Соль Земли

Наш двор в Караганде

После этого события мой рейтинг среди мальчишек невероятно подрос. Утром следующего дня я вышел во двор, где на скамейке, как наседки на жердочке, сидели наши дворовые ребята и Сережа Новиков. «Вот он, наш герой!» - закричал Боря Морозов, и ребята с явным уважением посмотрели в мою сторону. Кстати, о ком - о ком, а вот о Боре, безусловно, следует рассказать поподробнее.

Боря Морозов, был, вообще выдающейся личностью в нашем дворе. Маятник моих мальчишеских симпатий постоянно качался от Новикова к Морозову и наоборот. Сказать, что Боря был всегда  обаятельной и во всех случаях привлекательной личностью, конечно, нельзя, но то, что, он был парнем харизматичным - этого никак нельзя отрицать.

Во-первых, он был старше нас с Новиковым на два года, что, конечно, нас, салаг, подкупало. Во - вторых, он был очень начитанным, любознательным человеком, что значительно поднимало его в наших глазах, особенно учитывая Борино пролетарское происхождение. И потом, с ним всегда были связаны такие смешные курьезы, что Боре прощалось очень многое — и его невероятная жадность, и природная трусость, и маленький рост, который в десятом классе делал его похожим на восьмиклассника. Один из таких курьезов особенно врезался в память. У Бори был старший брат Валера-законченный пьяница, алкогольные приключения которого являлись предметом многочисленных анекдотов нашего двора. Особенно смешной была Борина интерпретация анекдотических событий этой весьма занимательной семейной хроники. «Однажды ночью я проснулся от странного ощущения,- рассказывал нам Боря очередную историю похождения своего «легендарного» братца, - почудилось, что кто - то стоит надо мной. Я всмотрелся в темноту и увидел … п**********н прямо перед лицом. Пригляделся — а это как всегда пьяный брат Валерка. «Ты что делаешь, козел?» - закричал я. «Молчи, сука», - произнес брат и больно ударил меня кулаком в челюсть. Я разозлился и … (здесь мы все замерли в ожидании активных боевых действий от Бори) повернулся на бок и уснул! А этот засранец ночью все-таки меня обоссал!» Тут мы уже все не выдержали - двор разразился гомерическим хохотом, который долго не смолкал и раскатистым эхом разносился аж до самого Ботанического сада.

В одно время мы сблизились с харизматичным Борей Морозовым даже больше, чем с Сергеем Новиковым. Причиной этого стало наше новое увлечение астрономией. Надо сказать, что к 1980 году в стране началось повальное увлечение уфологией, а наша близость к Байконуру и происходящие частые случаи контакта с НЛО, видимо, в интересной для инопланетян зоне, постоянно подогревало мальчишеский интерес к проблеме «летающих тарелок». В немалой степени нашему интересу к астрономии способствовало и увлечение моего отца работами известного тогда советского уфолога, академика Ажажи Владимира Михайловича, который периодически шокировал общественность того времени своими сенсационными заявлениями о внеземных цивилизациях и их постоянных посещениях Земли. Именно тогда папа сконструировал мой первый телескоп, найдя инструкцию по его изготовлению в популярном журнале «Техника молодежи». На балконе нашего дома (а мы жили на последнем пятом этаже) я оборудовал самую «настоящую» обсерваторию, перекрыв балкон одеялом и закрепив его с помощью прищепок, с амбразурой для телескопа, картой звездного неба, тетрадкой для записи астрономических наблюдений, компасом и фонариком. В общем, всем необходимым, что полагается настоящему «звездочету» по его космической должности.

Все вечера напролет мы проводили с Борей на улице, вглядываюсь в звездную Бездну и стремясь рассмотреть там признаки жизни. Боря тоже сделал телескоп, который по качеству изготовления значительно уступал моему, но зато он, в отличие от меня, уже прошел школьный курс астрономии, поэтому более обстоятельно подходил к изучению карты звездного неба.

