Сказ о пути

степной мир. окно

Промир нес девочку на руках. Она вся горела и находилась в полубессознательном состоянии. Наки начала покашливать вчера утром, но поначалу недомогание казалось легким и не внушающим опасения. Но вечером она, никогда не ноющая, вдруг пожаловалась на усталость и почти рухнула на землю. Тут еще полил дождь, и шел полночи, что не могло не усугубить ее состояния.

   Дийк чувствовал, что силы его на исходе. Руки ломило, в спину как будто вбили раскаленный гвоздь. Вокруг расстилалась степь, рыжая и бесконечная, придавленная у горизонта громадой бесцветных небес. Трава была высоченной:  доставала промиру до пояса, а от рыша виднелась только черная кисточка на хвосте, скользившая в отдалении. Ни опасных хищников, ни каких-либо разумных существ в округе не наблюдалось. Именно потому, что мир этот не производил впечатления враждебного, Дийк не спешил менять его на иной. Мало ли что могло поджидать его в новом месте - с беспомощным больным ребенком на руках?

   Промир осторожно опустил девочку на землю, а затем переложил на расстеленное одеяло. Наки тихонько застонала, повернулась на бок и зашлась в приступе кашля. Гох мгновенно очутился рядом и лизнул горячий висок с проступившими капельками пота.

    И что теперь делать дальше?.. Ясно, что без лекарств девочка долго не протянет. Но где и как их достать? Дийк не хотел, чтобы она умирала. Боялся этого - как давно ничего не боялся. И досадовал на себя за свой страх. Когда и почему, черт побери, умудрился он потерять свободу? Стал зависеть от маленькой вздорной девчонки? Пока все было хорошо, он не замечал этого, ему не бросалась в глаза ниточка - да нет, прочная леска, канат, протянувшийся между ними. А ведь раньше он так тщательно обрывал все привязки! Эту, судя по всему, уже не порвать...

   - Мне холодно... - Наки дрожала, несмотря на теплый вечер, и Дийк укутал ее сверху оставшимся куском одеяла и набросил свою куртку. - Я ведь умру, правда?..

   - Это еще что за глупости? Как ты можешь умереть, если мы еще не добрались до твоего бредового детского рая с драконами-бабочками?

   - Ты стал умнее… ты сам сможешь найти это место…

   «Что за характер! – усмехнулся он про себя. – И на последнем издыхании будет подкалывать».

   - Ты меня к нему потащила, ехидная девчонка, тебе и находить! Так что не вздумай сдаваться и бессовестно нарушать данное мне обещание.

   - Я постараюсь...

   Наки опять закашлялась, затем повернулась на спину и закрыла глаза. Сознание ее вновь провалилось куда-то.

   Дийк поднялся на ноги и огляделся, ища, из чего можно разжечь костер. Вот-вот опустится ночь, а они здесь прохладные. Но тут же забыл о своей затее, разглядев  человека, ехавшего верхом на гигантской птице метрах в двухстах от него. Птица рассекала траву мощным обтекаемым корпусом, подобно паруснику на море. Человек явно направлялся в их сторону, но на всякий случай промир замахал руками. Абориген помахал в ответ и ускорил бег своего скакуна. Его уже можно было разглядеть: старик с безбородым лицом цвета скорлупы грецкого ореха, с седыми курчавыми волосами.

   Лишь только абориген спешился, легко, по-мальчишечьи соскочив со спины птицы (она при этом громко крякнула и присела), Дийк бросился к нему. Он был готов на все, на любое унижение - лишь бы тот помог.

   - Отец, умоляю вас, здесь девочка, она очень больна! Нужен целитель, помогите мне до него добраться! Я заплачу, сколько вы скажете.

   Старик оказался маленьким и поджарым. Он был бос, с непокрытой головой, в одном лишь холщовом одеянии, перетянутом на поясе веревкой, с разрезом до бедра, чтобы удобнее было ездить верхом. Высокий лоб с тройным волнистым рядом морщин венчался спутанными колечками седых, с отливом в желтизну, волос. Они вздымались над головой, как дым. Карие глаза смотрели цепко и остро, но ничего угрожающего или настораживающего во взгляде не было.

