдавались комнаты внаем. В сгущающихся осенних сумерках дом напоминал деревянного жука-оленя. Чем – непонятно. Возможно, Хануру привиделось от утомления. Еще до того, как он распахнул дверь, мошенник услышал характерное гудение сервомоторов и скрип. Точно – за конторкой постоялого двора сидели два трансформа и, судя по диалогу, оживленно обсуждали какой-то боксерский матч. Ханур побаивался пожилых граждан. Слишком несокрушимой и могуче-устрашающей в Звездочке выглядела старость. Это были дед со старухой, видимо из разных банд, поскольку экзоскелеты у них сияли различными цветами, а на куртках пестрели разные надписи и девизы. У бабки на плечах в виде шевронов было нашито «Ведьмы! Ведьмы!», а у бородатого деда спереди на бандане имелась наклейка: «Древние перцы». Говорил старик, бабка с любопытством внимала:

– Представляешь, весь матч чемпион гонял его по рингу, как курицу. Жалкое зрелище. Но в последнем перерыве вижу – секундант что-то шепчет парню на ухо. Шепчет-шепчет, руками машет, в зрительный зал пальцем тычет. У того там похоже дама сердца сидела.

– Ну и ну! Неужто накрутил парня?

– Еще как! Претендента будто подменили! На скулах желваки заходили узлами, взгляд прояснился. А сам он весь как-то подобрался – кулаки подняты, глаза круглые! И горят. Просто-таки филин в крутом вираже на мышь.

В этот кульминационный момент Ханур подошел к конторке, поздоровался и поинтересовался насчет помещения для сна.

– Это можно, – разрешил механизированный дед. – Сколько суток думаете у нас пробыть?

– Двое, – решительно сказал Ханур.

Соседство трансформов ему не улыбалось. Стоило найти что-нибудь более спокойное.

Старик принял от постояльца оплату в двенадцать векшей и, бренча ключами, повел показывать комнату. Возможно в виду того, что деду хотелось побыстрее довершить свою историю, номер оказался на первом этаже и буквально в пяти шагах от конторки администратора. Замок отворялся при помощи магнитного кода, связка ключей не понадобилась. На кой пес дед ее таскал, осталось невыясненным. Пока Ханур осматривался, через полузакрытую дверь он услышал окончание разговора.

– Разместил постояльца?

– В натуральном виде.

– Тогда досказывай!

– Чего?

– Да про бой же, склеротик! Завелся стало быть претендент?

– Ох, завелся.

– И таки приземлил чемпиона?

– Да какое там… Чемпион как зарядил бедняге с левой… Его даже за канаты вынесло.

– Очень красивая история.

– Ага. Я и говорю, что во всем главное – правильный настрой.

Арендованное помещения представляло собой пенал три на четыре метра, в котором хорошо было планировать военные операции – кругом углы, четкость и никакого вольнодумства. Одноместная прямоугольная кровать, квадратный стол, аналогичный табурет и прямоугольная же полка с дюжиной хозяйских книг, посвященных истории животноводства. Дополнительным элементом декора служила настольная лампа с четырехскатным абажуром, которая хоть как-то скрашивала собой одинокую желтую скатерть. Половину окна застилала занавеска цвета дворовой кошки. Ханур отодвинул ее в сторону и убедился, что вид открывается строго на клумбу, обложенную красным кирпичом. «Ну, что же, хорошо, - подумал жулик. – Вызов принят. Тут не разленишься».

Он механически проглотил несколько кулебяк, которые приобрел у лоточника, запил их квасом из бутылки, купленным там же, забился под одеяло и вырубился начисто. Но перед этим не забыл указать себе время подъема – половина пятого. Неизвестно как, но Ханур с точностью до десяти минут в любой момент знал, который час и умел вовремя просыпаться. Способностью этой он пользовался редко, но она всегда была наготове и не ослабевала без тренировки. Вот и теперь он заснул, не усомнившись ни на секунду в том, что пробудится в назначенный момент.

Хануру приснилось судилище с собой в главной роли, то есть – в виде обвиняемого. Дело происходило в большом зале, с высокими окнами и многоэховой акустикой. Ему отвели место за решетчатой загородкой, с двух боков встала пара лягашей в красивой сбруе ищеек города Умников, а вокруг лобного загона, за деревянными столами, расположились представители всех лучей Звездочки. Посередине, типа, как председатель действа, Ханура буравил недобрым взглядом делегат града Зла. В темном мундире, с седыми висками и сухим обветренным лицом, он походил на старого поджарого волка черной породы. Сбоку от него подметал паркетный пол подолом рясы полнотелый попище с длинной, но жидкой бороденкой. Священнослужитель имел толстые, «наетые» щеки и глаза навыкате. С другой стороны от военного из города Зла стоял собственной персоной его непотребство Шпырь. Глаза лидера группировки «Урла» почему-то тоже не сулили Хануру ничего положительного. Еще дальше от председателя занимали свои места чиновники из светских городов Звездочки – Простофиль и Умников.

