Назола

Track 4.

Через пару дней Тёма позвонил Машке и торжественно пригласил её в пафосный псевдо-японский кабак. Она не отнекивалась, как Рост, а восторженно взвизгнула.

— Ой! Только я не умею этими их несчастными палочками есть! — возбуждённо протараторила она. — Ты меня научишь?

— Куда я денусь, — с деланной обречённостью вздохнул Тёма, начав, тем не менее, улыбаться. Машка действовала на него, как какой-то… эндорфин.

В чинной, псевдо-японской благодати среди расписных бамбуковых ширм, иероглифов и кланяющихся официанток в кимоно Машка смотрелась как расписная миска наваристого борща среди фарфоровых блюд с суши. Она с живейшим интересом озиралась по сторонам, едва уместив под низким столиком свои длиннющие ноги в высоких алых сапогах, вертелась и щёлкала палочками — до тех пор, пока Тёма на неё не прицыкнул. Тогда она перестала вертеться и виновато заулыбалась.

— Ты сколько уже в Москве живёшь? Год? И по сию пору не научилась палочками есть? — пробурчал Тёма, взяв её за руку и терпеливо показывая, как надо их держать. — Тебя что, по сушильням ни разу не водили, пускай у тебя даже денег на них и нет? Извини, — спохватился он.

Но Машка не обиделась.

— Я лучше в «Маке» поем или шаурму в ларьке куплю, — рассудительно объяснила она. — Не хожу в кабаки, даже если мужик и приглашает. Потому что я знаю, чего ему от меня взамен надо. А мне этого не надо. Тем более за суши за какие-то.

— А чего ж тебе надо-то, а, Мария Александровна? — слегка опешил Тёма.

— Я влюблюсь, замуж выйду и буду спиногрызов рожать, — весело доложила Машка и прыснула, увидев, как Тёма ошеломлённо заморгал.

«Кинешма!» — подумал он даже с каким-то уважением.

— Но со мной же ты в кабак пошла, — ехидно поддел он.

— Так тебе же от меня ничего не надо, — улыбнулась та виновато и доверчиво.

Кинешма и есть.

— Ошибаешься, Мария Александровна! — с удовольствием возвестил Тёма. — Я тебя сейчас буду спрашивать про Роста, а ты будешь отвечать, — добавил он, дождавшись, когда официантка поставит перед ними заказ и удалится, откланявшись. — Всю правду и ничего, кроме правды.

Машка, чуть не высунув от напряжения язык, наконец подцепила палочками ролл «Калифорния», шлёпнула его на свою белую тарелочку и только тогда подняла на Тёму глаза, ставшие неожиданно серьёзными.

— Тебе ничего не светит, если ты про это хотел узнать, — тихо проговорила она. — Без шансов, Тём.

— Да уж, ты не станешь рубить собаке хвост по кусочкам, — выразительно произнёс Тёма, рассеянно пристраивая палочки рядом с тарелкой.

Есть ему сразу расхотелось, хотя он сегодня не обедал. Машка, конечно, не ошиблась: ему прежде всего надо было узнать именно «про это». Он до сих пор чувствовал тепло объятий Роста, а при мысли о возможном сексе с ним ему хотелось носиться по потолку и стенам, нарезая круги — до такой степени съезжала крыша.

— Какой ещё хвост? — заморгала Машка, с сожалением уставившись на него. — Тём… ты не сердись.

— Какой-какой, сякой, — досадливо буркнул Тёма. — И я не сержусь, просто ты предвзято судишь, вот и всё. Откуда тебе знать, что без шансов? Рост что, уже пробовал с парнями, что ли? Если даже и пробовал, то уж тебе точно не докладывал.

— С ума ты сошёл, что ли? — с искренним изумлением пролепетала Машка, растаращив глазищи. — Зачем ему пробовать с парнями? У него девчонок знаешь, сколько было!

Она даже залилась жарким румянцем до самого выреза своей лимонно-жёлтой кофтюльки.

Вот же… дитя природы!

— И сколько? — тщательно скрывая свой интерес, обронил Тёма.

Машка сосредоточенно сдвинула брови, явно намереваясь как следует подсчитать:

— Ну-у… Когда он вернулся домой, ну, к нам в Кинешму, ему было шестнадцать. Мы…

— Стоп! — Тёма в полном недоумении вскинул руку. — Не тарахти. Откуда вернулся? У него в паспорте место рождения — ваша эта самая Кинешма! И прописка!

— Ну да, — Машка опустила взгляд в тарелку, машинально возюкая ролл в соевом соусе. — Он тут… то есть там и родился, когда они с мамой ещё у бабушки жили… ну то есть когда его мама жила у его бабушки, то есть у своей мамы и родила его, — она наконец справилась и с роллом, и со сложным логическим построением, и облегчённо вздохнула. — Наши квартиры в одном подъезде, и мы вместе в садик ходили, а потом в школу. А когда ему двенадцать сравнялось, они уехали.

— Куда? — спросил оторопевший Тёма. Ему казалось, что он узнал о Росте всё, внимательно изучив его документы. Ан нет!

