Приключение или экзистенциальные сказки

Письмо №2

Здравствуй, G, сейчас 20 августа, суббота. Погода в этом проклятом городе скверная, как всегда. Рита забрала Артема и поехала в гости к какой-то своей подруге. Тоня кажется ее зовут. Рита мне вчера не раз называла ее имя, наверное еще и разные подробности из ее жизни озвучила, но я был слишком погружен в свои мысли, чтобы слышать чужие. Но зато я точно обдумал, с чего начнется мой рассказ. Он начнется с урока истории, который был больше двадцати лет назад. Но сначала немного предыстории. 

Мой отец умер, когда мне было десять лет. Умер совершенно нелепым образом: пьяный у себя на кухне упал и ударился виском об угол стола. Вся родня вздохнула с облегчением: он был еще тем тираном. Пил мой папа конечно очень много и вел себя при этом самым позорным образом, но что касается образования, был далеко не глупым человеком. Говорить он мог на трех языках, а материться на пяти; математику и физику знал настолько хорошо, что один раз, за деньги, помогал одному знакомому подготовиться к экзаменам в институт. Я очень хорошо помню его холодный осуждающий взгляд, когда он помогал мне разобраться с домашней работой по математике. Если на тебя когда-нибудь смотрели, как на полного идиота, и если после этого ты еще долго чувствовал свою бесполезность и никчемность, то ты поймешь, о чем я пишу. Надо отдать ему должное: он меня никогда не бил. Чтобы я ни делал, ничто не могло спровоцировать рукоприкладство. Однако глупость - это то, что он никак не мог снести, и в моменты моего “непонимания” он мог наградить меня сильной затрещиной. Отец конечно не вбил в мою голову больше понимания (он особо и не старался), все, что он сделал, это привил ребенку страх сделать что-то не так и, как следствие, боязнь вообще что-то делать. 

Страх перед тираническим отцом создал абстрактные границы в моем субъективном мире, выход за которые (даже мысли об этом выходе) порождал тревогу. Эти абстрактные границы (что можно, а что нельзя) строятся у ребенка с младенчества. Благодаря моему отцу эти границы были созданы очень узкими и ригидными. Это могло бы плохо закончиться будь я менее любопытным (хочу здесь особо подчеркнуть, что главный враг психической ригидности - это любопытство). В то время, правда, мое любопытство было подавлено страхом и безразличием. Я называю это "сидеть на тревожном крючке". Человек (ребенок), придавленный страхом, отрезается от внешнего мира и замыкается в мире внутреннем. В начале 20 века психиатры называли это аутистическим мышлением. 

Вот я и был этим ребенком с аутистическим мышлением, как какой-то "зашуганный" зверек, который не особо понимает кто он, что здесь делает, и кто те люди, которые на него таращатся. Совершенно нелюдимый, я витал в каких-то нелепых фантазиях и грезах, замыкаясь от жестокого и непредсказуемого внешнего мира. 

Подобное психическое состояние продолжалось еще долго после смерти моего отца. Но потом все радикально изменилось. 

Что меня заставило вытащить голову из аутистического мышления во внешний мир? Это хороший вопрос. Очевидно, что любопытство, но что заставило его проявиться? На физиологическом уровне описания можно сказать, что причиной стало начало пубертатного периода со всеми вытекающими физиологическими изменениями, но на психологическом уровне описания все гораздо сложнее и запутаннее и не всегда связано с физиологическими изменениями. 

Интересным было то, что любопытство не просто проявилось - оно вырвалось, как огромное цунами, и поглотила все сферы и грани моей жизни. В итоге я просто не мог насытиться жизнью: мне всего было мало. Результаты этой ненормальной и всепоглощающей жадности ты прекрасно помнишь: был период времени, когда мой алкоголизм и пристрастие к наркотикам дошли до такого пика, что никто из тех, кто меня знал, уже и подумать не могли, что я из этого выберусь. Одним словом, на мне стоял жирный общественный крест. 

Но я забегаю вперед. Сейчас я хочу рассказать тебе, как я слез с "тревожного крючка".

В школе я учился очень плохо, как до смерти отца, так и после. За мной никто не следил, меня никто не проверял, поэтому все, что мне нужно было делать, чтобы не нарушать этой гармонии - это врать матери по поводу домашних работ, которые якобы всегда были у меня сделаны. Мать поверила в то, что ее ребенок старается учиться и делает домашние задания; а то, что у него одни двойки, так это от того, что он не особо смышленый. То, что мальчика не предлагают перевести в класс для умственно отсталых - уже хорошо. 