И хотя собрались все явно по поводу Ханура (раз его запихнули за решетку), разговор важных людей шел почему-то о совершенно посторонних делах.

– Ваша анархическая формация – есть наиболее прекрасный и высший вид народовластия, но, как и все утопии, она совершенно нежизнеспособна. Вы пытаетесь создать для граждан состояние абсолютного благоденствия. И к чему это приведет? Они перестанут быть боевой единицей, их легко будет завоевать и п********ь, – вот такую заумную тему задвинул главный судья.

– Для этого и сохранен град Зла. Ваше поселение – осколок древней милитаристической цивилизации, вы – наша защита от вторжения, – встрял делегат города Умников, высокий и лысоватый тип со смешными ушами.

– Нас мало. И нет качественной подпитки новой крови. Мы изолированы.

– Что вы предлагаете?

– Всеобщую воинскую повинность.

– Никогда! – разом грянули представители остальных городов, а главный Умник добавил:

– Мы базируемся на мире, а не на агрессии, на любви, а не на ненависти.

– Тогда у вашего идеального общества нет будущего. Старая цивилизация пала, но вы остались не одни на планете.

Неожиданно военного поддержал толстомордый представитель Всевышнего на Земле:

– Согласен с тем, что перспективы Звездочки печальны. Вы пытаетесь прожить без Абсолютного Доминанта. А именно Господь всегда был опорой власти. Он учит людей послушанию и смирению, понятие греха является прекрасным дополнением к уголовным законам. И куда вы денетесь без сказки о бессмертной душе? Только надежда на вечное существование принуждает граждан терпеть несправедливости от властей. Бог сделал из сообщества человеков людей! Только он! Возвратите населению религию! Заклинаю.

Делегат от Простофиль грустно усмехнулся:

– Святой отец, вы забыли. Мы же не лжём! Такова доктрина.

Его непотребство Шпырь грозно шморкнул носом:

– Нельзя искоренять преступность. Вы вообще что творите? Народ расслабится, поглупеет, все превратятся в лохов. Только «черным путем» мы заставляем человека мало-мальски «микитить» башкой. Нет обмана – нет честности, исчезнет зло – не станет добра. Куда придет Звездочка?

Чинуша-Умник пожал плечами:

– В будущее. В свое будущее.

Они еще долго спорили о всякой муре, так что у Ханура повяли уши и настойчиво захотелось проснуться. А потом страсти потихоньку улеглись, и председатель закрыл заседание. Вдруг всполошился делегат от Простофиль:

– Погодите! А с этим нам что делать? – и его палец указал на Ханура.

Важные лица переглянулись.

– Кастрировать, – лениво отмахнулся представитель города Зла.

Ханур проснулся разбитым, будто ночью ходил на опасное дело, а не преспокойно отлеживался в норе. Но он вспомнил про сегодняшнюю важную операцию и сразу почувствовал, как по жилам потекла жаркая энергия азарта. Пройдоха размял кости, сполоснул под умывальником физиономию, после чего приобрел у служки доходного дома за две векши бритву и поспешно закончил туалет. Когда он вышел из двери гостиницы, утро еще только подкрадывалось к городу Простофиль на серых лапах первых рассветных лучей. По мостовым шуршали колесами многочисленные машины. Сновали оранжевые повозки с надписью «такси», развозя дисциплинированных пушинцев на службу, ярко-освещенные электробусы, полные рабочего люда степенно катили по своим рейсам. Ханур быстрым шагом дошел до ближайшей остановки и взял такси до порта. Тариф оказался три векши.

– А на рейсовом почем будет? – поинтересовался мошенник у водителя, молодого парня с форсистыми тонкими усиками.

Тот бросил на пассажира удивленный взгляд и крутанул баранку.

– Городской транспорт бесплатный. Как и всегда. Налоги за него отчисляем все-таки. А вы откуда будете?

Ханур мысленно обложил себя последними словами. Расслабился. Вот на таких мелочах и сыплются дилетанты.

– Издалека. Давно не был в Пушине, вот и спрашиваю – ничего у вас не поменялось?

