Перерождение Бьёрна

1.2. Музыка

Оставаясь с сыном наедине, Хедвига Энгстрём частенько что-нибудь напевала. Мурлыкала негромко, услышав знакомые мелодии по радио. Вспоминала бабушкины колыбельные, укачивая Бьёрна. Никак не могла она налюбоваться своим маленьким сокровищем: щёчки нежные, разрумянившиеся - как только что распустившийся бутон майской розы!

Мальчик внимательно следил за тем, как движутся материнские губы, потом огромные тёмно-синие глаза начинало затягивать сонной поволокой и вскоре мамино пение затихало, сменяясь посапыванием угомонившегося сына. В младенчестве Бьёрн матери хлопот не доставлял: хорошо ел, не требовал постоянного присутствия рядом, быстро засыпал. Хедвига сама старалась находиться поближе к сыну, неустанно разговаривала и играла с ним. Чем ещё заниматься молоденькой жене известного адвоката? Бразды домашнего правления крепко держала в своих паучьих лапах экономка фрёкен Гёст, ледяным голосом отдавая распоряжения приходящей прислуге, а за деловым расписанием мужа следил его личный секретарь Кристер Вилкруна.

С экономкой отношения у Хедвиги не заладились с того самого момента, когда она попала в дом Энгстрёмов в качестве сиделки первой жены Кнута. А уж когда тот, сразу после похорон Сельмы сделал ей предложение, фрёкен Гёст и вовсе на Хедвигу вызверилась. Может быть, сама надеялась занять место хозяйки дома? Женщина видная, ухоженная, да и по возрасту более подходящая. Но Кнут выбрал молодое тело и покладистый характер юной сиделки. Когда мужа не было дома, Агни Гёст смотрела на Хедвигу, как на пустое место, открыто игнорировала все просьбы «деревенщины». В присутствии Кнута противостоять молодой хозяйке экономка не решалась, лишь презрительно поджимала губы всякий раз, когда им приходилось взаимодействовать.

«Пусть себе поджимает, кикимора болотная! Бьёрн — вот мой свет в окошке!» И Хедвига всю себя посвятила сыну, периодически выслушивая отповеди недовольного папаши: слишком балует мальчишку!

Молоденькой мамаше взбрело в голову читать Бьёрну детские книжки, когда тому едва исполнилось полгода. Хедвига поудобнее устраивалась вместе с сыном на широкой кровати, брала книжку с картинками и начинала читать, медленно переворачивая страницу за страницей...Думала, мальчика в первую очередь привлекут яркие картинки. Но тот снова внимательно следил за губами матери, смеялся, тянул пухлые пальчики, чтобы их коснуться…

Как знать, не эта ли «глупая затея» со сказками стала причиной того, что в год и месяц Бьёрн научился складывать слова в простенькие предложения? И не «дурацкие» ли материнские колыбельные развили идеальный музыкальный слух мальчика? Бьёрн замирал на месте и прислушивался, как шелестит молодая листва в кронах деревьев ветреным днём; как падают и разбиваются о водную гладь звонкие струи городского фонтана; как стрекочут в высокой траве кузнечики жарким летом; как с лёгким шорохом убегает вслед за волнами песок с пляжного берега...Он имитировал крики морских чаек, рычанье разозлённого бродячего пса, скрип дверных петель и тиканье настенных часов.

Заслышав танцевальную мелодию, Бьёрн приплясывал ещё в детской кроватке, крепко держась ручонками за гладко отполированную деревянную спинку. А когда подрос, быстро перенимал движения взрослых, каких бы танцев ни касалось дело: народных или бальных.

Наблюдательная Хедвига, подмечая у любимого сына все эти особенности, попросила мужа нанять Бьёрну учителя музыки. Кнуту Энгстрёму идея жены не понравилась (впрочем, когда он одобрял идеи «малышки Хед»?!).

- В кого ты хочешь превратить нашего сына?! Пусть лучше читать да считать учится! Вырастет — адвокатом станет. Зачем ему все эти гаммы и арпеджио?

