Она моя месть...или любовь?

Глава 2

Яна.

Молча поворачиваюсь в сторону дома.

Я без куртки, в шлёпках, а на улице мороз. Замёрзла так, что скоро начнут стучать зубы.

Но Громов хватает за волосы, наматывая на кулак.

— Мне нравится так делать, — говорит над головой. — Наклоню тебя раком и оттрахаю, детка. Помнишь мои предпочтения?

Злость охватила, но молчу.

Хочу скорее в тепло.

Поворачивает к себе мою голову, тянет за волосы, задирая лицо вверх.

Ловлю его взгляд, а он горит гневом.

— Поцелуй меня, — приказывает.

Что сделать?

Смотрю на него, а он не отрывает взгляд от моих губ.

— Ты же сказала, что не глухая, — смотрит мне в глаза. — Целуй! — рявкает.

Дёрнулась от неожиданности — и снова ухмылка на его лице.

— Нет, — отвечаю уверено, хоть её и нету. — Мне холодно. Отпусти.

Даже удивился моему ответу, приподнимая одну бровь.

— Не люблю слово «нет», ты же знаешь это.

Смотрит мне на губы, а они дрожат, и зубы цокают так громко, что услышат точно все. Недовольно хмурится и, вроде бы, больше не злится.

— В кабинете меня жди, — бросает фразу, отпуская мои волосы. — Обговорим твоё положение.

Удивляет тем, что набрасывает мне на плечи своё пальто, оставаясь в одной рубашке. Смотрю на него, желая увидеть изменения в лице, хоть какую-то эмоцию, а он отворачивается и не смотрит на меня.

— Серый, уведи её, — бросает фразу, отвечая на телефонный звонок.

Снова хватают за плечо.

— Сама пойду, мне больно, — пытаюсь убрать его руку.

Он смотрит поверх моей головы, а потом убирает руку.

Иду за громилой и ощущаю запах парфюма Громова от пальто — древесный с ноткой свежести, будоражит воспоминания. Он всегда пах этим парфюмом, и я до сих пор обожаю этот запах.

Просовываю руки в рукава и кутаюсь в пальто, вдыхая на полную грудь.

Так когда-то пах сильно любимый мной человек.

— Входи, — говорит громила, открывая дверь в кабинет, вытягивая меня из воспоминаний.

Массивные двери с тяжёлой резьбой захлопнулись за спиной, и я осталась одна. Просторное помещение с огромным кожаным креслом, камином, полками с книгами и тем самым столом, за которым он сидит, отдавая приказы, решая чьи-то судьбы.

Как мою будет сейчас решать.

Я не тронула ни один предмет. Стою посреди комнаты, как чужая. Или как проданная, которую только что вручили хозяину.

Что он сделает со мной? — единственный мой вопрос.

Дверь распахивается неожиданно и я вздрагиваю.

Он входит, как всегда — уверенно, неторопливо.

На нём чёрная рубашка, расстёгнутая на одну пуговицу больше, чем нужно. Рукава закатаны, на кисти — тяжёлые часы.

Громов стал старше. Жёстче. Сильнее.

Но его ледяные глаза остались теми же — глаза, от которых однажды у меня сбилось дыхание. Теперь только замирает сердце... от страха.

— Сядь, — его голос спокойный, но в нём звенит напряжение.

Я не сдвигаюсь. Стою как вросшая.

Он прищуривается:

— Не собираюсь повторять. Я не в настроении. Выполняй! — выделяет это слово так, что ослушаться боязно.

Я быстро сокращаю расстояние, опускаюсь в кресло напротив стола.

Пальто всё ещё висит на мне, будто защита или... напоминание, что он когда-то был другим.

Моим...

Он не садится. Подходит ближе, опирается руками о край стола и наклонился вперёд.

Его лицо слишком близко. Я чувствовала дыхание.

— Ты, — говорит он медленно, — была моим самым большим желанием. Моей слабостью. Моей ошибкой.

Я сглатываю от слов, тона и воспоминаний.

— Теперь ты — плата. Моя вещь, детка.

— Вещь? — повторяю это слово.