   - Здесь нет целителя. Здесь никого нет, кроме меня. Но я, хоть и не врач, разбираюсь в травах и снадобьях. Думаю, что смогу помочь твоей девочке.

   Старик подошел к Наки, дрожавшей крупной дрожью под одеялом и курткой, присел рядом и, не касаясь, провел вдоль ее тела ладонями. Затем повернулся к Дийку:

   - Не бойся: в ней не сломано ничего, что я не смог бы починить. Вот только нужные травы, как ты понимаешь, у меня дома. Это не так далеко. Помоги мне устроить ее, и Рум довезет твою маленькую подружку в два счета!

   Он подвел к девочке птицу, держа ее под уздцы. Оторванная от травы, в которой увлеченно выискивала что-то кривым клювом, она недовольно топорщила перья  и клекотала. Вдвоем они осторожно уложили девочку на широкую и мягкую, словно тахта, спину. Дийк шел рядом, поддерживая Наки правой рукой за плечи, а старик вел Рума под уздцы с другой стороны.

   - Как мне называть тебя, отец? - В голосе промира звучали почтение и благодарность.

   - А как зовешь, так и зови, - пожал тот плечами. - Имя, данное матерью при рождении, я уже подзабыл за давностью лет. Можешь еще именовать Привратником.

   - А как получилось, что в целом мире остался лишь ты один?

   - Любишь собирать чужие истории? - Старик взглянул на него с хитрым прищуром. - Поверь, моя не так уж интересна.

   - А все-таки?

   - Ну, что ж. Когда-то давно я совершил предательство. Теперь расплачиваюсь за него тем, что не могу покинуть это место. Должен торчать здесь в полном одиночестве кем-то вроде стража. Но ничего: и моему сроку когда-нибудь придет конец. Во всяком случае, я в это верю. Я смирился с собственным положением и давно не ропщу. К тому же у меня случаются гости. Не часто, раз в несколько лет, но я и этому рад.

   - Гости? Откуда?

   - Как ты, например. В это место рано или поздно попадают все проходящие сквозь миры. Это своего рода врата. Или, точнее, Окно, сквозь которое можно увидеть нечто важное. Так что правильнее будет называть меня Приоконником, а не Привратником, - старик коротко рассмеялся, издав рассыпчатые шелестящие звуки. Приостановив на миг птицу, он поправил сползающее со скользких перьев тело девочки. - Странно, что вас двое. Обычно подобные тебе предпочитают одиночество.

   - Я тоже предпочитал, - буркнул Дийк. - Пока она не навязалась на мою голову. Теперь вот мучаюсь.

   - Проходящим миры  не так-то легко навязаться, насколько я успел изучить ваш народец. Молодец, девочка!

   Старик вновь рассмеялся, весело и с одобрением.

   - Послушай, отец! Ты давно живешь и многое знаешь. Может быть, ты слышал о мире под названием Алуно? - Негромко, словно открывая постыдную тайну, Дийк добавил: - Это рай такой, и мы его ищем.

   - Уверен, что он существует, - откликнулся старик. - Есть множество райских миров. А еще есть великое множество тупиков, из которых очень трудно выбраться. Каждый из приходящих сюда что-то ищет, и все эти путники по-своему сильны и мужественны. Но лишь единицы не застревают в тупике или в иллюзорном рае, приняв его за настоящий.

   - Недавно мы побывали в таком, в иллюзорном, - усмехнулся промир. – Не застряли. Но отчего так выходит? Ты же говоришь, что райских миров много.

   - Видимо, добираться туда надо другими путями. Вас двое - вам проще. А может, сложнее, не знаю. Здесь есть Окно, я уже говорил. Каждый видит в нем что-то свое. И для кого-то это оказывается помощью, а для кого-то, наоборот, преградой.

   - А что они там видят?

   - Они не рассказывают. Да я и не спрашиваю. Зачем мне чужие жизни, когда у меня есть своя?

   - Ты и мне разрешишь посмотреть в это Окно?