 Однажды Фортуна улыбнулась нам и мы увидели более чем странное явление, от которого, помню, тогда мурашки пошли по спине. Осенним вечером, вооружившись телескопами, мы, как всегда, обосновались во дворе, вызывая насмешки ребят, которые, по-видимому, завидовали нашей увлеченности и всячески стремились нас унизить вместе с Ее Величеством Астрономией. Среди ребят был известный хоккеист карагандинской команды «Автомобилист» мой одноклассник Миша Петров и Сергей Новиков — неисправимый скептик, по сравнению с которым Фома Неверующий просто «отдыхает». Боря читал нам пространную лекцию про Созвездие Ориона, показывая его на небе, как заправский лектор планетария. Внезапно по небу, прямо у нас над головами, по-видимому на очень большой высоте, пронесся странный объект, похожий на бумеранг. Две яркие светящиеся точки, расположенные друг от друга на расстоянии примерно 40 см (понятно, что реальные габариты объекта на такой высоте оценить невозможно), были соединены прозрачными сферами, через которые были видны небо и искры многочисленных звезд. Объект пролетел совершенно беззвучно, стремительно, но достаточно медленно, чтобы его можно было все-таки хорошо разглядеть. Первыми его увидели натренированным взглядом астрономов я и Борис. Мы только успели воскликнуть от неожиданности и изумления, лихорадочно вглядываясь в ночное небо, надеясь еще раз увидеть странного незнакомца. Спустя минут 15 объект опять появился в небе, как фантастическая птица, бесшумно паря над землей. На этот раз его увидел Миша Петров, который после, также как и мы, уже не мог оторвать зачарованного взгляда от звездного неба. Раздосадованный Новиков, которому опять ничего не удалось разглядеть, стал подчеркнуто демонстративно насмехаться над нами, настоятельно рекомендуя обратиться в клинику имени Кащенко. Однако точно через такой же интервал времени объект вновь пролетел над нами, причем на этот раз его увидели все ребята, кроме... Сергея Новикова. Досада его при этом уже не знала предела — в конце концов он откровенно «расплевался» с нами и гордо удалился домой, сказав, что ему жалко терять время с такими законченными мудаками, как мы.

Как у большинства телескопов рефракторного (линзового) типа, у наших был существенный конструктивный недостаток — перевернутое изображение, делавшее их не очень удобными при наблюдениях, особенно не связанных с астрономией. То, что наши телескопы можно использовать не по прямому назначению и куда более «интересно», нам подсказал находчивый Сергей Новиков. Понятно, какой «интерес» может быть у прыщеватого, «озабоченного» подростка, «истекающего половой истомою» — подсматривать за голыми женщинами в окнах соседних пятиэтажек. В общем, идея Новикова, конечно, не отличалась особой новизной и оригинальностью, тем не менее, этот посыл от Лукавого нашел отклик в наших неокрепших детских душах.

Наблюдательный пункт юные «папарацци» оборудовали на остроконечной крыше двухэтажки Сергея. Это была очень опасная крыша, с довольно внушительным углом наклона, так что в скользких туфлях, особенно в дождливую погоду, там  делать было нечего. Рабочая обувь «охотников до клубнички» - кеды советского производства, в которых еще можно было чувствовать себя более -менее уверенно на этой экстремальной шиферной крыше. Мы проводили долгие часы в нашем логове в ожидании подходящих сюжетов-ню. Если длительное ожидание вознаграждалось таким «веселым» сюжетом, хотя бы с обнаженной грудью, это на целую неделю становилось предметом шумного обсуждения во дворе, а «счастливчик» - вуаерист, хоть и на короткое время, становился объектом неприкрытой мальчишеской зависти. Наше общество юных эротоманов теперь пополнилось Сережей Новиковым и Мишей Петровым, с которыми мы уже ходили на крышу, как на работу, т. е. с завидным постоянством. Вскоре и нашей крыши нам стало мало. Мы стали осваивать покатую крышу моей пятиэтажки. Доходило до курьезов, граничащих со смертельным риском.