– Да все как обычно, – буркнул шофер и, видимо удовлетворившись объяснением, потерял к пассажиру всякий интерес.

К порту приехали быстро, таксист знал свое дело и провез небольшими улочками, не запруженными транспортом, что очень порадовало Ханура. До отплытия «Слынчева бряга» оставалось немного времени, а у него еще была куча дел. Даже завтраком пришлось поступиться ради жульничества – по уставу группировки «Урла» на работу следовало выходить голодным.

Зато вечером, после рыбалки, Ханур уже гордо восседал в шикарном ресторане и, потягивая мелкими глоточками ледяную медовуху, мысленно проводил инвентаризацию своего внутреннего кармана. Триста двадцать четыре векши. Три в слитках, остальное россыпью. Ради такого увесистого «хабара» пришлось обзавестись объемистым кошелем, что теперь приятно тяжелил борт кафтана прямо под сердцем. И это с учетом того, что буфетчик, профура сквозная, нажег его не меньше, чем на полтинник.

Но не шальной заработок явился главным итогом его первого дела. Важнее гораздо был уговор со Жданом Игнатьевичем, что состоялся под хлопающим тентом «Слынчева бряга» где-то между первым кувшином пива и пьяным умилением чиновника управы.

Вообще, энтузиазм пушинцев в отношении рыбалки превзошел все ожидания Ханура. С замиранием сердца он обогнул угол речного порта и увидел рать. Только вместо копий вверх воинственно торчали удочки рыболовов. Около трапа «Слынчева бряга» с растопыренными руками стоял последний бастион между горожанами и азартом состязаний в лице шкипера Василия и яростно вопил:

– Не велено пускать! Без команды не велено! Ой, угодники, да куда вас столько?!

Пришлось делать отбор. Половина рыболовов осталась вне чемпионата и роптала. Ханур немедленно погасил намечающиеся народные волнения тем, что организовал составление списков на новый турнир. «Кубок городского головы». С повышенным призовым фондом. И обратился к бочкообразному пузу Ждана Игнатьевича с просьбой подтвердить. Полномочный человек насчет Кубка с готовностью подтвердил. А насчет призового фонда промолчал.

Ветер так щедро дарил прохладу, что Ханур периодически ежился. А Ждан Игнатьевич потреблял пиво жбанами и плевать хотел на речную свежесть. «Слынчев бряг» бросил якорь в многообещающей заводи. Василий расстарался. Не прошло и минуты, как несколько рыболовов выдернуло из реки первую добычу. И понеслось. Со всех сторон слышались довольные вскрики, серебряные торпеды одна за другой шлепались на палубу. Шкипер, что сидел на железных ступеньках, похоже пребывал в состоянии бойкота к реальности. Его неподвижный взгляд замерз на дощатом настиле судна, некогда вылизанном до блеска, а теперь заляпанном рыбной слизью и чешуей. Чего он и боялся, собственно!

– Фил-ли-ип! У меня червяк не насаживается! Ну, где же ты, Филипп!

Это Элеонора вновь подала голос. Ханур надел на физиономию услужливую улыбку, но когда девица на секунду отвернулась, яростное презрение проступило на лице ее верного рыцаря. Соседний рыбак прочитал эмоции пройдохи и понимающе хмыкнул. За последние полчаса Ханур раз десять менял ей наживку, распутывал узел и вместе с барышней восхищался единственной пока выловленной верхоплавкой. Несомненно, если бы Ханур сейчас поддался эмоциям, то чулки в сеточку и стройные ножки на мгновение мелькнули бы над бортом, а потом снизу раздался бы громкий всплеск.

– Давай помогу, – проворчал сосед, забирая из рук девушки леску. – Нитку в иголку вправлять умеешь? Так вот – иголка у тебя сегодня как раз эти самые червяки.

С благодарным изнеможением Ханур вернулся под навес, который Ждан Игнатьевич уже успел сделать своей штаб-квартирой.

– Промочи-ка горло, – велел чиновник и плеснул жулику пива в пузатую глиняную кружку.

Сам он уже принял жидкости в размере немногим меньше годовой нормы осадков, но выглядел трезво, на события взирал взглядом ясным и пронзительным. Разве что обширные брыльца полномочного человека покрылись решеткой багряных прожилок.

– Надо бы план составить. На будущее. Хорошее дело ты затеял, – пробасил Ждан Игнатьевич. – Признайся, шельмец, сколь навара за день пригреб? Сотни две, не иначе?

– Рыбалка – это так, пустяки. Фунт дыма, – пренебрежительно отмахнулся Ханур. – А вот если вы изволите про настоящее дело послушать…

Чиновник осклабился:

– Отчего бы не послушать? Если дело стоящее.

