Илона на шпильках

Глава 9

Илона, Илона, и сдались тебе эти туфли...этот Rubeus Milano?! Осматриваю камеру. Или нас стращают тем, в каких нечеловеческих условиях до полнейшего ареста отсиживают подозреваемые и заключенные, что ждут отправки по этапу. Или мне повезло, потому что у меня какая-то вип-камера. Здесь вполне мило. Салатовые стены, им в тон два стула и стол деревянных с металлическими ножками. Завидев металлические ножки, я прикидываю, как ими можно нехило огреть вошедшего полицейского и сбежать из камеры, и тут же ругаю себя за такие скверные мысли, но они выше меня, и сами просятся наружу. Салатовая дверь. Что за ней? Оооо, сортир, я бы сказала, современный унитаз...грязненький, правда. Эй, вы там, а можно мне моющие средства и тряпочки, или ёршик для унитаза? Я — Илона Белозёрова — у меня несовместимость с грязью. Раковина и, надо же, с жидким мылом и с зеркалом. Что же, а жизнь потихоньку налаживается. Я здесь неплохо отдохну от будничной суеты, высплюсь, сброшу пару лишних кило, говорят, есть местную баланду невозможно. Илона, Господи, откуда в твоём лексиконе такие слова? Баланда, этап… Я всматриваюсь в собственное отражение в пыльном зеркале. Хорошо выгляжу...пока, макияж даже не поплыл, хотя я и не плакала, чего ему плыть. Да, я ни слезинки не проронила...для приличия, потому что «повязали» меня и «посадили» очень быстро, и я не успела толком сообразить, что же произошло. И только сейчас в камере до меня доходит, в какой я…

Фоном слышу душещипательную, прощальную музыку, вижу титры:

В главных ролях

Непробиваемая дура — Илона Белозёрова

Автор сценария — Илона Белозёрова

Режиссёр постановщик — Илона Белозёрова

Специалист по спецэффектам — Илона Белозёрова

Художник-костюмер — Илона Белозёрова

The End !!!

Больше всего вопросов и претензий у меня к художнику-костюмеру, она не могла другие туфли подобрать для главной героини?!

Каждый раз я зарекаюсь ввязываться в какие-либо авантюры, даю себе слово, что возьмусь за ум и начну жить как все. Но...что-то идёт не так, и авантюры находят меня сами, а я и рада новым приключениям, жить как все — скучно, уныло и однообразно, а ведь жизнь одна, и её хочется прожить на полную катушку, чтобы потом было, что вспомнить, пусть и в финале я понимаю, что в моей жизни наступил полнейший Endец.

За окном давно темно. Я не знаю, сколько уже созерцаю пространство камеры, окутанной вечерними сумерками. На меня наваливается жуткая усталость и давит грузом событий прожитого дня, я роняю голову на обжигающую холодом подушку и успеваю сказать вслух прежде, чем вырублюсь: «На новом месте приснись жених невесте».

Естественно, никакой жених мне не снится...вообще ничего не снится. Я просыпаюсь среди ночи, вся вспотевшая, сердце бешено колотится. Не сразу понимаю, где нахожусь, и что происходит. И лучше бы я и дальше не понимала, от осознания пугающей и угнетающей действительности становится сильно не по себе.

Неужели мои дни сочтены? Я же такая молодая, мне только тридцать четыре года! Вот вспомнила бабка как девкой была. Илона Юрьевна, поделом тебе, будешь знать, как на туфли покушаться, что тебе не по карману. Тут же обхватываю себя руками за плечи и успокаиваю как маленькую. Илоночка, детка, ты ни в чём не виновата, это всё злая тётя Ирма Хорькина. Детка. Как же остро хочется, чтобы появился Аркадьевич, посадил меня себе на колени, погладил по голове и нежно сказал: «Детка, всё позади, я с тобой, добро победило зло, справедливость восторжествовала, а как же иначе?». Представив сильного и уверенного шефа, который снова меня спасает и утешает, я начинаю тихонько всхлипывать и забываюсь сном. Просыпаюсь, когда свет озаряет камеру, а откуда-то за дверью доносится грохот и недовольный крик: «Завтрак». В двери камеры открывается маленькая дверца или окошко, и мне протягивают сначала металлическую тарелку с некоей кашей, а затем кусок бело-серого хлеба, и бурчат, отходя: «Помой потом, придём, заберём».

Помыть чем? Спрашиваю я скорее у себя и ловлю взглядом жидкое мыло. Каша на удивление съедобная, кажется, перловая, но я не уверена, с детства терпеть не могу каши, поэтому у меня нет к ним особых притязаний, я не знаю, какой должна быть каша. Эта...ничего. Успокаиваю себя тем, что каша на завтрак — это полезно. Быстро растянуть «удовольствие» от полезного завтрака не получается, поскольку из-за двери доносится знакомый грохот и крик: «Чай. Сдаём тарелки.». Второпях мою тарелку и ложку жидким мылом, возвращаю злобному полицейскому и беру… Ааааа! Нереально горячую металлическую кружку, после чего дую на покрасневшую руку. Жду, когда остынет «чай», на чай жидкость без запаха и цвета мало похожа. Пью — сойдёт. Надеюсь, после отсидки мне не придётся обращаться к гастроэнтерологу. Умываюсь, заодно ополаскиваю зеркало, делаю свои грязные дела и жду. Чего? А я и сама в душе не чаю, чего мне теперь ждать и от кого. Прикрываю глаза, прокручивая в голове встречу с Гамлетом, Ирмой, пытаюсь уцепиться за невидимую нить, что выведет меня из-под стражи и снимет все обвинения, но понимаю, что попала по полной. Расхваленный Аллочкой одноклассник и крутой адвокат — Глебов Артём Борисович — не удосужился особо озвучить мне дальнейший расклад, лишь виновато пролепетал: «Дело требует рассмотрения. Вам пока придётся посидеть. У следствия неоспоримые доказательства вашей вины. Мне необходимо больше времени для изучения материалов. Но уверяю вас, мы с вами справимся. Я смогу договориться о смягчении меры пресечения для вас.». Артём Борисович в своём красивом костюмчике, ухоженный и надушенный какими-то противными и явно дорогими духами припечатывал меня к стене камеры своими словами всё больше, загоняя в беспросветный тупик безнадёжности.

