Композитор

Глава 1

Прежде чем действовать, мальчик дождался, пока старинные напольные часы в служебной квартирке директора школы-интерната Зои Ефимовны щелкнули дважды. Механизм боя в часах давно вышел из строя, и тихие металлические щелчки, отмечавшие начало каждого часа, обычный человек мог расслышать лишь в пределах комнаты. Но двенадцатилетний Марк Ривун легко уловил звуковые колебания, прошедшие через десяток стен и межэтажное перекрытие кирпичного здания. Квартира директрисы занимала две комнаты в деревянной пристройке с правого торца школы, а комната мальчиков пятого-шестого классов находилась в противоположном конце длинного корпуса на втором этаже.

Два щелчка — два часа ночи. К этому времени должны угомониться даже самые беспокойные воспитанники интерната. «Можно начать испытание», — решил Марк. Он лег поудобнее, расслабил мышцы и несколько раз глубоко вдохнул, чтобы унять ненужное волнение. Предстояла самая серьезная проверка уникальной способности: внушать окружающим безотчетный страх.

Марк откинул одеяло и в последний раз покосился на длинный ряд кроватей с мирно спящими пацанами. В этот час все были похожи на ангелочков: отъявленные хулиганы и хлюпики, задиры и плаксы, насмешники и тихони, двоечники и отличники. Но днем, как всегда во время летних каникул, мальчишки маются от безделья и большинство превращается в наглых драчунов и тупых уродов. Лучше и не вспоминать эти противные рожи! Если все пройдет удачно, он их больше не увидит.

Марк Ривун запрокинул голову, вперил холодный взгляд в низкий потолок и тихо завыл:

— Пожааааар, пожааааар, пожаааааар…

Звук был низким и негромким. Лопоухий подросток с безобразным шрамом на шее повторял это слово многократно, постепенно переходя на бас. Вскоре его голос стал совсем не слышен, но рот по-прежнему открывался, и по натужному выражению лица, вытянутой шее и вздымающейся груди было заметно, что мальчик продолжает кричать. Он беззвучно вопил во все горло. Из худого напрягшегося тела исходили невидимые и неслышимые колебания, которые свободно проникали сквозь перегородки и распространялись по двухэтажному зданию интерната.

От первых звуков проснулись лишь несколько мальчишек в комнате. Они тревожно таращились в черную мглу, соображая, чем вызвано гадкое беспокойство, — страшным сном или неясными криками. Но звуки быстро затихли, а непонятные волны страха все накатывали и накатывали. Один мальчик сорвался бежать, вскочил, но стыд оказаться осмеянным сверстниками заставил его вернуться в постель. Он сжался в комочек под одеялом и зябко дрожал, безуспешно сдерживая плач.

Марк Ривун продолжал кричать — неистово, но совершенно беззвучно. Себя он прекрасно слышал, хотя понимал, что ограниченные людишки, окружавшие его, лишены этой редкой возможности. Сначала он четко твердил слово «пожар», но по мере погружения в низкий диапазон звуков это стало невозможно. Он лишь выдыхал шипящие волны. Они ударялись о детские тела, проникали внутрь и будили их.

Дети просыпались от жуткого страха. В соседней комнате запищали девочки. Кто-то из мальчиков крикнул: «Пожар! Горим!» — и после этого жалкий стыд окончательно уступил место всеобщей панике. Необъяснимый кошмар погнал всех из комнат. Дети вскакивали в темноте, бросались в тесный проход между кроватями, сталкивались и падали. По ним, стремясь к заветной двери, ступали следующие. Голые пятки давили животы, ребра и шеи упавших. Стоял невообразимый гвалт. Сбитые с ног пытались подняться, но их придавливали новые тела. Каждый был сам за себя. Все отчаянно кричали, толкались и давили друг друга.

Те, кому удалось выбраться в общий коридор, устремлялись к узкой лестнице. Подростки натыкались в темноте на перепуганных малышей, падали вместе с ними на пол и вновь вскакивали, подминая неокрепшие детские тела. На крутой лестнице кто-то с криком скатился по ступенькам. Об него спотыкались остальные. Плачущие дети ломали руки, разбивали лица и отчаянно вопили. Многие звали маму, хотя давно были сиротами.