– Скажите, Ждан Игнатьевич, а не отходило ли к управе в последнее время земель каких или предприятий от безвременно усопших граждан? Ну, от тех, у кого потомства или наследников не оказалось?

Заместитель головы щедрой рукой наполнил свой объемистый кубок пивом и жадно заглотнул половину.

– Случалось такое. Не так давно Архип Фомич, вечная ему память, представился. Большого ума человек был. Хозяйство изрядное вел.

– И как же вы с этим хозяйством поступать думаете?

– Как-как – обыкновенно. Через месячишко на торги выставим. Можно и раньше, завещание составлено честь по чести – все отходит на общественные нужды. Весьма благородный поступок.

Ханур подался вперед, чиновник выжидательно наклонился к нему навстречу.

– Разыграйте его добро в лотерею, – предложил проходимец.

– Чего?! Да ты ума лишился? Вот тебе и советчик! – расхохотался представитель управы. – Там мельница, две маслобойни! Все имущество тысяч на пятьдесят тянет. Лотерея…

И вытер с глаз слезы смеха, качая в изумлении головой:

– Ну, ты даешь… А я уж подумал…

– Сколько жителей в Пушине? – холодно прервал его Ханур.

В голосе пройдохи вдруг прозвенели такие властные нотки, что Ждан Игнатьевич отбарабанил в ответ, будто на экзамене:

– Восемьсот двадцать шесть тысяч душ. Полгода назад подсчет делали.

И сам удивившись скорости своего рапорта, нахмурился.

– По семь векшей билеты пойдут. В управу из них отскочит пятерка. Две – тем точкам, через которые мы станем лотерейки распространять. Восемьсот двадцать шесть, говорите? Так, детей, стариков и скаредных домохозяек мы сразу вычеркиваем…Пусть из оставшихся только каждый пятый подвержен демону азарта. Зато есть еще приезжие и близлежащие деревни. Какую цифирь имеем в итоге? Не сомневаюсь, что тысяч девяносто народу мы обилетим. С гарантией, – последнее слово Ханур произнес четко, будто гвоздь вколотил.

Ждан Игнатьевич выпучил глаза:

– Погоди, так это сколь получается…

– Четыреста пятьдесят косарей, – лаконично ответил Ханур.

Подголова в волнении даже не среагировал на промелькнувший в разговоре жаргон города Лгунов.

– Это как же…Да разве возможно…

Не обращая внимания на чиновника, который в эту секунду напоминал участника соревнований, но только с рыбьей стороны, Ханур продолжил размышлять вслух:

– Деньга ни у кого не лишняя, конечно. Но тут – как будто вместо двух поездок на такси прокатиться на общественном транспорте. Решено, так и надо рекламировать! Не все граждане, ясное дело, клюнут. Но найдутся и такие олухи, которые станут хватать по пять или десять лотерей. Да, думаю, за девяносто тысяч билетов можно быть спокойным, – подвел баланс аферы жулик. – И призов надобно погуще. Добавим шансов лодырям? Второе место какой-нибудь пустырь. Найдется в ведении управы бесхозный пустырь, а, Ждан Игнатьевич? Третье место – что-то важное, но бестолковое. Типа звания Почетного гражданина Пушина с кучей льгот. Таких, что звучат громко, но по сути пфуй. На рекламу придется потратиться. Всякие там афиши, объявления в газетах. Сами билеты, в конце концов. Думаю, что тысячи в четыре мы по расходам уложимся. Что скажете, Ждан Игнатьевич, уложимся мы в четыре тысячи на разные траты? – но поскольку чиновник лишь ошеломленно тряс щеками, Ханур резюмировал свою мысль. – Зато какая возможность! Да что там – мечта любого! Целое хозяйство в собственность на дармовщину. Новая жизнь, перспективы. И всего за семь векшей.

Представитель управы, наконец, разлепил толстые губы:

– Ну, ты и ловкач… Ох и ловкач… Слушай, а иди ко мне в помощники? С твоей светлой головушкой мы таких дел наворотим!

Ханур криво усмехнулся:

– Наворотим, уж будьте благонадежны. Только лотерею проведем. И насчет моей доли… Десять процентов. Сладились?

Глаза Ждана Игнатьевича жадно блеснули:

– Пять за глаза.

– Десять, – мягко возразил Ханур. – Мне же пять придется в оборотку вам прислать, пять мне останется. Вместе – десять.