Парень этот был как матрёшка: с виду простой, но со множеством загадок.            

— В Бердск, это под Новосибом, — тяжело вздохнула Машка. — Там его мама вышла замуж за своего козлину. За Ростикова отчима то есть.

«Ага, начало что-то вырисовываться», — подумал Тёма.

— Позволь, я сам расскажу, что было дальше, — со вздохом предложил он. — У Роста не сложились отношения с этим отчимом, тот… что? Пил? — он дождался Машкиного кивка и продолжал: — Пил, скандалил…

— Бил его, — поёжилась Машка, — пока он не вырос и не начал сдачи давать.

— Но его мамаша, — угрюмо закончил Тёма, тоже вперившись взглядом в свою тарелку, — этого козлину обожала, будто Джульетта Ромео, ну, или думала, как же это она без мужика останется, и бросать его не собиралась. А когда Росту стукнуло шестнадцать, он сам всех бросил.

— Точно, — подтвердила Машка, снова энергично кивнув. — Только это его бабушка, баба Фрося, туда поехала и забрала его. Заявление в опеку написала. Она у него знаешь, какая боевая была! Она и не знала, как ему там плохо, он всё скрывал, но однажды… просто не смог. В общем, он с нею уехал. А у его мамы, у тёти Томы, там родились ещё мальчик и девочка, близняшки… и Рост стал совсем лишним. А я так рада была, когда он вернулся, ты не представляешь!

Тёма представлял.

— Мы же с садика дружим! — на Машкиных губах расцвела нежная и ясная улыбка. — Он приехал и в нашу школу опять пошёл, в наш класс, и всё у него стало хорошо! Он, знаешь, в Бердске в этом из дому сбегал… на улицах болтался. Тусил в Новосибе с рокерами, у них и петь научился, и на гитаре… И с ролевиками всякими ещё! И его даже на учёт там ставили, как неблагополучного...

«Я начал жить в трущобах городских, и добрых слов я не слыхал…» — вспомнил Тёма. И ещё: «Мы гопарям всегда морды били». И ещё: «Я бы их поискал…»

Новосиб, значит.

— А за что его на учёт?! Только за то, что он из дома удрал? А что ему ещё оставалось делать, если его там так гнобили? — вспыхнул он и даже кулаки сжал, но тут же опомнился. — Извини. Просто… почему вы, бабы, все такие… — он закусил губу. — Извини ещё раз.

— Да ничего, — Машка философски подпёрла щёку кулаком, как роденовский «Мыслитель». — Такие дуры, хотел ты сказать?

Он хотел сказать — «суки».

— Дальше что было? — угрюмо поторопил он.

— Бабушка умерла в прошлом году, зимой, — просто разъяснила Машка. — Баба Фрося, Ефросинья Семёновна. И тогда тётя Тома приехала — на похороны… и чтобы решить, что делать с квартирой.

Вот уж что Тёму совершенно не удивило!

— Она продала хату? — мрачно предположил он, вспомнив слова Роста о том, что у него дома, мол, теперь живут другие люди, и потому он кантуется у Машки в общаге.

— Она её сдала, когда Рост в армию ушёл. Ему как раз восемнадцать стукнуло, когда мы ЕГЭ сдали и школу закончили. Ему повестка пришла, и его мама сказала — почему бы ему не послужить, а она пока квартиру сдаст, потому что им деньги очень-очень нужны и они же одна семья. Они сюда, то есть в Кинешму, переехать не могли, тут однушка, а там трёшка, в Бердске-то. А размениваться хлопотно очень.

— И он послужил… — процедил Тёма, снова мгновенно вскипев. — В армии убивают, между прочим, даже если не на войне! Что у него с рукой?

— Н-не знаю… — промямлила Машка, явно соврав, и поспешно зачастила: — Ну вот, Рост вернулся, и оказалось, что его мама квартиру всё ещё сдаёт… и тогда он приехал ко мне. Ему просто больше некуда было.

— Блядь! — с чувством выпалил Тёма. — Какого хуя он всех не погнал из своей хаты, он же там прописан?! Молчи, я скажу — мамаше в её ебенях всё ещё позарез нужны деньги, её драгоценный козлина забухался вконец, деток и козлину надо чем-то кормить… а Росту зачем хата? Он и так счастливый, у него Москва под боком, четыреста кэ-мэ, пускай устраивается там, пашет на стройке или машины моет… нам, блядь, любые дороги дороги! И он согласился, Трубадур хренов, конечно же, согласился! Потому что это же ма-ать, мать её!

— Хорошо, что я пришла к вам на кастинг тогда, — проговорила вдруг Машка дрогнувшим голосом, вертя в руках палочки. — Хорошо, что он пришёл меня встречать. Хорошо, что он встретил… тебя.

В синих глазах её, которые она вскинула на Тёму, стояли крупные слёзы.

Сказать, что Тёма с ней был целиком и полностью согласен, — значило ничего не сказать.

— Не реви. Давай уже поедим, что ли, — предложил он, неловко похлопав её по круглому локтю, — Поедим и перейдем ко второй части Марлезонского балета, то есть нашего познавательного разговора... Эй, ты куда столько соуса льёшь, тундра! Это же васаби!