Вот тут отец оказался прав: играть бесконечные гаммы и арпеджио его своевольному сыну совершенно не понравилось! И ни один из приглашённых учителей музыки не задерживался в доме Энгстрёмов дольше пары месяцев. Сбегали, не выдержав злых козней нерадивого ученика, унося вместе с жалованьем компенсацию за залитые лимонадом ноты, раздавленные «нечаянно» очки, испорченные клеем или порванные гвоздями штаны. Наконец, на пороге дома появился очередной «маэстро» - Мартин Пален. Седовласый и сгорбленный, с крючковатым носом и большой бородавкой на остром и выступающем далеко вперёд из-за неправильного прикуса подбородке. И Бьёрн вдруг присмирел. Напугал ли его похожий на колдуна учитель или смог договориться с «дьявольским отродьем» — история умалчивает. Но только музыкальной грамотой младший Энгстрём овладел в объёме, достаточном для того, чтобы свободно читать ноты с листа и записывать в тетрадях для нот собственные мелодии, рождающиеся одна за другой.

(Позже Петер Наттгрен в одном из своих интервью признается, что мелодичные проигрыши в произведениях «HOARSE», столь любимые и музыкальными критиками и верными поклонниками, в основном написаны Бьёрном Энгстрёмом.)

В ту пору, когда вовсю забушевал гормон в растущем и изменяющемся теле, помимо музыки в голове Бьёрна стали сами собой рифмоваться строчки. Странное томление охватывало парнишку ночами. В полнолуние ему и вовсе не спалось. Забравшись с ногами на широкий подоконник, Бьёрн заворожённо рассматривал огромные пятна кратеров на серебристо-бледном лунном лике. Потом доставал заветный блокнот из тайника в кладовой и покрывал страницы неровными от волнения строчками. Никто и предположить не мог, что под личиной дерзкого самоуверенного хулигана, не признающего никаких авторитетов, скрывалась тонкая романтическая натура.

В переходном возрасте Бьёрн стал избегать материнских поцелуев и объятий, но в то же время душа его жаждала любви. Огромной, всепоглощающей. Имелся у мальчика и объект тайного поклонения: Карин Хартенберг. Медововолосая смешливая одноклассница, сидящая в соседнем ряду и не представляющая себе душевных мук юного Энгстрёма. С учителями Бьёрн пререкался, не задумываясь. С приятелями за словом в карман не лез. А когда угораздило влюбиться — оробел. Словно злая колдунья в одночасье всю решительность и бесцеремонность отшептала.

О том, что Карин Хартенберг очень нравилась Бьёрну, знал лишь один человек — лучший друг Петер Наттгрен. Он пытался доказать Энгстрёму, что решить его проблему можно запросто. Стоит лишь пригласить Карин на прогулку, сводить в кино или открывшееся недавно на центральной городской площади кафе — и дело в шляпе. Но решительность покидала Бьёрна всякий раз, когда он приближался к объекту тайной страсти на расстояние вытянутой руки.

В конце концов, на прогулку с Карин Хартенберг отправился сам Петер. Написал девчонке записку и пригласил «прошвырнуться в центр». А вот лучшего друга — случайно или намеренно - прогуляться вместе с ними не позвал.

Так уж вышло, что у Бьёрна разом закончились и нотные тетради и блокноты для записи стихов. Бросив дома сумку с учебниками, он попросил у матери денег и вихрем понёсся в канцелярский магазин.

А на обратном пути увидел Петера и Карин, целующихся на полускрытой кустами сирени скамейке в сквере у городского фонтана…

Парнишка застыл, как вкопанный, и отказывался верить своим глазам. Если бы рядом с Карин сидел любой другой мальчишка из их школы, Бьёрн тут же навалял бы сопернику так, что мало не показалось бы. Но Петер? Как он мог?

Именно в тот злополучный день, увидев, как его лучший друг целуется с Карин Хартенберг, Бьёрн вышвырнул в мусорную урну только что купленные толстую общую тетрадь в голубой обложке и большую пачку листов для записи нот и поклялся, что никогда больше не позволит ни единой особи женского пола разбить его сердце. В том, что оно разбито, Бьёрн нисколечко не сомневался. За грудиной возник комок чёрной колючей боли. Она нарастала с каждой секундой, потраченной на наблюдение за рукой Петера, беззастенчиво нырнувшей под блузку его богини. А та и не думала сопротивляться! Подвинулась поближе, да прижалась покрепче.