На самом деле Ханур согласился бы даже и на три процента. Он все равно не собирался отдавать в управу ни гроша. Лотерея станет его финальным аккордом, страховым полисом с которым потом можно надолго залечь на дно. Интересно, сколько векшей в слитках он сумеет на себе унести? Мдя, а ведь не шутка… Похоже, что без помощников не обойтись.

Ждан Игнатьевич торжественно и даже самую малость услужливо наполнил обе кружки пивом:

– Ай, да Филипп! Я сразу тебя заприметил. Слушай, а ты женат? Нет? Хорошо. Приходи ко мне завтра ужинать. С дочерью своей познакомлю. Девица правильная, статная. А Норку ты это, оставь. Хлопотная она барышня. Я тебе с полным знанием, так сказать, предмета заявляю. Одни капризульки, да подарки на уме. В копеечку такая фифа встает солидному человеку. Придешь в гости?

Ханур церемонно кивнул. Где-то в глубине души у него появилась даже не мысль, а какое-то странное чувство, повинуясь которому пройдоха сказал:

– Все работы по росписи и афишам моему художнику поручим. Отвечаю за него. Хороший человек.

И вот теперь, глотая холодную медовуху, он чувствовал, как уходит изнутри напряжение. Душа стремительно взлетала из пропасти морального опустошения в облака романтических стремлений. Ханур тут же пожалел, что вывинтился из перспектив вечера с Элеонорой, поручив той присмотреть за Жданом Игнатьевичем, которого под вечер всеж-таки основательно развезло.

– Мне еще барку от чешуи со шкипером оттирать, – пожаловался он девушке. – Кораблю завтра в рейс идти, а тут вот оно что…

– Так может позже, – многозначительно проговорила Элеонора.

Закусив губу от отчаяния, Ханур всплеснул руками:

– Кто я буду после этого? Показаться на глаза вам, такой прекрасной и обворожительной, пропахшим рыбьей требухой… Нет! Ни за что! Лучше смерть.

И круто обернувшись, прыгнул на трап «Слынчева бряга».

– До завтра! – послал он ей воздушный поцелуй с палубы.

Элеонора томно закатила глаза:

– Какой чувствительный! И страстный. Не то, что наши… толстобрюхи!

А соревнования и поднос выиграл парикмахер Иннокентий.

Воспоминания грели душу. Грядущие планы будили воображение. Но пора было и отвлечься от трудов. Ханур с тоской оглядел роскошное убранство ресторана. Хорошо одетая публика, дамы в вечерних платьях, причем некоторые бойко постреливают подведенными глазками по сторонам. Торжественный вынос молочного поросенка на вертеле сопроводился аплодисментами. Немолодая певичка с усталым лицом (которое через пару рюмок может показаться интересным) старательно выводила припев душещипательного романса о женской тоске. Вокруг благодушие и порядок, кто-то даже всхлипывает от винно-песенных мотивов.

Накрытый первой волной хмеля, он снова пожалел о том, что не взял адрес Элеоноры. Захотелось чего-то мягкого, нежного и приятно пахнущего. Женщины, словом. Но вдруг опьянение отступило. Ханур даже не вспомнил, а прочувствовал по спокойным и ненапряжным физиономиям гуляк – он в городе Простофиль и времени осталось чуть. Каждый вечер на вес золота. А бабы могут и подождать. Делами заниматься нужно. Он поманил к себе пальцем официанта:

– Слушай, а где тут у вас собираются по вечерам темные личности?

Халдей выпучил глаза. Не ожидал бедняга такого вопроса от человека с вполне основательным заказом. Набрал на четвертак, а сам про притоны интересуется.

– Н-не знаю… Не водится у нас таких.

– Да брось ты! Вот скажи, в какое место ты бы не посоветовал пойти. Где случаются всякие истории? Я для чего спрашиваю – чтобы запомнить и не забрести ненароком.

– А-а-а, – лицо официанта просветлело. – Ну, это… в «Красном раке» всякое бывает. Иногда. Уж больно публика там собирается пьющая. Случается, что и повздорят. По-разному…

Ханур удовлетворенно кивнул. Завтра он съедет из пансиона, подыщет себе новое местечко поуютней, озаботится документами и проектом афиши для лотереи. А вечерком заглянет в «Красный рак». Но кроме жульничества и всего, что с ним связано, у него имелась миссия, о которой он не забывал на секунду. Записаться в библиотеку. Читать газеты. Слушать, что вокруг происходит. И думать, думать, думать. Его ждут и на него надеются. Ханур салютовал бокалом с выпивкой пустой стене. Без паники. Все будет тип-топ!