   - Конечно. Только всему свой срок. Пока у нас есть более существенное дело. Смотри, как незаметно за разговором летит время! Мы уже пришли, и ночь не успела нас захватить в дороге.

   Жилище старика было глиняным, с лохматой крышей из веток. На макушке виднелось большое гнездо из тех же веток, из которого испуганно выглянули и тут же скрылись две пестренькие птичьи головы.

   С помощью Дийка Привратник бережно снял девочку с широкой спины своего скакуна, внес в хижину и устроил на лежанке. Внутри оказалось уютно и чисто, ни одной лишней или громоздкой вещи: самодельный стол и лавки, плетеные циновки на полу, низенькая добротная печка, которую хозяин тут же принялся растапливать. Промир порывался помочь хоть чем-нибудь, но тот с усмешкой покачал головой: мол, не немощный, сам справлюсь. Он усадил гостя за стол, придвинул к нему миску с подогретой рассыпчатой кашей и холодный напиток с кисло-сладким вкусом.

   - Мяса я не ем, так что уж извини. Огородик у меня скромный, но это сытная пища. Надеюсь, она сполна восстановит твои силы.

   - Спасибо, отец. И за еду, и за кров. А главное - за Наки.

   Привратник покачал головой.

   - Рано тебе меня благодарить. Расскажи лучше о местах, где побывал, что интересного там видел. А я пока травы буду заваривать, чтобы девочку твою лечить.

   Он засуетился у очага, и скоро по хижине растекся густой запах - терпкий, вязкий, вызывающий желание дышать глубоко и мерно.

   - Я мало о чем могу рассказать. Разве что, чужие сказки. Вряд ли они будут тебе интересны.

   - Ты так много путешествовал и ничего не запомнил? - удивился старик.

   - У меня дырявая память. В ней отчего-то задерживаются лишь пейзажи, а люди и судьбы выпадают куда-то.

   - Ну, так расскажи про пейзажи. Я ведь, кроме этой степи, и не видел почти ничего.

   Дийк послушно заговорил. Он рассказывал о великой грозе, которую видел за несколько миров до встречи с Наки. Небо тогда по цвету сравнялось с землей, а молнии сверкали так часто, что на ни секунду не становилось темно. Трудно было дышать, волосы на голове стояли дыбом от разлитого в воздухе электричества. И было странно: почему он еще жив, почему ни одна из тысяч молний не испепелила его. Хотелось спрятаться, укрыться в глубокую нору или погреб, но было некуда – гроза застала вдали от жилищ, на холмистой равнине. И одновременно тянуло забраться высоко-высоко, чтобы можно было дотронуться до сизых туч руками, а яркие плети молний свистели бы у самого уха...

   Еще он рассказывал о пляже с черным песком, который омывали волны океана темно-алого цвета. Вода в нем была такой густой, что в ней нельзя было утонуть, но лишь завязнуть, как в киселе. В океане жили странные создания, умевшие менять форму тела, перетекая из одного в другое, словно из сосуда в сосуд. Они выплывали на поверхность глухой ночью, полупрозрачные, жемчужно-розовые и лиловатые, и пахли, пахли так необычно и прекрасно, что хотелось умереть, когда они погружались на дно, унося свои ароматы...

   Он вспоминал снежные равнины мира Наки, где солнце дробилось на мириады искорок в твердых кристаллах и резало до обильных слез глаза, и так странно было, обернувшись, видеть собственные узкие следы, тянущиеся цепочкой, и рядом круглые отпечатки лап рыша. Следы нарушали гармонию бесконечного блистающего белого, и в то же время казались посланием на чистой бумаге, очень важным, меняющим привычное течение жизни чужого мира...

   Дийк говорил, и собственная речь мало помалу вводила его в состояние транса. Он вновь видел все, о чем рассказывал, ощущал дивный запах странных океанских созданий, и привкус терпкой зелени на губах под кронами тысячелетних вязов в священной роще, и душную трясину разноцветных болот, и потусторонний холод горных вершин.

   Когда он замолчал и включился в реальность, обнаружил, что слушают его уже двое. Даже трое - если считать растянувшегося под лавкой Гоха, озадаченно пялившего на хозяина золотые глазищи и в непонятном волнении подергивавшего лапами.