В один из летних вечеров Миша Петров, вооружившись моим телескопом, подсмотрел подходящий сюжет с обнаженкой — зрелая привлекательная особа на четвертом этаже соседнего здания готовилась к очередному пляжному сезону, «обкатывая» перед зеркалом коллекцию советских незатейливых купальников. Если с грудью у нее все было в порядке, то все, что было ниже пояса, к большому разочарованию Мишы, было скрыто наружной стеной дома на уровне подоконника. Увлекшись этим «фантастическим» зрелищем, Мишаня по - пластунски пополз вперед, и, не рассчитав, вместе с телескопом стал медленно, но верно сползать с козырька карниза. «Держите меня за ноги!» - только и успел он крикнуть нам, и мы с Морозовым, что есть силы, схватили его за ноги и потащили на себя. «Какой сегодня чудесный вечер!» - восторженно произнесла внизу, прямо под нами, моя мама, которая вышла на балкон подышать полной грудью упругим июльским воздухом и к, счастью, не услышала нашей шумной возни на крыше. Мишаня покраснел, как рак, и сильно вспотел, пот ручьями струился по его лицу и шее — было очевидно, что он пережил не лучшие секунды своей жизни. После этого неприятного происшествия мы больше не изменяли нашей, ставшей родной, крыше дома Новиковых, которая к тому же стала еще и спасительницей для меня в самом прямом смысле этого слова. А дело было так.

Как - то раз, отдыхая от изрядно поднадоевших эротических сеансов, мы с Морозовым, вооружившись телескопами, с любопытством разглядывали полную луну. Мимо продефилировал долговязый парень с овчаркой — как я узнал позже, это был Вова Пашко из параллельного 9 - «в» класса. Не знаю зачем, я громко мяукнул, вызвав нервический лай его собаки. «Сейчас как мяукну, козел, лаять научишься!» - пробурчал с тихой угрозой Пашко и пошел дальше. На том инцидент и был бы исчерпан, но черт дернул Морозова ляпнуть: «На твоем месте я бы догнал и дал в морду!» Недолго думая, я так и сделал. «А ну - ка стой, падла!» - догнал я Пашко. Тот с наглой улыбкой остановился, удобно, как специально для удара повернув свою противную, прыщеватую физиономию ко мне, а я серьезно и очень деловито провел красивый, поставленный «хук» слева ему в челюсть. Он опешил, схватился за щеку, а потом панически побежал вместе с испуганной овчаркой, на ходу выкрикивая: «Ну все, сейчас тебя убивать будем, гад!» Прошло совсем немного времени, когда я услышал шум приближающейся толпы, не предвещавшей для меня абсолютно ничего хорошего. Впереди шли рослые парни, держа в руках шахтерские фонарики. «Я бы на твоем месте бежал»,- невозмутимо сказал Морозов, сидя на деревянном столе для домино. «Бежим со мной»,- сказал я. «А зачем? Я же ничего не делал». «Ну как знаешь!» - уже на ходу бросил я и помчался что есть силы к подъезду, где располагался наш любимый чердачный люк. Проворнее обезьяны я прыгнул на лестницу и быстро поднялся на чердак.

Через амбразуру чердачного люка мне было хорошо видно, как в подъезд, следом за мной, забежал Вова Пашко, держа в руках велосипедную цепь. Он хотел было в горячке подняться по лестнице на чердак, но увидев мою занесенную над ним руку с кирпичом, передумал и выбежал из подъезда. «Пацаны, кто со мной полезет на крышу?» - услышал я его дрожащий голос, и, не став дожидаться возможных волонтеров, полез на крышу. Расчет при этом был прост — на крыше я себя чувствовал, как Бог или почти как Бог. Даже если бы ребятки вдруг полезли на крышу, я бы успешно атаковал их булыжниками, имевшимися здесь в изобилии, а в случае неблагоприятного развития событий еще всегда оставался резервный путь отступления на крышу соседней двуэхэтажки. И потом, на чердаке было столько потайных укромных уголков, чтобы схорониться, что, даже имея шахтерские фонарики, неприятелю понадобилось бы очень много времени, чтобы отыскать меня. В данном случае время работало на меня.