— Ага, — покладисто согласилась с «тундрой» Машка, глядя на зелёную лужицу, щедро нашлёпанную ею в тарелку, и осторожно потыкала туда роллом. — У, жжётся…

Тёма в очередной раз закатил глаза и подумал, что Рост это постоянно делает, общаясь с ним.

Рост, Рост, Рост… он не выходил у него из головы ни на минуту!

Некоторое время они молча жевали, а потом Тёма разлил по чашкам вкусно пахнущий жасмином чай из пузатого чайничка и решительно произнёс:

— Итак, переходим к вопросу «про это». Кстати, ты ещё девчонок Роста не подсчитала. Хотя мне, если честно, плевать, сколько у него их было. Хоть сотня!

— Нет, что ты! — засмеялась Машка, встряхнув рыжей гривой. — У него…

— Говорю, плевать, — нетерпеливо оборвал её Тёма. — Мне даже неинтересно, почему последняя из них его из армии не дождалась.

Машка предсказуемо ойкнула и распахнула глаза:

— А ты откуда про неё знаешь? Он тебе рассказал?

— Нет, — выдержав паузу, Тёма небрежно объяснил: — Яснее ясного, что какая-то ш***а у него была, но его не встречала, значит, не дождалась.

— Светка Копасова, — с готовностью подтвердила Машка и засунула в рот очередной ролл. — Они гуляли весь одиннадцатый класс. Потом он ушёл в армию, а она поступила в какой-то универ в Питере, и… привет.

— Забудем об этой несчастной дуре, пусть она себе все ногти до локтей изгрызёт, когда наши песни будут в чартах! — Тёма сделал величественный жест рукой, наслаждаясь тем, как зачарованно Машка ему внимает. — Поговорим лучше о сексуальности… с точки зрения статистики. Так вот, спектр человеческой сексуальности очень широк, уважаемая Мария Александровна, у неё множество оттенков. Природа сама закладывает в свою программу некую опцию с таким расчётом, чтобы от трёх до пяти процентов человеческой популяции были геями. Это постоянное соотношение, доказано! Понимаешь? И существует теория, по которой ещё девяносто процентов особей являются перевоспитанными под влиянием социума бисексуалами… а «совсем» гетеросексуалов — тоже весьма низкий процент.

— Ты это вообще к чему? — Машка сосредоточенно наморщила лоб. — Мне вот всегда только пацаны нравились, я в какой процент попадаю?

— Да я не про тебя, — досадливо покривился Тёма. Ну и вот, чему она, спрашивается, так благоговейно внимала?! Он чувствовал себя преподом, безуспешно вдалбливающим урок нерадивому ученику.

— Но и сам ты тоже… — пожала плечами Машка, подцепляя следующий ролл уже двумя пальцами, для удобства. — Спектр спектром, но ты сам-то хоть один разочек пробовал с девчонкой, м?

— Да при чём тут я?! — свирепо взвился Тёма, напугав официантку в кимоно, проворно собиравшую посуду с соседнего столика. — Я тебе пытаюсь втолковать, тундра ты кинешемская, что Рост может быть бисексуален и сам этого не подозревать! Рост! Не я и не ты!

Машка рассеянно облизнула пальцы и подпёрла щеки уже двумя кулаками, опершись локтями на стол — теперь не как роденовский Мыслитель, а как какая-нибудь крестьянка над колыбелью первенца. Просто в полном разгаре страда деревенская, копирайт — Некрасов!

— Тебя не теория сексуальности волнует, ты практически хочешь знать, встанет ли у Роста на одного-единственного парня — на тебя! — произнесла она очень чётко. — И ты хочешь это проверить!

Вновь настала очередь Тёмы ошеломлённо моргать.

— Ты прямая, как… рельс, — резюмировал он с глубоким вздохом. — Допустим. И что?

— Осторожнее, — очень серьёзно сказала Машка. — Осторожнее со своими проверками, Тём, пожалуйста. Рост, он, знаешь… может сто раз примерять, но если уж отрезал — всё, конец. Назад дороги не будет. Меня, если честно, вот правда, честно, не колышет, что ты к нему вот так … и если он будет с тобой, если вы будете парой, меня это тоже ни разу не дёрнет, но…

— Мы с Тамарой ходим парой, проходимцы мы с Тамарой, — через силу усмехнулся Тёма. — Главное, чтобы человек был хороший, а Тамара он или, к примеру, Федя — неважно? Да ты прямо воплощение толерантности, Мария Александровна!

Машка даже не улыбнулась. Глаза её стали глубокими и совсем печальными.

— Да, ты хороший, — негромко подтвердила она. — Очень. И Рост… он самый лучший! Я его люблю, он мне как брат, и всегда был. Но у вас с ним — так, как ты этого хочешь — ничего не получится. Прости.

— Посмотрим, — коротко ответил Тёма — ответил совсем как Рост.

Сердце у него болезненно забилось.

«Посмотрим», — сказал слепой.