   Наки уже не лежала, а сидела, завернувшись во что-то яркое, вроде лоскутного одеяла, и медленными глотками тянула горячий настой из глиняной кружки. Старик сидел рядом и, приобняв ее за плечи, поддерживал кружку ладонью.

   - Я и не знала, что ты так умеешь. Что в тебе есть такое! - Ее голос звучал слабее обычного, но несравненно бодрее, чем накануне.

   - Я и сам не знал.

   Промир отвернулся от их глаз, чувствуя себя опустошенным. Словно он не просто вспоминал, а долго и последовательно освобождался от чего-то.

   - А какие у тебя еще есть скрытые достоинства, о которых я не подозреваю? Хотелось бы узнать: ведь ты мой попутчик. Вдруг ты ночами вышиваешь гладью или вяжешь варежки, а я и не догадываюсь.

   - Нет, этим я точно не занимаюсь, не беспокойся! - Дийк фыркнул. - Это бабское дело, а я мужчина.

   - Жаль, - девочка вздохнула. - Мне давно хотелось иметь вязаную шапочку, а то уши часто мерзнут. Может, стоит научиться?

   Промир с рычанием вскочил на ноги, прыжком достиг лежанки, но вместо того чтобы задушить насмешницу, растрепал ей волосы.

   - Я дико рад, что тебе лучше. Никогда больше не смей меня так пугать, вредная, противная девчонка!

   Наки тихонько захихикала. Она прислушалась к себе и кивнула:

   - Да, мне лучше. Только спать очень хочется. Дедушка, - повернулась она к хозяину дома, - можно, я посплю?

   - Конечно, малышка.

   Она повозилась на лежанке, устраиваясь поуютнее. Перед тем как окунуться в целительный сон, Наки схватила ладонь старика и горячо пожала ее.

   - Спасибо тебе, дедушка! И тебе тоже, - вспомнила она про своего спутника. - Спасибо, что не бросил меня, когда я стала обузой. Обещаю, что больше так не буду.

    - Никогда не будешь болеть? – уточнил он.

    - Не буду. Вернее, если заболею, тут же умру.

   - Договорились. А теперь спи, Наки, - наклонившись, промир поцеловал ее в лоб. И с радостью отметил, что жар почти спал.

   - Завтра девочке станет совсем хорошо...

   Они сидели со стариком на улице, у дверей хижины, и разговаривали вполголоса, чтобы не потревожить ее сон.

   Привратник вытянул худые жилистые ноги и неторопливо поглаживал большую лобастую голову рыша, которую тот пристроил ему на колени. Гох тихонько посвистывал, должно быть, исполненный той же благодарности, что и его хозяин - за Наки, за кров и еду. Он старался выводить рулады нежные и мелодичные и от избытка прилежания подрагивал темной кисточкой на хвосте и часто моргал.

   Бесцельно слонявшийся по двору голенастый Рум поглядывал на зверя с неприязнью, видимо, ревнуя.

   - Спать, иди спать, Рум...

   Но птица сердито топнула лапой, протестуя. А затем принялась демонстративно и шумно искать что-то - или кого-то - у себя под крылом.

   - Я даже не знаю, чем отблагодарить тебя...

   - Пустяки! - Старик пренебрежительно махнул рукой. - Да ты и так уже отплатил: давно я не слыхал такого увлекательного рассказа. Развлек ты меня и порадовал, как никто. Те редкие гости, что приходили до тебя, тоже рассказывали о том, что видели и пережили. Но так ярко, так… волшебно не получалось ни у кого.

   - Спасибо на добром слове. Но, знаешь, отец, я покривил душой: я запомнил не только пейзажи. В тех мирах, по которым бродил уже с Наки, порой что-то удивляло, или потрясало, или даже ужасало. Я запомнил их до мельчайших деталей, но вот рассказывать отчего-то не тянет.

   - Это понятно…

   - Тебе понятно? Тогда объясни, потому что сам я не понимаю.

