Лучший друг мужа

Глава 4. Свадебное платье

(От лица Екатерины)

Шкаф в спальне скрипит, как старый пароход, когда я открываю дверцу. Платья висят плотным строем, словно солдаты, забытые на поле давно закончившейся войны. Среди них — оно. Белое, с кружевными рукавами, которые когда-то обнимали мои плечи, а теперь болтаются, как паруса на безветренном море. Вынимаю его осторожно, будто достаю из гроба собственное прошлое. Пыль оседает на пальцах, и я чихаю — громко, так, что фикус в углу вздрагивает, сбрасывая ещё один жёлтый лист.

Владимир на работе. Его смены стали длиннее с тех пор, как он стал старшим. Говорит, это ради нас, ради будущего. Но будущее пахнет здесь плесенью и дешёвым освежителем воздуха. Расстилаю платье на кровати, глажу ладонью по талии, где когда-то сидело идеально. Теперь ткань образует складки, как морщины на незнакомом лице. Снимаю растянутый свитер, стягиваю джинсы. Кожа мурашками встречает холод комнаты.

Платье скользит по телу, слишком свободное в груди, слишком широкое в бёдрах. Закрываю глаза, представляя, как Владимир расстёгивал молнию в первую ночь. Его пальцы дрожали, а голос смешивался с запахом шампанского. «Ты самая красивая», — шептал он, но сейчас, глядя в зеркало, я вижу женщину, которую не узнаю. Волосы тусклые, плечи ссутулены, будто несут невидимый груз. Белый цвет кажется грязным на фоне серых стен.

Звоню маме. Трубку берут на пятый гудок. «Кать?» — её голос хрипит, как всегда после утренних сигарет. «Привет, это я…» — начинаю и замолкаю, не зная, как объяснить, что примеряю свадебное платье посреди дня. «Опять скучно?» — она вздыхает, и я слышу, как стучит ложкой о кружку. Готовит кофе, как делала это каждое утро последние тридцать лет. «Мама, а ты помнишь, как говорила, что замужество — это как новая жизнь?»

Пауза. Фоном — звук включённого телевизора. Сериал про врачей, где все постоянно кричат и падают в обморок. «Ну и? — она отхлёбывает глоток. — Он бьёт тебя?» «Нет! — почти кричу я, хватая себя за запястье, где след от резинки для волос. — Просто… Мне кажется, мы стали чужими».

Смех. Короткий, как удар хлыста. «Терпи, — говорит она, и ложка снова звякает. — Все так живут. Ты что, королева, чтобы счастья ждать?»

Платье давит на рёбра, хотя оно слишком велико. Расстёгиваю молнию, сбрасываю ткань на пол. Оно ложится призраком у моих ног. «Мама, а если… — глотаю ком в горле, — если я хочу уйти?»

Тишина. Поток воды — она моет кружку. «Куда? — наконец произносит она. — У тебя ни работы, ни денег. Квартира его, мебель его. Даже это платье, — я вздрагиваю, будто она видит меня через экран, — ты же сама говорила, он за него полгода копил. Терпи. Все женщины терпят».

Вешаю трубку. Телефон падает на ковёр, и экран трескается — тонкая паутинка, как те трещины на асфальте во дворе. Сажусь рядом с платьем, обнимаю колени. Фикус сбрасывает ещё один лист.

В шкафу, за коробкой с открытками, нахожу альбом. Свадебные фото. Владимир в костюме, который теперь висит в шкафу на размер больше. Я в этом платье, с румянами, которые делали меня похожей на куклу. На заднем фоне — мама. Улыбается, но глаза пустые, как бутылки из-под шампанского.

Роман звонит вечером. Владимир дал ему мой номер, чтобы «развеять скуку». Говорит о курсовой, о том, что завтра принесёт книги. Его голос звучит глухо, будто он говорит из-под земли. «Всё в порядке?» — спрашивает он, когда я молчу слишком долго. «Да, — отвечаю, глядя на платье, которое так и лежит на полу. — Просто… примеряла старые вещи».

Он смеётся. Звук тёплый, как шарф на морозе. «Надеюсь, не форму пионера?» Шучу, что хуже. Рассказываю про платье. Про маму. Про трещину на телефоне. Он слушает, не перебивая. Потом говорит: «Знаешь, в физике есть понятие «точка невозврата». Когда объект уже не может вернуться в исходное состояние».

«И?» — спрашиваю я, проводя пальцем по трещине на экране.

«Иногда нужно разбиться полностью, чтобы собраться заново».

Владимир возвращается в девять. Платье уже висит в шкафу, телефон прикрыт салфеткой. «Пахнет духами», — морщится он, снимая куртку. Говорю, что проветривала. Он кивает, включает телевизор. Новости: авария на ТЭЦ, повышение тарифов, прогноз дождей.

Ночью встаю пить воду. Прохожу мимо шкафа, дотрагиваюсь до рукава платья. Ткань холодная, как кожа мертвеца. Возвращаюсь в постель, прижимаюсь спиной к Владимиру. Его дыхание ровное, рука тяжело лежит на моём боку.

Утром нахожу в холодильнике записку от Романа. Он заходил, пока я спала. «Для платья», — написано на коробке. Внутри — булавки. Маленькие, серебряные, с жемчужными головками. «Чтобы ушить», — объясняет вторая записка. Сижу на кухне, втыкаю булавки в ткань, пока Владимир храпит в спальне. Каждая булавка — укол, напоминание, что я ещё живая.

Фикус сбрасывает лист прямо в коробку с булавками. Кладу его на ладонь. «Терпеть или ломаться?» — спрашиваю. Лист молчит, но когда я подношу его к свету, вижу — прожилки образуют узор, похожий на дорогу.