Как и следовало ожидать, желающих подняться на крышу не нашлось, поэтому я спокойно отсиделся на крыше, чутко прислушиваясь к происходящему внизу, а когда шум там затих, осторожно спустился по лестнице и вышел из подъезда. Передо мной предстала удручающая картина. Боря Морозов с побитой физиономией стоял посредине дворовых ребят, в числе которых был Сережа Новиков (он вышел из дома аккурат к финалу этой трагикомедии) и Миша Петров. Сильно жестикулируя руками, Боря с жаром рассказывал ребятам, как из-за придурка Воронина его избила банда Егора. Имя Егора, этнического немца с патологическими уголовными пристрастиями, вызывала ужас у всей 47-й школы. Это был дородный маргинал из семьи уголовников с ростом в 190 см, который уже в десятом классе выглядел как 25-летний мужчина. Рассказывали, что Егор с 15-ти лет сожительствовал с 30-летней женщиной, имеющей на руках ребенка, а в школе у него в любовницах ходила рослая девица Таня из параллельного класса по кличке «Бэби». Эта Бэби была самая настоящая бандитка, которую боялись не только девчонки, но и даже парни. Я был свидетелем того, как Таня мощным ударом ногой в пах вырубила крепкого парня — хоккеиста по прозвищу «Фатима». В «подмастерьях» у Егора ходил крупный татарин из 10 - «Б» класса Альберт Гильманов. Именно он «накостылял» за меня Боре Морозову. В общем, по моей скромной персоне собрался весь местный «бомонд» из соседнего криминального двора, что меня, конечно, не могло не «радовать». «Завтра тебе в школе будет «карачун»!» - злорадно прошипел Морозов.- Они сказали, что в школе тебя достанут, там ты от них никуда не денешься». Я только промолчал в ответ, так как перспектива быть избитым, если не убитым, в школе была и так очевидной. «Не надо слов, господа присяжные заседатели!» - угрюмо подумал я и поплелся домой. Мое удрученное состояние не могло остаться незамеченным для родителей. «Что случилось?»- спросил отец и нахмурился, когда я поведал ему свою печальную историю. «Значит так, завтра, когда к тебе подойдет Пашко, а он к тебе обязательно подойдет между уроками, чтобы насладиться твоим страхом, ты ему скажешь: «Если что-то со мной случится, мой отец, подполковник милиции, пришлет в школу взвод курсантов МВД и тогда поговорим со всей вашей честной компанией по-другому!» Это был блестящий ход моего отца. От себя я добавил небольшую импровизацию, подсмотренную в популярном тогда фильме «Петровка -38». Там инспектор уголовного розыска сказал ключевую фразу, которая мне очень понравилась, «горячему» кавказскому мужчине, который необоснованно приревновал его к своей спутнице: «Уважаемый, если вас удовлетворят мои извинения за причиненную обиду, то я их приношу». На следующее утро все произошло так, как и предсказывал папа. В перерыве между уроками ко мне подошел Вован и прошипел как змея: «Ну все, готовься, хмырь, после уроков тебе будет каюк!» Я в точности передал ему заученные слова отца, добавив от себя понравившеюся фразу. И - о чудо! Когда я ее произнес, в глазах Вовы Пашко появились слезы. Он молча подал мне руку, я с чувством пожал ее и мы, очень довольные собой, гордо разошлись. Потом, уже после уроков, я заметил, как Пашко подошел к Егору и передал ему мои слова. Тот с явным уважением взглянул на меня, и на том инцидент был исчерпан — для меня, но только не для Бори Морозова! Поскольку он уже закончил учебу в школе, друзья Пашко взялись отлавливать и колотить его возле дома во дворе, в Ботаническом саду, по дороге в магазин. Дошло до того, что он старался гулять на улице либо ночью, либо в сопровождении родителей, и это продолжалось до самого его призыва в армию. Так я получил свой первый урок того, как сурово, но справедливо наказывает Судьба провокаторов и подстрекателей.

