Сказ о пути

степной мир. окно (часть 2)

   Было еще сумрачно, лишь на горизонте подсвеченное розовым небо предвещало скорый рассвет, когда хозяин разбудил гостя. Наскоро перекусив в молчании, чтобы не потревожить сон Наки, они вышли из дома. Идти было недалеко: метрах в трехстах от хижины в земле виднелась большая воронка, словно от взрыва, поросшая травой - не такой, как в округе, но густой, короткой и ярко-зеленой. У края ее Привратник остановился.

   - Спускайся вниз, там сам разберешься. Дорогу назад, думаю, отыщешь без труда. А я вернусь к твоей спутнице - покормлю и напою отваром, когда проснется.

   Спуск был крутым, и промиру пришлось ползти на четвереньках, цепляясь за траву и вызывающие доверие кустики. Поэтому дна он достиг вспотевшим и исцарапанным. Не зная, что именно нужно искать, Дийк огляделся. И тут же понял, что нашел - хотя окно это напоминало мало. Как, впрочем, и дверь. Больше всего обнаруженное походило на искусственный водоем в форме ромба, но заполненный не жидкостью, а разноцветным песком.

   Присев у его края, промир уставился на песок. Словно под давлением его взгляда, песчинки обрели прозрачность и задвигались - сначала хаотично, затем сплетаясь в спирали и круги, вращавшиеся в разных направлениях. От их мелькания и коловорота у Дийка закружилась голова. Он хотел отодвинуться, но с удивлением понял, что не в силах совершить это простое движение. Отвернуться также не получилось...

   Мир вокруг исчез. Сквозь прозрачный песок замелькали картинки его прошлого - из сотен миров, которые он проходил, из которых бежал. Калейдоскоп лиц, одежд, зданий, пейзажей; россыпи чужих слов; отголоски песен и боевых маршей... Всё, что он видел и проживал последовательно, мелькало и звучало одновременно. На секунду ему показалось, что промелькнул мир, о котором говорила Наки. Он сразу узнал его: незнакомый пейзаж был настолько прекрасен, что защемило сердце. Но тут же дивный мир (Алуно?) исчез, пляска образов стала замедляться и, наконец, замерла. Дийк увидел больничную палату: стены цвета топленого молока, цветущая герань на подоконнике, доносящиеся из открытой форточки шумы большого промышленного города. На постели лежал человек. Глаза его были закрыты, а от шеи и запястий тянулись провода, подсоединенные к аппаратам, мигавшим зелеными и желтыми огоньками.

   Промир вгляделся в лицо больного. Оно было незнакомым, но отчего-то неуловимо волновало. Обычное лицо: безмятежный крепкий лоб, породистый нос, густые брови. И все-таки... Додумать ему не дали - дверь распахнулась, и в палату вошла медсестра в коротеньком халате салатного цвета. Присев у аппаратуры, она раскрыла принесенную с собой тетрадь и принялась что-то записывать, сверяясь с показаниями огоньков и цифр.

   Дийк невольно залюбовался ею. Да и было чем: короткая стрижка, мальчишеская и озорная, длинная и очень выразительная шея - загорелая, с золотистым пушком, стройная и женственная. Кисти рук тоже были выразительными, и глаза, и скулы, и круглые ключицы, видневшиеся в вырезе халата. Все было необыкновенным, и в то же время естественным - редкое сочетание. Что его вызывало? - он не смог бы объяснить.

   Закончив с показаниями приборов, девушка обернулась к больному.

   - Ну, здравствуй, Лешик! Соскучился по мне? Я вчера не смогла придти - попросила меня подменить, потому что мама приехала. Я ее почти год не видела. Сегодня уезжает - очень захотелось побыть с ней подольше. Так что, ты уж не обижайся на меня, ладно?

   Этот голос, прохладный и мелодичный, был ему знаком. Как и запах лавандового мыла. И то и другое - из его монотонных и нелюбимых снов, в которых нельзя пошевелиться, где только слышишь, обоняешь и мыслишь, и ничего больше. Но что это может означать? Неужели тут, на постели, лежит он сам? Нет, это глупо. Они вовсе не похожи с этим парнем - ничего общего!

   Девушка между тем продолжала:

   - Хочешь, я тебе сегодня опять почитаю? Я взяла "Хроники Нарнии", это детская книжка, но ты не смейся, она очень-очень хорошая и интересная - и для взрослых тоже. В детстве я ее просто обожала. Мечтала, чтобы и со мной случилось что-то подобное тому, что произошло с главными героями - четырьмя английскими детьми. Мечтала попасть в волшебное место, в необыкновенный мир. Я даже выискивала всякие необычные двери и входила в них, зажмурившись, надеясь, что, когда открою глаза, окажусь в сказочном королевстве, увижу доброго великана или льва Аслана. Даже в старые шкафы входила - только не смейся! - в огромные резные шкафы. Но за дверями все было такое же обычное, как и перед ними, а в шкафах было тесно и пыльно. И мне было так обидно, что хотелось плакать, что я частенько и делала: ревела в три ручья за этими обманчивыми дверями... Ладно, что там прошлое вспоминать! Ты лучше слушай...