Да, я не особо проникся учебой, но не было ни одного урока, который бы я пропустил без ведома родителей. Я никогда не прогуливал. В этом пункте стояли очень ригидные абстрактные границы. Я просто и подумать не мог, что можно прогулять урок: это было немыслимо. Выход за эти границы сулил мне встречу с тенью моего отца. Это конечно же были не единственные границы. Мало кто из моих сверстников к девятому классу не курил, многие уже познакомились с алкоголем, некоторые уже делали свои первые шаги в сексуальной жизни. Ничего подобного со мной не происходило. Я жил в своем маленьком мирке “всенедазволенности”. Меня со всех сторон окружали абстрактные стены, через которые то там, то сям просачивалось зло. Проблема в том, что, как и у многих подростков, у меня не хватало ментальных ресурсов (мозгов, одним словом), чтобы идентифицировать зло как зло. Для меня это было просто нечто, что было мне не дозволено, нечто по ту сторону тревоги. Вряд ли бы я осмелился закурить: меня бы разорвало на части от внутреннего напряжения. 

В один чудесный солнечный день один из моих одноклассников убедил меня прогулять урок по всемирной истории. Уж не знаю, как ему это удалось: подробностей я не помню. Мы пошли за школу, там был огромный парк. Окна кабинета истории, который находился на третьем этаже, выходили как раз на этот парк. Так вот, я очень четко помню, как стоял и пристально смотрел на эти окна. Я не знаю поймешь ли ты, что тогда творилось у меня в душе. Я помню сильное смущение, раскаяние, я не то, что не наслаждался своим побегом - он стал для меня непереносимым бременем. Я с бешеным напряжением ждал наказание. Я ждал его дома, но там мне никто не сказал ни слова, все было как обычно; я ждал его на следующий день в школе, но там тоже никому не было до меня никакого дела. Наказание не последовало: всем было плевать. Я не помню, как я тогда отнесся к этому, но сейчас мне кажется уместным считать это событие моментом, когда я соскочил с “тревожного крючка”.

Видишь ли, в жизни каждого человека, какую бы насыщенную жизнь он ни вел, не так уж много моментов, после которых жизнь кардинально менялась. Обычно, любые серьезные изменения происходят постепенно. Иллюзия одномоментного изменения появляется из-за того, что мы мифологизируем нашу жизнь, мы превращаем наше прошлое в очень логичный и последовательный нарратив. В нарративе есть концентрированный смысл того, что в реальной жизни тянется непростительно долго, уничтожая этим любую романтику. Любой любящий отец скажет тебе, что с появлением ребенка его жизнь изменилась. Не верь этому! Изменения в его жизни начались задолго до этого: может с момента, когда он влюбился, а может, когда узнал о беременности своей избранницы. Далее его изменения продолжались после фактического появления ребенка: постепенное перестроение быта, более редкие встречи с друзьями, запоздалое осознание своей ответственности, появление и укрепление чувства долга, любви. Разве такое может появиться одномоментно? Бедного отца разорвало бы на части! Однако когда он смотрит на свою жизнь со стороны, его метаморфоза концентрируется и уплотняется вокруг одного момента, и этот момент уже несет на себе исторически смысловую значимость, которой фактически в нем не было. Эти уплотненные моменты составляют содержание личной мифологии человека, где он является главным героем.  

Мой прогул урока по всемирной истории как раз и является таким уплотненным моментом. На самом деле, все мое путешествие, которое я уже начал описывать, состоит из таких, частью искусственных моментов. Без этого никак. Все наше существование опосредовано сознанием, которое это существование переживает; а свойства сознания - корректировать и структурировать реальность во вполне логичный сюжет. Это и есть нарратив, он же - личный мифологический рассказ. Реален ли он, или это какая-то иллюзия? Он не просто реален - он единственно возможное бытие для сознания, которое его порождает. Поэтому если тебе вдруг покажется, что я слишком много внимания уделяю какому-то незначительному моменту, или то, что я описываю, кажется тебе надуманным и не реальным, помни, что эти моменты - мифологические уплотнения.

Я не помню какие изменения со мной произошли до этого прогула, понятно, что и сам прогул в то время ничего во мне не изменил, но факт заключается в том, что уже к концу девятого класса я много пил, курил, как паровоз (пока еще втайне от матери) и периодически издевался над своими нервными клетками, сидя в темном сыром подвале какого-нибудь пятиэтажного дома и нюхая клей в пакете. После того, как я соскочил с “тревожного крючка”, я познакомился с компанией таких же “оторванных от реальности” личностей, с подростками, преимущественно из неблагополучных семей, которые так же как и я, со всею мощью уже изначально затравленного духа искали себя. Я познакомился с рок-музыкой, и мы приглянулись друг другу. С тех пор я уселся за ударную установку и никакая сила не властна была разлучить меня с этим волшебным инструментом. Я стучал везде и по всему, что видел. Меня учил игре на барабанах старый вечно пьяный панк-Гриша, который, казалось, умел играть на всем, чем угодно, и делал это восхитительно. Я не могу тебе даже намекнуть на то количество алкоголя, которое мы с Гришей выпили, пока я овладевал новым искусством. 

Чтобы еще отчетливее очертить тебе метаморфозу, произошедшую со мной, упомяну еще об одной детали: до прогула урока истории у меня совсем не было друзей, после же этого урока у меня появились десятки друзей; и со всеми нужно было напиться до поросячьего визга, понюхать клей в подвале, покурить коноплю в подъезде, - я стал очень занятым человеком!