Обитатели славного дома, на крыше которого происходили эти замечательные события моего детства, заслуживают особого внимания в нашем повествовании. На втором этаже, как мы уже знаем, жила семья Новиковых, которая впятером ютилась в двухкомнатной квартире старого типа, так называемой «малолитражке». Пятым членом семьи была престарелая, очень симпатичная и опрятная бабушка Сережи из Целинограда (нынешняя Астана) - по-видимому, мать Евгения Егоровича. Обстановка в квартире была настолько стесненной, что Сереже приходилось спать на кресле-кровати, которое он по очереди делил со своей сестрой Наташей. Справа от Новиковых проживал известный в округе «растоман» (авт. -наркоман, употребляющий растения каннабисной группы) с внушительным стажем Сабир Тулеубаев. Этот молодой казах, плохо знающий русский язык, с «нежного» возраста вовсю потреблял чуйскую коноплю, произрастающую в горных районах Киргизии (не следует путать с Чуйской долиной Горного Алтая). Как обычно, с утра нигде не работающий Сабир занимал излюбленную наблюдательную позицию на балконе своего дома, тухлым от хронической «ломки» взглядом обитателя китайских опиумных заведений всматриваясь в лица прохожих. «Жолдас, тенге бар?» («Друг, деньги есть»?) - спросил он, увидев меня. «Тенге жок» («Денег нет») - отвечал я, исчерпав при этом весь свой запас казахских слов. «Кет, бала!» («Пошел вон, мальчик!» - казахский аналог русского посыла на три буквы) — зло бросил Сабир и, схватив лежащий рядом колун, принялся рубить мебельный хлам, хранящийся на балконе, видимо, как - раз для этих целей. Двор давно привык к этим психопатическим концертам Сабира и уже ничему не удивлялся.

Слева от Новикова проживала семья Поляковых. Сережа Поляков по прозвищу «Пулик» с параллельного 9 - «Б» относился к той категории людей, которых выдающийся русский психиатр Петр Борисович Ганнушкин называл «конституционально глупыми». То есть нельзя сказать, что он был дебилом или умственно неполноценным в прямом смысле этого слова, но его суждения отличались такой инфантильностью, что, казалось, в мозгу у него стоит некий блокиратор, не позволяющий ему подняться над своими простейшими физиологическими потребностями типа «жрать» и всем, что успешно рифмуется с этим словом. При этом Сережа был настолько тощим, что на его фоне я, сам редкостный доходяга, чувствовал себе Арнольдом Шварценеггером. По-видимому, речь в данном «клиническом» случае уже шла о дистрофии, но Сережу Полякова это совершенно не заботило и не удручало, и он всегда находился в ровном жизнерадостном состоянии духа, чем вызывал у меня неподдельную зависть.

Слева от Пулика проживала семья таксиста Колымбергера по прозвищу «Барыга». Барыга обладал внешностью классического, очень неопрятного еврея — толстый, с огромным как арбуз животом; с короткими кривыми ногами, заросшими шерстью; с напрочь отсутствующей шеей. При этом, на зависть всему двору, это огородное пугало было женато на очень симпатичной татарочке, которая родила этому Шреку дочь Олю — настоящую восточную красавицу. Удивительно, как порой причудливо сплетаются такие разные гены, образуя в союзе великолепный нежный узор, полный очарования и гармонии. Если с внешностью у Оли все было в порядке, то об ее характере этого совсем нельзя сказать. Это была взбалмошная, избалованная отцом юная особа, которая позволяла себе такие вещи, которые не позволяла себе ни одна девочка нашего двора. Как-то во время совместной игры я поссорился с Олей, и она, ни с того, ни с сего больно ударила меня ногой в пах. Я даже ничего не успел сообразить, как моя рука сама залепила ей такую пощечину, что она свалилась на землю и даже проехала еще некоторое расстояние задом по траве. Она посмотрела на меня глазами, полными слез, но ... еще и с явным уважением. С грустью недавно я узнал, что Оля умерла, не дожив до 18 лет, от криминального аборта и вызванного им общего заражения крови. А виновником трагедии оказался «счастливый отец» (кто бы мог подумать?!) - ее сосед – «мозгляк» Сережа Поляков.