«Задержанная Илона Белозёрова, к вам посетитель», — оповещает зычный голос за открывающейся дверью. В полиции у всех что ли голоса поставленные, точно они на плацу запевают песни. Я поджимаю под себя ноги и с сомнением гляжу на дверь. Кого там принесла нелёгкая? Ну?

Фухххх… Костя. Константин Аркадьевич. Нет, только не этот сочувствующий взгляд, шеф, пожалуйста. Он смотрит на меня прискорбно, садится за стол, отводит взгляд и молчит. Я тоже молчу, слезаю с кровати, подхожу к столу и смотрю на шефа. Наше взаимное молчание затягивается, оно оглушает камеру звенящей тишиной, и я не выдерживаю, заговариваю первая.

— Лошадью ходи, век воли не видать! — говорю абсолютно серьёзно и сажусь напротив Кости за столом.

— Чего? — шефа отпускает, у него расширяются зрачки, и взгляд фокусируется на мне.

— Ну вот, другое дело. Пришёл в себя. Здравствуйте, Константин Аркадьевич. Какими судьбами здесь?

— Очень смешно, Илона Юрьевна. Да так, мимо проходил, знаете ли.

— Никто не умер.

— О чём ты? — шеф недоумевает, что я вообще несу.

— О твоём преисполненном трагизма взгляде, смотришь на меня, будто заживо похоронил.

— Илона?!

— Что Илона? Я тридцать четыре года Илона. Ну сяду я в тюрьму, посижу, выйду. Миллионы людей попадают в эти...как они...места лишения свободы.

— Боже, Белозёрова. Как ты можешь?!

— А что здесь такого? Или тебя коробит, что твоя подчинённая оказалась преступницей?

— Но ты — не приступница.

— Да неужели? А какого я тогда тут чалюсь?

— Что за жаргон.

— Готовлюсь к жизни на нарах, там и похлеще базарят.

— Где ты этого набралась и когда? — лицо шефа искажается страданием, и я жалею его...жалею больше, чем себя.

— Хочешь, накричи на меня, если тебе полегчает. Скажи, что ты меня предупреждал, пытался обуздать, но я такая неуправляемая и неугомонная, охотливая до приключений, что снова вляпалась по самое не балуй.

— Уверен, это, — Аркадьевич обводит взглядом камеру, — недоразумение, и тебя скоро отпустят.

— Вряд ли, — признаюсь с сожалением.

— Почему?

— У меня слабая линия защиты и сильная доказательная база против...меня. Дело отлично сфабриковано, осталось только подписать тут и там, и отвезти меня в закрытом автозаке подальше от Москвы.

— Я видел эти доказательства. На видео видно, как ты сама берёшь туфли и уходишь с ними в неизвестном направлении. — шеф вопросительно смотрит на меня, я понимаю, к чему он клонит.

— На следующем видео видно, как я возвращаю туфли на витрину после примерки, Гамлет Иванович любезно предложил мне померить...туфли моей мечты, прочувствовать, ради чего я...ввязалась в эту авантюру. Поначалу ведь всё было невинно и чёрным по белому: я работаю у них, выполняю план продаж и получаю туфельки. А потом…

— А потом, как обычно, ты не виноватая, и оно само на тебя нашло. — шеф нервно смеётся и деловито складывает руки на груди.

— Как обычно. Вас послушать, товарищ Лавряшин, так я вечно впутываюсь во что-то. — я кривлюсь от обиды, чувствуя, как вот-вот подступят слёзы.

— Надо же, товарищ Лавряшин. С чего это ты вспомнила мою фамилию, Белозёрова?

— Да, было тут время в камере свободное, вот подумала, а подошла бы мне твоя фамилия, если бы мы поженились. Лавряшина Илона Юрьевна. Ничего так, да?

Аркадьевич психует и встаёт из-за стола, смотрит на меня безумными глазами, крутит пальцем у виска.

— Ничего...хорошего. Я посмотрю, тебе здесь скучно. Может, книг каких принести почитать, чтобы всякая дурь в голову не лезла?

— А принеси! Самое время вспомнить, за что Раскольников бабушку убил у Фёдора Михайловича. Принесите мне пожалуйста «Преступление и наказание», Достоевским себя побалую.

— Тьфу ты, Илона. В своём репертуаре сарказма. Ситуация...серьёзная и странная. Я впервые не знаю, чем тебе помочь.

— И не надо, и не влезай даже в это дело. Если адвокат бессилен, то ты, однозначно, ничего не сможешь сделать. Я это заслужила. Считай, что ты был прав...всегда...мне прилетело за мою горячность и бессознательность. Прости меня. И ищи нового директора по развитию.