Видя, что из комнаты уже не выбраться, сообразительный высокий подросток выбил окно и спрыгнул со второго этажа босыми ногами на осколки. Пока он выковыривал из пятки треугольную стекляшку, на него свалился заплаканный толстяк. Удар коленями пришелся по позвоночнику в районе поясницы. Высокий распластался на земле, попробовал отползти, но мгновенно онемевшие ноги его не слушались. Острая боль от порезов на ступнях также отпустила. Толстяк убежал, а подросток пополз, опираясь на локти, с трудом волоча нижнюю часть туловища. Он еще не осознал случившегося, и всепроникающий страх гнал его дальше от проклятого интерната.

Паника охватила не только школьников. Молоденькая воспитательница Любочка, дежурившая на первом этаже, выскочила из корпуса первой. Она до крови защемила палец засовом на двери. Вспышка боли на несколько мгновений привела ее в чувство и заставила задуматься о причине страха. «Горим! Пожар!» — решила длинноногая Любочка. Она бежала, позабыв о детях, пока забор школы-интерната не остался за спиной.

Тут она остановилась, взглянула на опухший палец и опустилась на траву. Заплаканные глаза смотрели на темное здание, детские крики напоминали о долге, но никакая сила на свете не заставила бы Любочку вернуться в кошмар, из которого она только что выбралась.

На втором этаже интерната дети всех возрастов, сбивая друг друга, метались по комнатам и коридорам. Никто не догадывался включить свет. Даже на первом этаже мало кто сообразил толкнуть захлопнувшуюся после Любочки дверь и выбежать во двор. Волны безотчетного ужаса гнали всех подальше от невидимого источника, словно в его эпицентре действительно бушевало жаркое пламя. Дети забивались в углы, прижимались к стенам и надсадно кричали. Паника усиливала страх и лишала остатков разума. Никто никому не помогал, маленькие и слабые оказывались под ногами старших и сильных.

Марк Ривун устал. Он шипел уже не так мощно, как поначалу. Пружина страха, исходившая от него, ослабела. Школьники нашли двери и окна. Раздетые и покалеченные, они выбрались в прохладу июньской ночи и отхлынули от пугающего здания, как капли дождя отскакивают от зонтика.

Марк вытер одеялом вспотевшее лицо и с минуту лежал молча. Этого было достаточно, чтобы оценить состояние дел во всем корпусе. Оттопыренные уши зафиксировали стоны раненых и изменения в помещениях, вызванные массовым бегством. По распространению хрипов раздавленных малышей он легко определил, как сдвинулась мебель, какие двери распахнуты и где выбиты стекла.

Мальчик сел на кровать и огляделся. Увиденное подтвердило сформировавшуюся в сознании картину. Двадцатичетырехместная комната была пуста. В ней царил хаос: подушки и одеяла разбросаны, кровати сдвинуты, тумбочки перевернуты, окна разбиты… Марк знал, что подобное творится сейчас и в других комнатах. Достигнутый эффект ему понравился, но на осунувшемся лице ничего не отразилось.

Он спокойно оделся, прихватил узелок с заранее подготовленными вещами, прислушался. Ничего не изменилось. Все, кто мог, покинули территорию интерната. В корпусе кроме него осталось пять человек. Две девочки и мальчик на лестнице лежали и не могли подняться. Еще один паренек со стоном полз в коридоре первого этажа, постепенно продвигаясь к выходу. А пятой была директриса Зоя Ефимовна.

Видимо, она проснулась позже всех. Марк слышал, как разжались освобожденные пружины ее кровати, как тапки с твердой подошвой грузно прошлепали к окну, как разъехались по деревянной палке металлические кольца штор. Идиллия, да и только! Но он прекрасно помнил и другие звуки из квартиры директрисы, которые не давали ему покоя в последний месяц. Чмокающие полизывания самой красивой девочки класса Маруси Сиротиной и вожделенные вздохи Зои Ефимовны. Очередная симпатичная девчонка отрабатывала у властной, похотливой директрисы подачки в виде сладостей.