   И девушка, раскрыв потрепанную книжку, принялась читать:

   - Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси...

   Дийк заслушался. Ему было и странно, и неуютно, и даже страшновато. И в то же время очень не хотелось отрывать взор от девушки. От ее удивительной шеи, тонких пальцев, осторожно переворачивающих страницы, мальчишеского вихра на макушке. Она читала негромко и необычно, выделяя в предложении не главные, а второстепенные слова, отчего смысл причудливо искажался. Когда, в особенно выразительных местах, она наклонялась к больному, аромат лаванды становился слышнее.

   - ..."Как странно", - сказала она и сделала еще два шага вперед. В следующую секунду она почувствовала, что ее лицо и руки упираются не в мягкие складки меха, а во что-то твердое, шершавое и даже колючее...

   Но вот прохладный голосок стал отдаляться. Предметы больничной палаты расплылись, распались на бесчисленные разноцветные песчинки...

   Дийк очнулся на краю воронки, не помня, как оттуда выбрался. Солнце клонилось к западу, в животе ныло от голода. Казалось, что видение длилось несколько минут, на самом же деле прошел почти целый день.

   Подходя к хижине, он увидел Наки, с визгом носившуюся во дворе наперегонки с Гохом и Румом. Скаковая птица подпрыгивала и покрякивала на бегу, суматошно и заполошно, но при этом смотрела под ноги - дабы не наступить на кого-нибудь ненароком. Радостный рыш то пытался ее напугать, пригибаясь к земле и изображая готовящегося к прыжку барса, то устремлялся за девочкой, клацая зубами, с широченной улыбкой на морде.

   Старик сидел тут же, наблюдая за их играми с расслабленно-ласковым выражением. Увидев Дийка, он приветливо покивал и поднялся.

   - Я там еды вам приготовил в дорогу. Ничего существенного, но, думаю, пригодится. Да и ужин тебя ждет: поешь, пока не совсем остыло.

   - Спасибо, отец.

   - Не обижаешься, что выпроваживаю на ночь глядя? Конечно, вы можете и переночевать. Но я боюсь, говоря по правде, что опять за ночным разговором меня занесет в учителя и мудрецы.

    - Какие обиды, отец! Я бесконечно тебе благодарен. Думаю, и вздорная девчонка тоже.

   - Вздорную девчонку полюбил мой Рум. Вот кто расстроится, когда вы уйдете!.. -  улыбнулся Привратник.

   Дийк уплел за обе щеки все, что нашел на столе. Интересно, с чего он умудрился так проголодаться? Запыхавшаяся от беготни Наки пристроилась напротив него, подперев лицо ладошками.

   - Ты выглядишь так, словно влюбился, - заключила она. - Может, расскажешь, что видел?

   - Нет. По крайней мере, не сейчас.

   - Что ж, - она вздохнула разочарованно. - Тогда пойдем?

   - А ты в свое окошко заглянуть не хочешь?

   - Я спрашивала у дедушки: говорит, мне еще рано, - она сморщилась с сожалением. - Хоть я и умна не по годам - как слышу со всех сторон то и дело.

   - Тогда пойдем, - он не отреагировал на шутку. - Нужно попрощаться с Привратником и поблагодарить за все.

   - Я уже попрощалась и поблагодарила - и за себя, и за тебя. Он, кстати, уехал только что, на этом своем чудном Руме. Вот забавная птичка! Я поцеловала его напоследок в клюв. А он так захлопал крыльями, что поднял маленький ветер.

   Дийка кольнуло, что старик с ним не попрощался. Но он отогнал эту мысль как нехорошую, неправильную. Привратник сделал для него очень много, и обижаться было бы крайне неблагодарно. Наверное, опасается, что, прощаясь, опять примется наставлять и учить. Бедняга…

   - Ну что ж, тогда тащи наши пожитки, Наки. И зови Гоха!

   ................................................

   - Он меня бросил, представляешь? Это было бы так грустно, если бы не было так смешно. Он два года меня добивался. С цветами у подъезда сторожил. Потом три года жили вместе, ни разу не изменил - это я точно знаю. И тут - на тебе! Нет, я понимаю, что безумной любви, о которой романы и стихи пишут, с моей стороны не было, даже в самом начале. Но ведь было доверие, была теплота. И так обидно теперь, знаешь, Лешенька, хоть я и понимаю, что во мне сейчас говорит лишь оскорбленное женское самолюбие...

   Этот голос уже не был безликим. Он обрел лицо, плоть. Память услужливо подставляла нужные детали: мальчишечий (или птичий?) хохолок волос на макушке, длинные нежные пальцы, загорелый изгиб шеи. И впервые ему не захотелось покидать этот сон, прежде столь тягостный. Страстно хотелось иного: выбраться из тисков неподвижности, шевельнуть сначала пальцем, затем рукой, а потом приподняться всем туловищем, встать с постылой кровати. Открыть глаза, заговорить. Увидеть герань на подоконнике, ошеломленное лицо Лели, обнять ее - чья жалобная речь перешла уже во всхлипы, детские, обиженные... Взъерошить короткие волосы. Утешить. А потом... Что будет потом, он не представлял. Но отчего-то был уверен, что найдет, чем себя там занять.