Тайна старого маяка

1.3

Жюли показала себя образцово-показательной женой. Хозяйство вела так, что не придерёшься, детей без внимания не оставляла, но и про мужа не забывала. И всё уже угодить на Пьера никак не могла. Не понимала, какого рожна ещё ему надо, а потому и думать перестала. Как только видела, что на лице мужа собираются тучи и становится он необычайно молчалив, забирала детей и уходила на несколько дней к родственникам — типа, помощь её нужна. А дети без неё только под ногами у Пьера путаться будут — потому и они с ней пойдут. Только Артур всегда оставался с отцом.

Причина периодических вспышек недовольства Пьера объяснялись просто: не мог он никак «отпустить» ситуацию с Изабель. Избавиться от жены, которой он опостылел, получилось проще, чем выжечь из памяти воспоминания о ней. Никакие ласки Жюли, своевременно подвернувшейся истосковавшемуся по женщине телу, не могли сравниться с тем безоговорочным ощущением счастья, что испытывал Пьер, держа в объятьях Изабель. Её он выбрал сам и готов был прыгать от восторга, когда она ответила согласием на его предложение. Теперь вот, получается, что и не любовь это вовсе была, а желание скрыть провороненную беременность? Пьер всматривался в Артура и не мог найти ни доказательств того, что это не его сын, ни подтверждения тому, что Изабель соврала ему от злости. Парнишка с каждым годом всё больше походил на мать: высокий, худенький, вьющиеся волосы чуть темнее волос Изабель, те же огромные серо-голубые глаза и рот с красиво очерченными, чуть пухловатыми губами. Пьер боялся, что станет ненавидеть Артура после признания Изабель и от того, что тот внешне так сильно напоминает женщину, толкнувшую его на преступление. Но со временем понял, что лучше Артура ему слушателя не найти: тот сидел смирно, не пропуская ни слова, изредка кивая или мотая головой на задаваемые вопросы…

Когда Жюли уходила, Пьер всегда напивался. Шёл в подвал, приносил маленький бочонок молодого вина и глушил его, кружка за кружкой, каждый раз повторяя заезженную пластинку одной и той же речи:

- Не верь женщинам, сынок! Никогда не верь! Все они — ведьмы бессердечные! Опутает тебя чаровница сетями любовных речей да нежных ласк, а как только прикипишь к ней душой и телом — плюнет в душу, развернётся и уйдёт… И сердце твоё с собой заберёт — своего-то нет! И сожрёт его безжалостно… Потом ты вроде как и ходишь, дела какие-то делаешь — а всё как живой мертвец...Вот тут — Пьер с силой ударял в середину груди — у тебя вечно кровоточащая рана...А в душе — могильный камень…

Мальчик слушал и молчал. А Пьеру только того и нужно было, чтобы с ним кто-то согласился. За оправдание своему поступку он это молчаливое согласие принимал.

С каждой опрокинутой кружкой, голова его клонилась всё ниже. Мясистый нос как будто стремился нырнуть в невызревшее, пахнущее кислятиной, молодое вино. Артуру всегда удавалось уловить тот момент, когда рука Пьера промахивалась мимо деревянной ручки и вовремя отодвинуть кружку. А потом потащить отца за руку. Пьер открывал мутные глаза, фокусировал их на сыне и криво улыбался:

- Вишь ты...Не в мамку парень пошёл...Бережёт меня… Ну, пойдём, дружок...Доведи меня до кровати…

Артур подставлял отцу хрупкое плечо и вёл его по коридору, опираясь рукой о стену, чтобы не упасть. В спальне Пьер снопом валился на кровать и тут же отключался. Мальчик снимал с него ботинки, стаскивал носки и брюки и укрывал стареньким лоскутным одеялом, хранившимся в чулане специально для таких вот «пьяных ночей». Потом он шёл на кухню, убирал со стола и уходил спать: летом на сеновал, в холодное время года — в свою старую детскую комнату. Теперь в ней обитали его младшие братья, но в запойную отцовскую ночь Артур оставался в доме. Он ложился поверх покрывала, укрываясь вторым лоскутным одеялом, гасил свет и лежал в темноте, представляя себе женщин, поедающих мужские сердца…

