Наследница Забвения

4

Она вернулась домой, оставив все фрукты на ритуальном круге — словно отпустив последние надежды вместе с ними. Без настроения, без эмоций Ноктелиа вошла в тихий дом. В воздухе была уютная тишина, только запах маминой еды напоминал о заботе, а на лице папы играла теплая улыбка.

Ночь наступила. Ноктелиа искупалась и, надев нежный пеньюар, даже не высушив волосы, легла в постель. В душе она чувствовала себя глупо, словно актриса в чужой пьесе, потерянная и одна.

Лунный свет пробивался сквозь занавески, мягко ложась на её лицо, словно напоминая, что ночь — время тайн и чудес, которые ещё могут случиться.

Она закрыла глаза, пытаясь уснуть, но вдруг почувствовала резкое давление на кровати. Сердце застучало быстрее — словно кто-то ходит прямо рядом с ней. Вздрогнув, Ноктелиа резко открыла глаза и увидела его взгляд.

Он навис над ней, словно хищник, прищурившись, внимательно смотрел в её глаза. Его холодный, пронизывающий взгляд заставил Ноктелиа замереть от ужаса.

— Ты — вскрикнула она, сердце колотилось в бешеном ритме.

Он сел на край кровати, облачённый в роскошный королевский костюм зелёного цвета с золотыми узорами, переливавшимися в лунном свете. Волосы были растрёпаны, но аккуратно собраны сзади, придавая ему одновременно царственный и слегка дикий вид.

Он посмотрел на неё с лёгкой ухмылкой и спокойно сказал:

— Ты позвала меня, девочка.

Его глаза скользнули по её телу, словно оценивая каждую черту. Взгляд был холодным, властным — и в то же время таил в себе нечто загадочное и притягательное.

— Ты специально приготовилась обнажённой? — спросил он, взглядом оценивая каждый сантиметр.

Ноктелиа фыркнула:

— Ты что, дурак? Куда смотришь?! — и закрылась простынёй. — Я не обнажённая! У меня пеньюар, вообще-то!

Он холодно кивнул:

— Ну да, да… без лифчика, тонкий, прозрачный материал… Твоё жертвоприношение — ничего не стоит!

Ноктелиа раздражённо фыркнула:

— Да как ты смеешь! Я всё, что смогла, принесла и поставила. За что ты меня вызвала?

— Зачем ты хочешь у***ь меня? — вскрикнула она. — Что я такого сделала? Чёрт тебя побери!

Он хмыкнул, и глаза его сверкнули холодом:

— Ты — угроза для всех. Катастрофа. И теперь... чем ты будешь платить за призыв?

Ноктелиа, сжав зубы, ответила:

— Какая наглость! Вот — ешь фрукты и растения!

— Что за наглость… — прошипел он, стремительно приблизившись.

Её спина коснулась холодной подушки, но она не отступила. Он схватил её за горло — не сильно, скорее как предупреждение, как напоминание, что он может быть опасным. Его взгляд — тёмный, как безлунная ночь — пронзал её насквозь.

Она не испугалась. Только фиркнула, и это было нечто среднее между усмешкой и насмешкой:

— Лавровку не забудь… — её голос звучал спокойно, почти дерзко. — Там и лавровка была.

Он чуть крепче сомкнул пальцы. Не из злобы — из удивления. Сколько веков прошло, не кто не мог дерзить ему так как она.

И вдруг его взгляд скользнул ниже — на край простыни, сползшей с её плеча, — и задержался. Лунный свет мягко освещал её шею и грудь— изящную, как у статуэтки из слоновой кости. Что-то в этом отблеске света сбило его с мысли. Он на секунду замер.

—Человек не дерзы и не играй со мной!

— Ноктелиа, — выдохнула она. — Или как тебя там звали? Имя у тебя — как у ветра: много лиц, много черт...

Он отпустил её, будто бы и не держал вовсе. Сделал шаг назад, улыбнулся уголками губ — устало, иронично.

— Все века зовут меня по-разному, — произнёс он тихо, словно вспоминая. — Но никто… никто ещё не называл меня по моим именем.

Он посмотрел на неё с новой, почти болезненной серьёзностью.