Летом Барыга, когда у него было хорошее настроение, устраивал нам во дворе импровизированные дискотеки. Он выставлял на балкон 100 -ваттные колонки, включал дорогущий по тем временам проигрыватель «Арктур» с алмазной, как тогда говорили, «вечной головкой» и заводил добытые у спекулянтов фирменные виниловые пластинки группы «АВВА» и «Boney M». Именно на почве зарубежной эстрадной музыки Барыга сдружился с Витей Злобиным («Катипупой»), проживающим с мамой на первом этаже, прямо под Колымбергером. Катипупа (то есть «Пуп тети Кати — мамы Вити Злобина), названный так с легкой руки Новикова, который всегда был большим придумщиком дворовых «погонял», представлял из себя коренастого, брутального парнишку с замашками заправского кулака, но менталитетом люмпен - пролетария. Дело в том, что Витя был ленив до безобразия (что в дальнейшем очень сильно подпортило ему жизнь), а тетя Катя, как слабая и неуверенная в себе мать - одиночка, в конце концов махнула на него рукой, отказавшись от воспитания великовозрастного бездельника, чем окончательно избаловала Катипупу. После восьмого класса Витя Злобин поступил в горный техникум, где преподавал физику и горное дело отец Новикова Евгений Егорович.

Как-то летом, после учебы Катипупа поехал на полуостров Мангышлак, расположенный на восточном побережье Каспийского моря в Казахстане, где целый месяц проходил производственную практику на буровой вышке. Вернулся он оттуда матерым, «забуревшим» мужиком - нефтяником, в «полной» мере познавшим женщин и Жизнь. Дело в том, что там, на буровой, в компании голодных мужиков работали поварами всего две девушки — невзрачные девицы, с явным комплексом неполноценности и инфантильными представлениями о Жизни. Однажды этих девиц мужички крепко подпоили на одной из импровизированных гулянок, и весь коллектив буровой, воспользовавшись их беспомощным состоянием, пропустил девушек «сквозь строй» - что называется, «взяли на хор». Витя рассказывал это с таким упоением и блеском в глазах, что было видно, как это событие «группен – секса» изменило его все существующие представления о мире. Но больше всего меня тогда поразило в рассказе Катипупы то, что на утро девушки-повара подверглись такой обструкции и унижению со стороны похотливых самцов, что были вынуждены уволиться и уехать от стыда и позора, куда глаза глядят.

Во втором подъезде нашего знаменитого дома жили личности еще более харизматичные и уникальные во всех смыслах. На первом этаже справа жил вечный холостяк — фотограф лет 40 по прозвищу «Доцент», в своих старомодных очках с толстой оправой, действительно, похожий на ученого или преподавателя классического университета. Доцент промышлял порнографией, которую изготавливал и сам же распространял в виде игральных карт по казахстанским тюрьмам и исправительным учреждениям. Доцент имел постоянную клиентуру из местных путан, не брезгуя малолетками, которых приводили на «фотосессию» взрослые проститутки. Понятно, что все, происходящее в «нехорошей» квартире Доцента, будоражило наше детское воображение, вызывая жгучее любопытство и непреодолимый физиологический интерес. К нашему большому разочарованию, внимание милиции и «папарацци» Доценту было ни к чему, и он всегда так тщательно занавешивал окна своей квартиры простыней, что кроме света софитов, пробивающегося сквозь застиранную простынь, ничего никогда не было видно.

Однажды осенью мы, как обычно, сидели на скамейке и чирикали, как стая воробьев, когда в нашем дворе появилась очередная «сладкая» парочка, направляющаяся к Доценту. Это была казашка Роза, которая вела за руку, по-видимому на фотопробы, очаровательную русскую девочку лет 14. Роза, похожая лицом и фигурой на певицу Машу Распутину, всегда считала себя, в отличие от своих коллег по «цеху», «воспитанной» путаной, принимающей клиентов, в основном женатых мужчин, у себя в однокомнатной квартире на втором этаже, расположенной прямо над логовом Доцента. Иногда Роза, чтобы пополнить свой бюджет, подрабатывала и у самого Доцента, одновременно поставляя ему новую клиентуру для фотосъемок. Катипупа, желая произвести на нас впечатление своей брутальностью, бросился наперерез девицам. «Роза, возьми меня на съемки, я с удовольствием присунул бы вам обеим!» - очень сладострастно, с большим чувством и придыханием произнес Витек. «Ты вначале подрасти, пидор малолетний! А то «сувалка» еще не выросла»,- парировала Роза под наш всеобщий смех. Катипупа покраснел, как рак, не ожидая подобной дерзости, и поспешно ретировался от бойких девушек.