Время шло: день за днём, месяц за месяцем, год за годом. В хозяйстве Синклеров ничего не менялось. Разве что в одну морозную февральскую ночь тихо и незаметно — так же, как и жила — умерла старуха Бове. Артур принёс её утром в отцовский дом. Жюли, увидев двенадцатилетнего паренька, несущего на руках совершенно высохшую в последнее время мёртвую Катрин, подняла крик. Пьер, путаясь в незашнурованных ботинках и спотыкаясь о выступающие края плит каменной дорожки, выскочил сыну на встречу, перехватил его печальную ношу. Цыкнув на жену, велел той не голосить попусту, а звонить по инстанциям, брать себе помощников и готовиться к похоронам.

В тот день он впервые увидел в глазах Артура слёзы. Парнишка всё гладил пальцами впалые щёки Катрин, целовал её натруженные руки и Пьер отвернулся, мучимый стыдом: стоило признаться самому себе, что он с радостью переложил на плечи старухи Бове заботу о своём внезапно онемевшем сыне. Теперь вот придётся выстоять перед напором Жюли и забрать мальчишку в отцовский дом.

Но ссориться с женой Синклеру-страшему не пришлось. Артур дал понять, что останется жить в том же доме, где они с Катрин коротали свои дни. Семейство Синклер снова с облегчением вздохнуло. Об Артуре вспоминали только тогда, когда видели, что его одежда или обувь прохудились. Тогда Пьер заводил свой грузовичок, звал с собой старшего сына и увозил его в город — за покупками. А когда у Пьера случался очередной запой, уезжавшая к родственникам Жюли стучала в окошко потихоньку врастающего в землю домишки. И Артур шёл караулить отца. Сидеть с ним рядом, слушать знакомые речи о бессердечных женщинах, вести к кровати, снимать с ног ботинки и носки и оставлять дверь спальни приоткрытой. Вот только спать он теперь ложился в гостиной. Однажды подошёл к двери в детскую комнату, постоял на пороге, потом решительно развернулся и пошагал по коридору в большую комнату, прихватив в кладовой всё то же старенькое лоскутное одеяло, которым обычно укрывался.

Внешне Артур больше походил на мать. Как ни странно, Пьера это нисколько не раздражало. Как ни крути, а сам-то он отнюдь не красавец. Оттого и удивлялись люди, когда Изабель собралась за него замуж. Если Артур не его сын и выглядел бы не похожим ни на Изабель, ни на Пьера — снова бы нашлось народу, о чём посудачить. А так — только сокрушались иногда сердобольные женщины, мимоходом приглаживая тёмно-русые вихры Артура:

- Весь в мать-красавицу! Эх, жаль Изабель, такой молодой ушла…

Дочери работников заглядывались на высокого и красивого паренька. Но Артур не обращал на них никакого внимания. Вставал рано — и принимался за дело. А дел в фермерском хозяйстве всегда выше крыши. Потому к пятнадцати годам фигуре Артура мог бы позавидовать любой городской житель, безрезультатно убивающий время в тренажёрном зале. Как говорится: были бы кости, а мясо нарастёт. И наросло оно там, где нужно. Взбугрились мышцами предплечья, округлились и заиграли, напрягаясь мышцы на голенях и бёдрах, а живот украсил идеальный «сикс-пак». Стоило только чуть пригреть солнышку — кожа Артура покрывалась ровным коричневым загаром, волосы за лето выгорали почти в блонд, огромные серо-голубые глаза скрывались за длинными и густыми ресницами, а за красиво очерченными и чуть пухловатыми губами скрывалась такая белоснежная улыбка, что хоть рекламу зубной пасты снимай!

Но Артур о подобном даже не задумывался: где те ролики снимают — и где он сам?! Да и баловство это, вся городская мишура. Так говорили все, кто прикипел душой к расположенным по обеим сторонам реки деревушкам. Конечно, некоторые из говоривших кривили душой — просто не хватало им смелости сорваться с места и отправиться в путь. Ну а Артур просто не умел мечтать. И не понимал, что очень красив. И что за подобную красоту некоторые готовы были бы заплатить немеряные деньги. А он просто такой уродился. На ферме Пьера Синклера. Здесь ему и жить-поживать.