— За призыв… я возьму души твоих подруг. Цена установлена. И уже никто не будет торговаться.

— Не смей! — вскрикнула она.

Ноктелиа рывком поднялась с кровати, не обращая внимания на сползшую простыню. Ни стыда, ни страха — только гнев. В два шага она оказалась перед ним. Он towering над ней — выше, холоднее, словно вырезан из тени, но она не отступила.

Схватила его за лацкан плаща и потянула вниз, заставив нагнуться к ней:

— Если ты хоть пальцем их тронешь… я уничтожу тебя.

Он рассмеялся. Смех его был низким, глухим, как грохот подземного колокола.

— Уничтожишь? — он склонил голову. — Чем? У тебя есть хоть что-нибудь, чтобы встать против меня? Ты даже себя не сможешь защитить… девочка.

Её пальцы дрогнули. Она отпустила ткань. Он был прав — пугающе, безошибочно прав. Слова застряли в горле, и всё, что она смогла — это прошептать:

— Не трогай их. Я… Я как-нибудь расплачусь за призыв.

Он прищурился, его голос стал тише, почти ласковым — но от этого только страшнее:

— Каким способом? Чем ты можешь платить?

Ноктелиа закусила губу, чуть склонив голову.

— Не знаю… Есть варианты?

Он усмехнулся — снова этот голос, будто холодный ветер по хребту:

— Есть. Душа. Цена высока. А ты — человек.

Она фыркнула — почти весело, дерзко, вызывающе:

— Ну, не знаю… Может, курицу зарезать?

Он резко нахмурился. Что-то в её тоне задело его. Как будто она смеялась над ним — над вечным, древним, всесильным.

— Твоя душа, — выдохнул он сдавленно. — Это и есть плата.

— Нет, — сказала она. — Никогда.

Молчание. Ледяное, глухое.

Он фыркнул — теперь уже злобно, отрезал коротко:

— Тогда… никакого договора.

И исчез — как будто рассек воздух тенью.

Утро началось, как будто всё в порядке.

Ноктелиа, как всегда, шла в колледж, упрямо игнорируя бессонную ночь, обрывки кошмаров и холодное ощущение чьего-то взгляда за спиной. Она старалась выглядеть спокойно, но пальцы дрожали, когда она поднималась по ступеням, сжимая ремешок рюкзака.

Подруг не было. Ни одной.

Странно. Они никогда не пропускали занятия без предупреждения. Сначала — лёгкое волнение. Потом учительница, нервно поглядывая в журнал, произнесла сдержанным голосом:

— Девушки… не пришли. Они… странным образом не проснулись. Сейчас они в больнице.

Эти слова прозвучали, как удар. В ушах зашумело. Ноктелиа молча встала — не дожидаясь ни разрешения, ни вопросов. Учитель что-то окликнула, но она не услышала. Просто бежала. По коридору, через холл, на улицу. Быстрее. Сильнее. Сердце грохотало, как барабан тревоги.

Городская больница. Серый фасад, яркие лампы в холле, запах дезинфекции. Она почти кричала в лицо медсестре:

— Где они?! Где лежат?! Девочки! Три, с колледжа!

После минут отчаянного метания по коридорам — палата. За стеклом — тишина. И неподвижность.

Они лежали в ровных постелях. С закрытыми глазами, с белыми лицами. Как будто просто спали… но слишком глубоко.

В коридоре — родители. Кто-то плакал, кто-то просто сидел с пустыми глазами, кто-то шептал в трубку: "мы не знаем, что случилось, они просто не проснулись…"

— Кома, — сказал врач тихо, будто боялся потревожить.

Но не это было худшим.

Родители шептали что они увидели утром, у своих девочек. И все было странно и одинаково.

На запястьях каждой из них… покоилась по одной розе. Глубоко чёрные шипы и слишком ярко-красные лепестки. Как кровавый след на белой коже.

Родители спрашивали:

— Что с ними?..

— Почему?..

— Кто оставил эти розы?..

— Что это значит?..

А Ноктелиа стояла молча. Словно не могла дышать.

Потому что она знала. Знала кто оставил эти розы.

И почему.