Казалось, он видит происходящее сквозь огромное увеличительное стекло: всё вокруг стало невыносимо чётким и невозможно ярким. Бьёрн изо всех сил зажмурился. В голове звучала непередаваемая дисгармоничная какофония: громкие обрывки разговоров, хриплое карканье огромной вороны, резкие автомобильные гудки...Потом в груди что-то напряжённо завибрировало и лопнуло. С головы до пят окатило Бьёрна сперва жаром, потом холодом...Заставив себя отвернуться от проклятой скамейки, от предателя-друга и легкомысленной девчонки, которую он боготворил с начала учебного года, Бьёрн стремительно покинул сквер.

Он почти бежал в сторону дома и вспоминал, что ещё не оправился толком от первой пощёчины, полученной от того, кого Бьёрн считал своим лучшим другом… Полтора месяца тому назад Петер негласно определил себя лидером музыкальной группы, с идеей создания которой парни носились уже давно. Наттгрен ни с кем не советовался, определяя каждому из участников его место в команде. Бьёрну досталось такое, где даже с его ростом запросто можно остаться незамеченным:за ударной установкой.

Он попробовал было возразить: почему не клавишные, например?

Но Наттгрен умело «подсластил пилюлю»:

- С клавишами и Лассе неплохо справится, а вот второго такого «ритмача», как ты, где я найду?

И Энгстрём не стал дальше спорить. Поразмышлял — и даже загордился: а и правда, ни у кого из группы не оказалось столь безукоризненного чувства ритма, как у Бьёрна!

Сейчас вот всплыл в памяти и давешний разговор с Петером и нынешняя картинка из сквера: задравшаяся блузка Карин и рука Наттгрена, скользнувшая под клетчатую ткань...

В какой-то странный узел переплетались их с Петером судьбы. Развязать его уже никому не под силу — только разрубить...

Вечером злополучного дня Бьёрн Энгстрём сжёг в саду за домом многочисленные блокноты со стихами о любви и дал себе зарок никогда больше не писать ничего подобного.

На следующий день Петер со смехом рассказывал, какой лёгкой добычей оказалась неприступная с виду Карин Хартенберг. Неизвестно, как далеко позволила бы она зайти Петеру, найдись местечко поуединённее. У Бьёрна в глубине души кипело обжигающее варево. Хотелось

навалять Наттгрену от души, разбить в кровь улыбающиеся губы, только вчера целовавшие Карин, сломать руку, позволившую себе неслыханные вольности…

- Чего смурной такой, Бьёрни-бой? - Петер как будто уловил воинственное настроение друга. - Радуйся, что не связался с этой легкодоступной дурочкой! Такой, как ты, достоин лучшей подруги!

Бьёрну хотелось высказать всё, что он думает по поводу подобных «дружеских» советов, но он сдержался. Решил для себя: «Подожди, придёт тот день, когда я отомщу тебе за всё, Петер Наттгрен».

(Прошу прощения у читателей за то, что забегу немного вперёд. Приоткрою завесу над дальнейшими событиями...

Кому нынче не известно высказывание о том, что месть — это блюдо, которое подают холодным? Каплю за каплей выжал Бьёрн из себя романтичного мальчишку и превратился в безжалостного монстра. И вот тут-то ситуация в корне поменялась: внезапно иссякла чаша везения Петера Наттгрена.

Теперь именно за Бьёрном поклонницы бегали толпами, а подруг Петера он уводил по щелчку пальцев. С первой женой школьного друга - Леей — Бьёрн знатно повеселился. Настолько, что с замиранием сердца следил за растущим Эмилем: боялся обнаружить у мальчишки собственные черты. Вроде и предохранялись, но чем чёрт не шутит?

Потом Лея от Петера ушла и Наттгрен с головой погрузился в работу. Бесконечная гастрольная жизнь снова сблизила их с Бьёрном и они отжигали по полной программе...До тех пор, пока Петер не встретил Мари Амиди... И вот на ней-то Бьёрн и подорвался, как на мине...Не пережил её отказа. Стал одержимым.