Рядом с Доцентом, на первом этаже в однокомнатной квартире жила прабабушка Розы - выжившая из ума старуха 92 лет с явным комплексом Плюшкина. Одержимая идеей обеспечить приданым свою дорогую правнучку Розу, старая казашка опустошала местные помойки, притаскивая их «драгоценное» содержимое в свою квартиру, которую она превратила в настоящую «пещеру Али-Бабы». При этом старушка, совершающая с завидным постоянством свои челночные туры по местным помойкам, была так уморительна, что я не мог удержаться от соблазна пошутить над ней. Издалека завидев ее, я вставал на краю балкона и, сложив ладони наподобие рупора, с пятого этажа громогласно вопил: «Апа, Аллах акбар!» («Бабушка, Аллах Велик!») Бабка замирала, смешно вздевала руки к небу и пропевала скрипучим старушечьим голосом, как мулла на минарете: «Аллах акбар!» Я вновь кричал: «Аллах акбар!», старушка тут же вторила мне и так продолжалось до бесконечности. В конце концов бабка забывала о цели своего вояжа, а я уже не мог удержаться от гомерического хохота на балконе, держась за живот и опустившись от удушающего смеха на корточки. Когда бабушка, наконец, к облегчению соседей отдала Богу душу, местному ЖКО понадобилось восемь грузовиков, чтобы вывести все ее «сокровище» на городскую свалку. Остается только гадать, где умудрялась жить, есть и спать эта очаровательная бабулька!

И еще об одном персонаже нашей повести следует сказать несколько слов: это — Саша Ткаченко по прозвищу «Бандера». У читателя, возможно, возник закономерный вопрос: а было ли прозвище в детстве у автора этих строк? Ответственно заявляю: да, было «погоняло» «Граф» (очевидно, по аналогии с графом Воронцовым), которое совершенно вытеснило надоевшую мне с детства «Ворону». Я очень гордился этим прозвищем и старался вести себя во дворе так, как подобает подлинному носителю графского титула. Бандера был уроженцем Западной Украины (отсюда его «погоняло») и проживал со своей мамой на втором этаже рядом с уже известной нам Розой. Характер у Саши был прескверный — злопамятный, агрессивный и корыстолюбивый. Именно это корыстолюбие привело Бандеру в 1982 в дисциплинарный батальон - во время службы в Афганистане он умудрился продать гранаты афганским моджахедам. В свободное от учебы время Ткаченко учил языки: казахский и украинский, - по-видимому, всерьез намереваясь стать «полиглотом». «Знаешь, как будет по - казахски «Соловей - разбойник»?» -приставал он ко мне. «Нет!» «Бабу - басмач! А знаешь как будет Красная Шапочка по-украински? Червона Капуняшка! А сексуальный маньяк? Злыдень писукатый!» - и Бандера заливался радостным визгливым смехом, обнажая коричневые от никотина крупные лошадиные зубы. Играть с Бандерой в наши дворовые игры - в основном, «чехарду» и «козла» - было всегда очень рискованным занятием. Саша Ткаченко был непредсказуем и до крайности обидчив, причем обида иногда возникала на ровном месте, но за ней незамедлительно шла беспощадная месть Бандеры. На моей памяти, во время игры в «козла» Пулик нечаянно задел Ткаченко, слегка испачкав ботинком ему штаны. Ответ Бандеры не заставил себя ждать — когда Пулик в порядке очередности встал «козлом» в известную позицию, Ткаченко разогнался и со всей дури пихнул коленом Полякова в зад, т. е., что называется, «запорол козла». Пулик успел только охнуть, ушел в «бреющий» полет, пробороздив лицом асфальт. При этом он так сильно разбил себе нос и губы, что больше мы его в этой игре не видели. Я только с удивлением успел заметить, как на лице Бандеры в это время застыла блаженная улыбка садиста.