Так продолжалось все годы, что Ривун провел в интернате. Но предыдущие униженные девчонки были Марку безразличны. Иное дело — красивая сверстница Маруся Сиротина. Вот уже два месяца по субботам жирная директриса уводила ее к себе. Марк затыкал уши и накрывал голову подушкой, но все равно слышал непристойные движения языка подневольной девочки.

На висках Марка вздулись змейки вен. Он изменил свой план сразу покинуть интернат. Сначала он отправится в пристройку, где располагается квартира директрисы, нанесет ей «дружеский» визит. У него еще остались силы, чтобы «поговорить» с ней на языке болезненного, душераздирающего шума.

При выходе из комнаты, прямо у двери, Марк неожиданно наткнулся на Вовку. Удивляла не беспомощная поза единственного приятеля, а то, что, находясь буквально за стенкой, да еще и при открытой двери, Марк его не расслышал, не зафиксировал ни шороха, ни дыхания. Такого не может быть! Неужели его дар, слышать все, изменил ему?

Ривун склонился над неподвижным телом, понял, что Вовка не дышит, и сразу успокоился. Проверять пульс ему не требовалось. На таком расстоянии Марк расслышал бы малейшее биение сердца. Все в порядке, его талант никуда не исчез. Просто мертвые не издают звуков. Это он уже знал.

Перед дверью в квартиру директрисы Марк остановился и выполнил совершенно лишний, на его взгляд, ритуал — постучал. В детстве он долго не мог понять, зачем люди предупреждают стуком или звонком, если прекрасно слышны шаги подошедшего к двери. Только позже открылась удивительная тайна: оказывается, возможности его слуха намного превосходят возможности любого другого человека.

По прогибающимся доскам пола прошлепали тапки, дважды щелкнул ключ, и перед Марком предстала испуганная Зоя Ефимовна в короткой ночной рубашке. Она обхватила подростка, прижала к мягкому животу и растерянно запричитала: «Пожар, пожар, пожар…» Марк представил, что вот так же в это рыхлое тело вжималось бледное лицо Маруси Сиротиной с огромными голубыми глазами. А пухлая ладонь настойчиво толкала ее ниже, к краю рубашки. Только испуганной девочке Зоя Ефимовна говорила другие слова, приправленные обещанием конфет и леденцов.

Марк оттолкнул ненавистную директрису. Его близко посаженные мутно-серые глаза затуманились, уголки бровей поползли вверх, тонкие губы зашипели:

— Сссука, жжжирная сссука...

Директриса отпрянула, словно ее оттолкнула мощная волна. Голос подростка становился все ниже, тяжелее, неразборчивее, только на шее, обезображенной шрамом, размеренно двигался кадык, а на лице едва уловимо шевелились губы. Вскоре она уже не слышала неприятного слова, но невидимые волны, исходившие от щуплого мальчишки, сделались интенсивнее и мучительнее. Неясный страх, разбудивший женщину, вновь набирал обороты. Ужас становился насыщенным и осязаемым. Он захлестывал, давил и рвал на части.

Она отступила вглубь комнаты, упала на кровать и задрала ноги, пытаясь защититься. С дрожащих губ срывался монотонный беспомощный стон. Вид постыдно развалившейся на постели плоти привел Марка в бешенство. Он наседал на директрису, изрыгая ругательство за ругательством. Мальчик хорошо слышал издаваемые им самим звуки, но давно убедился, что больше никто их не слышит. В книжке это называлось инфразвуком. Но для Марка Ривуна никакой границы не существовало. Он не только слышал в инфразвуковом диапазоне, но и мог порождать подобные звуки.