   - Я думаю, дело в том, что явления природы, пейзажи, грозы и бури, даже устрашая, возвышают наш дух, обогащают мир внутренний. А удивительные, страшные, больные или извращенные нормы, по которым живут обитатели разных миров, считающие себя разумными, только ранят или вызывают болезненное недоумение и горечь. Вот смотри, - он повел подбородком во тьму. – Моя степь. Что в ней такого? Трава да простор. Ветер и запахи… Да еще небо. За сотни лет должны бы осточертеть до зубной боли. Но я не променял бы это однообразие на жизнь в большом городе.

   - Да, наверное, ты прав. – Дийк помолчал, а затем неожиданно для себя выдохнул: - Отец, я устал! - Он сам не понял, отчего вырвались эти слова. Наверное, ночь была такой тихой, а звезды светили настолько чисто и грустно, что так и подмывало раскрыть душу. - Я хочу покоя. Не могу больше двигаться - беспрерывно, безостановочно, бесцельно. Хочу найти тот мир, о котором твердит Наки, и остаться в нем. Остановиться, наконец.

   - Останавливаться нельзя, - мягко возразил старик. - Человек растет, только пока движется. Стоит ему остановиться, расслабиться, замереть - как он начнет уменьшаться, стираться. Покой имеет смысл искать в себе, а не вовне. И даже когда найдешь свой райский мир, не стоит останавливаться. Ведь расти можно не только вширь, но и вглубь. Вовсе не обязательно бежать по горизонтали, когда можно прыгнуть вверх.

   - А что там, вверху?

   - То же движение, тот же путь.

   - Знаешь, отец, как-то тоскливо становится от нарисованной тобой картины, Словно человек - это некий вечный двигатель, механический и неостановимый.

   - Нет, ты не прав. Почему механический? Чем больше ты пройдешь, тем больше станешь. И тем сильнее полюбишь сам путь. Вам, проходящим миры, проще: вы можете расти быстрее, двигаться сквозь. Тогда как обыкновенным людям не вырваться за рамки одного бытия. Приходится либо расти в нем, тесном и маленьком, либо завязнуть, потонуть во внутренних тупиках... Ох, что же я творю! - прервал он свою речь неожиданным горьким восклицанием.

   - Я бы не прочь остаться в каком-нибудь уютненьком тупике - лишь бы там водились синекрылые драконы! - усмехнулся Дийк.

   Привратник не ответил.

   - Что-то не так? - обеспокоился промир.

   - Да. Опять увеличиваю себе срок - срок пребывания в этой пустыне.

   - Прости, если я чем-то...

   - Ты не при чем, путник, - старик со вздохом потер высоченный лоб, подергал курчавую прядь над ухом. Гох, перестав свистеть, поднял голову и обратил на него обеспокоенный взор. - Я забылся, увлекся. Принялся поучать, как когда-то прежде.

   - И что в этом плохого?

   - Мне нельзя никого учить. Мне следовало бы вообще замолчать, утихнуть. Стать таким, как эта трава, - он пошевелил босой ступней влажные от ночной росы стебли.

   - Не понимаю... Наверное, это как-то связано с твоим прошлым. Оно мне неведомо, но все равно прошу меня извинить за невольно причиненную боль.

   - Тебе не за что извиняться. Но ты и впрямь хочешь услышать мою историю? - Привратник покосился на собеседника. Дождавшись кивка, заговорил, осторожно убрав с колен голову рыша и подтянув их к груди, словно озябнув. – Ты ищешь райский мир, следовательно, делишь миры на райские, адские и промежуточные, так?

   Дийк неуверенно кивнул.

   - А как ты думаешь, этот вот мир, где только степь, небо и ни одного разумного существа, кроме меня, он какой?

   - Нечто среднее?

   - А вот и не угадал!

   - Неужели адский? – удивился промир.

   - Один и тот же мир для одного может быть раем, а для другого адом. Живи я здесь не один, а с бесконечно любимым человеком, ощущал бы себя в раю. А так… Что-то вроде ада, да. Но заслуженного.

   - Неужели ты мог совершить что-то плохое? 