— Конечно, — он усмехается. — Твой любящий муж продал, согласился на всё. Ты моя, — дотрагивается пальцем до щёки, и я дёргаюсь от него в сторону.

Хочется сказать:

«Не трогай меня».

Но слова заостряют в горле.

Его взгляд... таким он всегда смотрел, когда мог сорваться и вспылить.

— Встань, — холодно говорит.

Я поднимаюсь медленно. Не отводя взгляд, смотрю в его глаза.

Не хочу, чтобы видел мой страх. Дрожать при нём не буду.

Впивается глазами в моё лицо, потом ниже — в ключицу, туда, где под пальто моё родимое пятно.

Он помнит?

Улыбка появилась на его губах, но не тёплая, не ласковая — хищная.

— Ты забыла, Яна... а у меня хорошая память. Я помню, как ты стонала и любила прикосновения. Как дрожала от моих пальцев. Как шептала, что боишься, — но всё равно приходила. А теперь ты снова здесь. Только теперь — без права выбора.

Моё сердце колотится в ушах.

Хочется ответить, высказать всё. Но он продолжает:

— Муж твой меня умолял. Денег не было. Только ты — как последнее, что он мог отдать. И я взял. Как вещь.

Он проводит пальцами по полам пальто. И я вскакиваю с кресла, делая шаги назад, обходя за него.

Преграда смешная, но хоть что-то.

Он наблюдает за мной, присев на край стола.

— Я не обещал быть добрым. Не говорил, что ты будешь жить в уюте и покое, — с довольством сообщает. — Ты не в санатории, Яна. Ты — у меня.

Его глаза вспыхнули, будто пламя коснулось льда.

— И я сам решу, когда, как... и сколько ты мне должна... прикосновений. Не смей отодвигаться, когда прикасаюсь!

Он встаёт со стола.

— Привыкай. С этого дня ты — часть моей жизни. Моих правил. Моей мести. Моего удовольствия, — говорит с улыбкой на губах.

Громов замолкает, но его глаза горят, как у хищника, что слишком долго был голоден.

Он делает шаг, и я отступаю.

Один.

Ещё.

Пока не ударяюсь спиной о деревянную полку книжного шкафа.

Дальше некуда.

Он останавливается вплотную. Его грудь почти касалась моей.

Я слышу, как он дышит — глухо, тяжело, будто сдерживает себя.

— Всё это время... — шепчет, — я мечтал стереть тебя из памяти. Сжечь.

Пауза.

— Но когда ты стоишь вот так, вся дрожащая, вся моя... я понимаю, что хорошо, что оставил всё в памяти. Так моя месть будет красивее.

Я сглатываю от страха.

Господи, помоги.

Он вернул меня прямиком в пекло.

В наше личное пекло.

Громов резко поднимает руку, и я сжимаюсь вся, зажмуривая глаза — думая, что ударит.

Но он просто ложит ладонь на шкаф, у самого моего уха, полностью закрывая путь к отступлению.

— Помнишь, как ты выглядела, когда первый раз пришла ко мне?

Я молчу, а он продолжает:

— Смущённая. Горячая. Живая, — он медленно опускает взгляд на мои губы. — Сейчас ты другая. Холодная. Гордая. Страха много. Но... — он наклоняется совсем близко, почти касаясь губами моей щеки, — ты всё ещё смотришь на меня с желанием.

Он проводит носом по моей щеке, едва касаясь. Останавливается у самого уха.

— Интересно, как скоро ты снова начнёшь шептать моё имя? — опаляет горячим дыханием.

Мурашки гонят по телу.

Я не выдерживаю этого унижения и запугивания. Хватит надо мной издеваться. Отталкиваю его от себя и срываюсь на крик:

— Ненавижу тебя, Вадим! За всё! Хватит!

Он отступает, усмехается:

— Это хорошо, Яна. Ненависть — это первое чувство к тем, кого всё ещё хотят.

Разворачивается и шагает к двери, сжав челюсть, и больше не смотрит на меня.

— Свободна. Иди к себе в спальню. Как понадобишься — позову.

Выходит, громко хлопнув дверью.