Среди всех этих многочисленных друзей с двумя я сдружился особенно близко. Мы втроем стали играть музыку, и появилась группа “Отверженные Лицедеи”. Понятно, что я был там барабанщиком. Вокалист не умел особо петь, да и на гитаре он играл посредственно, а басист был… как это сказать помягче… слегка не в себе. Мне кажется он был аутистом. 

Мы не были рок-группой в строгом смысле слова. Мы и играли-то вместе довольно редко (несмотря на то, что барабанил я как проклятый все свое свободное время). Отверженные Лицедеи - это был скорее своеобразный сказочный мирок, населенный сказочными персонажами. Проблема в том, что в глазах общественности, эти сказочные персонажи были: гоблины, гремлины и мифические уроды различных форм и различной степени уродства. И хотя “музыкантов” было трое, отверженных лицедеев было гораздо больше; ими были многочисленные люди из нашего круга общения. Мы прямо специально собирали вокруг себя людей, которые удачно вписывались в термин “отверженные”. Среди них были “затюканные ботаники”, у которых не было друзей и которые пользовались популярностью только среди “гопников”, которые их постоянно били; помню, был не очень адекватный парень с ДЦП; был уже не молодой и эксцентричный учитель музыки; была компания из девочек-неформалок, которые употребляли все, что видели; был у нас друг, который собирал по улицам поломанные офисные приборы (ручки, скрепки, карандаши и т.д.) и складировал их дома, говоря, что им одиноко жить на улице; был сатанист, с длинными вьющимися волосами и крючковатым, как у ведьмы, носом. Помню, что на него соседи постоянно писали заявления в милицию из-за того, что он складировал в подъезде трупы животных, которых находил на улице. Был глухой боксер, который говорил очень странным неестественным голосом. Ох! Пока писал, вспомнил про одного парня из нашего странного круга, который, всякий раз, когда напивался, чувствовал зов природы раздеться до гола. Пару раз я был свидетелем того, как он, пьяный и невменяемый, бегал голый по улице. В общем, сказочных персонажей было много - я всех не упомню. 

Мы с вокалистом усердно работали над нашей идеологией (если б мы столько же внимания уделяли музыке, у нас был бы шанс стать популярной рок-группой). Мы создали эмблему: квадратное солнце с семью лучами и рисовали его везде, где это только возможно. Мы называли себя отверженными, создавая вокруг себя некую романтическую атмосферу. 

В нашей компании депрессия была обязательным и поощряемым атрибутом. Конечно, когда мы собирались вместе, мы были воплощением веселья и необузданности, но по отдельности мы просто купались в депрессивном мракобесии. Одно время среди нас ходила книга “Тошнота” Сартра. Это был хит: она как будто описывала то, что творилось внутри каждого “лицедея”. Так я в первый раз познакомился с экзистенциализмом. Не разбираясь в философии и понятия не имея, что такое экзистенциализм, я, тем не менее, на собственном опыте постиг всю сущность экзистенциального кризиса, или экзистенциального вакуума, как его называл Франкл. Часто мне было так плохо, я находился в таком депрессивном состоянии, что просто не мог двигаться: мои ноги отказывались ходить.

Я не просто так описываю тебе в подробностях мир Отверженных Лицедеев. Когда я соскочил с “тревожного крючка”, я с головой окунулся в океан чувственных удовольствий, нисколько не идентифицируя этот мир со злом. Зло же крылось в том, что при таком образе жизни временное (эстетическое) ставится выше безвременного (этического). Обесценивалась сама жизнь, выступая просто в роли ресурса для наслаждения. Такое эстетическое положение в жизни - р*****о, в которое человек себя добровольно заключает. Сознание, могущее быть свободным и чистым, намертво приковывает себя цепями к телу, которое выполняет две свои главные животные функции: стремится к тому, что приносит удовольствие и избегает того, что приносит неудовольствие. Ни о каком долге, безусловной любви, эмпатии, сопереживании не может идти и речи в эстетическом взгляде на жизнь: это все категории этического. А я не был этиком. Моя проблема тогда (как впрочем и многих подростков вообще) была в том, что я считал себя свободным и никому ничего не должным, хотя дело обстояло с точностью наоборот: раб тела, я стремился к удовольствию, своей жадностью и ненасытностью разрушая это тело; раб тела, я стремился убежать от неудовольствия, и всякий раз был сильно фрустрирован и несчастен если мне это не удавалось. Мой инфантилизм и депрессии - результат этого рабства. В этом омуте зла я купался, но Бог милостив - он подарил мне Отверженных Лицедеев.

Мир лицедеев - это сильнейшее удобрение, благодаря которому на дурной почве смогли прорасти хорошие плоды. Мир лицедеев научил меня любить не только красоту, но и ущербность; он научил меня не быть удовлетворенным только лишь общественным мнением, но искать свою личную истину. Толпа однообразна и мнение у нее такое же: однобокое и безликое. Благодаря Отверженным Лицедеем я научился видеть лица, индивидуальные, живые, уникальные в своем уродстве и красоте.

Живи в мире с самим собой и Благим Богом, будь счастлив, спокоен и гармоничен. Твой друг N.