Сейчас Марк очень старался. Он видел, какие мучения производит его голос, и хотел их максимально усилить. Зоя Ефимовна, беспомощно отгораживаясь от неведомой силы руками и ногами, закрыла глаза и отвернулась, хотя Марк и не думал к ней прикасаться. От невидимых волн, проникавших в сердце и мозг, невозможно было укрыться. Панический ужас сопровождался разрастающейся болью в голове и груди. Женщина обреченно закричала. Естественные колебания внутренних органов и мозга вошли в резонанс с внешним воздействием. Первым не выдержало сердце и остановилось.

Жуткий крик подростка оборвался на самой мощной ноте. Обессиленный Марк рухнул на пол. Острые лопатки приподнимали тонкую ткань вылинявшей рубашки. У него не было сил даже пошевелиться, но он знал главное: единственный живой человек в этой комнате — это он, всеми презираемый и нескладный уродец с кривой шеей.

Через полчаса мальчик поднялся. Не глядя на труп в кровати, он забрал из-под белья в комоде припрятанные деньги и навсегда покинул интернат, в котором провел почти всю свою жизнь.

На рассвете 23 июня 1942 года Марк Ривун вышел из Острогожска и отправился в восточном направлении. С запада накатывал гром приближающейся войны, которая уже год двигалась по просторам Советского Союза. Пока ее слышал здесь только Марк.

Через час тщедушного паренька подобрала сердобольная баба на телеге с двумя малышами. Она бы наверняка равнодушно проехала мимо, жалея хилую лошадь, но Марк сам попросил ее. К своему удивлению, женщина не смогла отказать мальчишке с каменным лицом и изуродованной шеей. Для Марка в этом не было ничего необычного. Его способности не ограничивались нагнетанием страха. Когда требовалось, он мог произнести просьбу таким голосом, что каждый стремился ему помочь.

В школе-интернате всеобщий страх рассеялся только с восходом солнца. Воспитатели собрали и пересчитали разбежавшихся детей. Итоги таинственной паники оказались печальными. Трое воспитанников погибли в давке, еще несколько получили серьезные травмы, один пропал. В своей постели скончалась многолетняя бессменная директриса интерната, заслуженный учитель, коммунист с дореволюционным стажем Зоя Ефимовна Шехтель. Приехавший врач констатировал разрыв сердца.

К полудню подкатил помощник военного коменданта города лейтенант Сибиряков. Его привезли артиллеристы, вывозившие за реку боеприпасы. Пока лейтенант разбирался в странном происшествии, шофер полуторки бегал за водой для перегревшегося двигателя. Никто не мог внятно объяснить, отчего возникла ночная паника. Несмотря на твердое убеждение Любочки, что в школе был пожар, Сибиряков никаких следов огня, запаха дыма или хотя бы сгоревшей тряпки в здании не обнаружил.

Тратить время на поиски причины глупых детских страхов лейтенант не собирался. С приближением фронта были дела и поважнее. Стоя у открытой дверцы автомобиля, он смотрел на вздымающуюся под ситцевым платьем грудь Любочки и колебался, дать разрешение на немедленные похороны погибших детей или перевезти их в морг при больнице. Но окончательно определиться Сибиряков не успел.

В отличие от лейтенанта Марк Ривун расслышал гул немецких бомбардировщиков задолго. Эскадрилья из шести самолетов пролетала над северной окраиной Острогожска. Маленький городок с разбомбленной железнодорожной станцией их уже не интересовал. Но вот один из «юнкерсов» неожиданно отклонился от общего курса и спикировал к зданию школы-интерната. Внимание пилота привлекло скопление людей у дома казарменного типа и стоявшая рядом машина с военными.

Первая бомба угодила в пристройку школы, обрушив угол здания, а вторая упала прямехонько под колеса грузовика. Снаряды в кузове тут же сдетонировали. Геройство лейтенанта, незадолго до второго взрыва прикрывшего собой Любочку, девушке оценить было не суждено. Взрывная волна превратила их молодые тела в кровавую грязь.

Грохот взрыва двух тонн артиллерийских снарядов слышал уже не только Марк Ривун. Баба, управлявшая телегой, вздрогнула, перекрестилась и ударила несколько раз поводьями по грязному крупу старой кобылы. Некоторое время после этого телега катилась быстрее.