Наверное, потому, что Мари для Петера стала такой же богиней, какой когда-то для Бьёрна являлась Карин Хартенберг...)

Наттгрена Карин не особо привлекала. Через пару дней он пригласил девчонку в кино и продолжил удовлетворять любопытство, исследуя пока ещё таинственное женское тело. А получив, после небольшого сопротивления, доступ ко всем секретным местечкам, интерес к однокласснице тут же потерял. Какое-то время Карин преследовала Петера, обрывая домашний телефон и подкарауливая его у репетиционной точки. В итоге раздосадованный Наттгрен пригрозил девчонке, что расскажет всей школе, чем они занимались на последнем ряду полупустого кинотеатра, если та не оставит его в покое. Бьёрна вся эта история уже не трогала: романтику тинейджерской души прихватило ночным заморозком, убивающим красоту распустившихся не ко времени цветов.

Стихов Бьёрн больше не писал. А та музыка, которая постоянно звучала в его голове, стала очень агрессивной и жёсткой. Но всё же она помогала Бьёрну выплёскиваться до донышка. Через ярость и рваный ритм мелодий он пытался донести до окружающих те чувства, что напалмом выжигали и душу, и мозг… «HOARSE» как раз готовили демо-запись для рассылки по студиям звукозаписи и у Петера Наттгрена хватило сообразительности не отвергать предложенных другом скоростных гитарных партий и навороченных проигрышей для клавиш...А когда одна из студий через месяц попросила выслать дополнительный материал и быть готовыми к встрече вживую, лидер группы понял, что как бы ему ни хотелось присвоить себе лавры единоличного создателя и вдохновителя «HOARSE», без вклада Бьёрна Энгстрёма они никогда не смогли бы взлететь так высоко за столь короткое время.

Петер Наттгрен женился вскоре после окончания школы. О будущем он не беспокоился: не раздумывая, сделал ставку на музыку. Кто сказал, что карьера рок-музыканта не позволит ему зарабатывать на жизнь более, чем достаточно?

Бьёрн в угоду отцу поступил на юридический факультет стокгольмского университета, но учёба показалась ему тошнотворно-скучной. Он прогуливал лекции, проваливал экзамены и в итоге оказался отчисленным со второго курса.

После того, как сын забросил серьёзное обучение и с головой ушёл в гастроли, пьянки и разврат, Кнут Энгстрём выставил его из дома, вычеркнул из завещания и совсем перестал общаться с Бьёрном. Во всём случившемся он обвинял жену, попрекая ту "отвратительным воспитанием отпрыска". Хедвига виделась с сыном тайком и после этих встреч плакала дома украдкой. Её голубоглазый золотоволосый нежный мальчик превращался в грубое, вечно пьяное чудовище — и она уже ничего не могла с этим поделать!

Как ни старался Бьёрн Энгстрём стать лишь секс-машиной, ни во что не ставящей женщин и не брезгующей оргиями, временами на него накатывали тоска и безысходность. Воскресало желание быть кому-нибудь нужным, любить и быть любимым. Оставался в его душе небольшой чистый уголок, который не удавалось закоптить разухабистыми закулисными похождениями. Чтобы заглушить все эти «правильные голоса», Бьёрн увлёкся экспериментами с наркотиками. По рассказам творческого окружения допинг добавлял им воображения и вдохновения. Бьёрну он лишь путал мысли и поднимал градус агрессивности.

Музыка в его голове стала звучать тише и реже, уступая место навязчивым мыслям и уродливым образам...

Рваные синкопы трагично прозвучали в унисон со взмахом ножа и распороли вслед за остро отточенным лезвием разгорячённое схваткой женское тело...

Ненавистные в детстве гаммы и арпеджио скрипели в мозгу во время затянувшегося судебного процесса...

Тягучая мелодия шопеновского «похоронного марша» сопровождала по дороге в исправительное заведение...

Попав за решётку, Бьёрн Энгстрём совсем перестал слышать спасавшую его когда-то Музыку...