   - Я совершил предательство. Грех немалый. Когда-то я был очень авторитетным человеком. Меня называли мудрецом, обретшим истину. Я прочел тысячи книг и, помимо чужих мыслей, имел свои собственные. У меня было много учеников, преданных молодых людей, впитывавших каждое мое слово с почтением и придыханием. Один из них, всего один, как-то посмел не согласиться со мной, оспорить мое мнение. Годы спустя я понял, что он был прав тогда. Но даже если бы он ошибался, если бы по молодости сказал глупость, это ничего бы не изменило. Меня сильно разгневали его слова - показались нарушением иерархии. Что станет с миром, если цыплята будут учить петухов? Я высмеял его, очень едко, в присутствии многих людей. Изобразил вздорным, горделивым и лживым. Я предал этого мальчика, поскольку в его глазах был воплощением доброты, мудрости и справедливости. Вот так...

   - И что было дальше? - тихо спросил промир.

   - Дальше? Юноша ушел и вскоре погиб - наше государство как раз в то время развязало войну с соседями. Надо заметить, до этого он ни разу не брал в руки оружие и вид крови и чужих страданий приводил его в содрогание. А я, спустя положенный мне срок, оказался здесь, - Привратник повел рукой, отчего одна из пестреньких птиц, присевших было к нему на плечо, вспорхнула и вернулась на крышу. - Здесь некого учить, кроме насекомых, сусликов да птах. Здесь мне приходится возделывать землю, чтобы прокормиться - мне, в былые времена не державшего в руках ничего тяжелее книги. Первое время я пытался умереть. Не работал, не сажал зерно, просто лежал и смотрел в небо - то синее, то черное, то розовое, то золотое. Но умирало не тело, умирал мой разум: я зацикливался на суетных мыслях о пище, забывал свои знания, терял ясность восприятий...

   - Совсем, как у меня! - вклинился в его речи Дийк. - Я тоже могу жить без пищи, но, если не поем пару дней, охватывает тоска и апатия.

   - Да... Меня не прельщало превратиться в животное, и пришлось в конце концов взять в руки мотыгу. Разум вернул себе первоначальную ясность, но каждую ночь тянуло выть по-волчьи - от тотального, от беспробудного одиночества.

   - Еще бы, - сочувственно пробормотал промир. - Быть окруженным учениками, а потом только голая и пустая степь...

   - Я скучал не по ученикам - их отсутствие было терпимо. Меня убивала разлука с подругой. Подруга, жена, муза... Мы прожили с ней сорок девять лет, не расставаясь ни на день.

   Привратник умолк.

   Дийк тоже молчал, чувствуя, что любое слово прозвучит сейчас фальшиво.

   - Кажется, ты загрустил, юноша? - Старик рассмеялся, но не обычным рассыпчатым и легким смехом, а явно заставляя себя. - Печальная часть закончилась. Со временем я приручил Рума, изъездил все доступное мне пространство, повидал с дюжину странников вроде тебя, и стало повеселее. Хотя порой мечтаю о полном одиночестве, не нарушаемом никем. Ведь тогда наказание мое закончится быстрее.

   - Почему?

   - Я уже говорил – ты не обратил внимания. Мне нельзя учить, наставлять, беседовать хоть с кем-либо с высоты мудрости или знаний. Нужно стать смиренным и тихим, как эта трава, эти малые птахи. Только тогда заключение мое подойдет к концу. Но я слаб, и снова и снова впадаю в наставительный тон. Особенно, если странники попадаются любознательные и думающие, как ты.

   -  Прости, отец…

   - За что ты просишь прощения? За то, что умен и пытлив? – Старик опять рассмеялся, уже не так искусственно. - Ступай-ка спать, путник! Хватит унылых исповедей. Завтра на рассвете я отведу тебя к Окну - в другое время туда не попасть.

   - Доброй ночи, отец. Пусть сны твои будут такими же ясными и чистыми, как твое сердце!

   - Спасибо, - Привратник взглянул на него по-особому. Казалось, он хотел добавить еще что-то важное. Но передумал.

   Дийк поднялся на ноги и зашел в хижину, а старик остался снаружи, продолжая смотреть в усыпанное звездами небо и почесывать за ухом Гоха, чей посвист давно перешел в сопение.