Иное

Глава восьмая

«Хорошо все-таки, что я мертвая», - пронеслось в моей голове.

И громко охая, я начала подниматься с пола, а сев потерла ударенный затылок, ощущая боль и тихое гудение внутри головы.

Впрочем, если бы я была живой, то от такого удара мгновенно «откинула ножищи», а так только гул. Сначала глухой такой, а потом нарастающий, барабанный бой, и неожиданно зычный плюх.

А … да это опять нечистоты пришли, констатировала я и тотчас вскочила на ноги, чтобы значит, эта гадость, не окатила меня сверху. И на ходу обернувшись, заметила, что по чаше унитаза, по которому проехалась моя пудовая голова, пошла тонкая такая трещина, теперь и из нее вытекали жидкие фекалии.

Потирая голову, я развернулась, шагнула к окну и радостно вскрикнула. Потому как створка окна наверху теперь выглядывала из-за соседней почти на два пальца. Но не это главное… главное - это то, что подоконник полностью лопнул в середине, прямо на стыке двух створок. И теперь та часть в которой был намертво утоплен шпингалет, была приподнята вверх, наверно во время рывка, я наступила на поломанный край, и он лопнул, при этом образовав нечто вроде односкатной крыши.

Я стояла, глядела на развороченный подоконник и обдумывала, успею ли я выдернуть эту часть доски и открыть створку до следующего плевка унитазов. А после все же решила, прежде затереть пол и лишь, затем приступать к подоконнику и может к последнему рывку. И тогда я побежала к тряпке, совершенно позабыв, что пару минут назад чуть не убила своей тяжелющей головой несчастный такой… обкаканный унитаз.

Каких-то несколько минут и пол чист. Еще бы ведь я так спешу, тороплюсь, предвкушая сладкий запах свободы и чего-то нового… иного…Я сполоснула тряпку и пристроила ее на ведро, чтобы значит не было им скучно… без меня тут ха…ха…ха.

И волнуясь, поспешила к окну, руки мои тряслись, грудь бурно, судорожно вздрагивая, вздымалась.

- Спокойно, спокойно, - сказала я сама себе, внутри намереваясь запищать от радости и уже ощущая на языке победу над этим изломанным, исковерканным и деспотичным окном. - Еще неизвестно удастся тебе вырвать эту часть подоконника. Рано радоваться… надо продолжить бой… и потом: «Цыплят по осени считают».

Заметила я и удивилась. Чего-то я в последнее время стала часто вспоминать народные пословицы и поговорки, будто умнеть начинаю… намывшись дерьма и надышавшись этой вонью.

Немного успокоив волнение и трясущиеся руки, я подошла вплотную к окну. Оглядела лопнувшую, выпирающую часть доски, некогда служившую подоконником, а теперь похожую на огромную пасть акулы с острыми, большущими зубами-щепами. И ухватившись, за выгнутую часть доски с одного края, потянула ее на себя. И не просто потянула, а начала дергать, рвать, крутить…

Дергать… рвать… крутить…

И вот уже заскрипела, затрещала, захрустела ломаемая доска, из намертво вкрученного или приколоченного шпингалета вылетели ржавые гвозди, а после вылетел и весь он сам, оторвавшись от створки окна, но продолжая крепко сидеть в отверстии планки в подоконнике. Еще один рывок, и громкий скрежет трескающейся по швам древесины, и в руках у меня оказалась часть доски, вместе со шпингалетом. Створка же окна по инерции двинулась вслед за подоконником, по-видимому, не желая с ним расставаться, и наполовину открылась, являя мне новый, иной мир…

Иное продолжение борьбы…

Я обхватила руками выломанную доску, и прижала к себе, точно это был не выгнивший кусок подоконника, а близкий родной мне человек… Андрейка…

И я заплакала… тихо… тихо так… только это были не слезы боли и печали, а это были слезы радости и счастья, это были слезы победы.

А внутри меня ликовало все мое естество. И казалось мне, что очень тихо, также тихо как плачу я, вторит моему естеству, мое мертвое сердце… не слышно выбивая победный ритм.

Через открывшееся окно на меня дохнуло свежим воздухом, к оному перемешивался тонкий запах дыма, словно перед тем как отворить створку, там в том ночном, черном мареве весьма долго жгли сухую траву и осеннюю листву.

Я радостно выдохнула, и широко открыв рот, вдохнула эту чистую, чуть горьковатую свежесть, и неспешно наклонившись, положила отломанную доску на пол. Я глянула на ее ширину, массивность и подумала, что верно говорят у нас: «От нужды волк лисой запоёт». Если бы мне, при моей жизни, сказали, что придет время и я такая тоненькая, фигуристая, не высокого роста женщина буду выдирать такую доску, выламывать створки окна, загибать крючки из дужки ведра... Я бы никогда этому не поверила и громко… громко посмеялась над таким шутником. Ведь при жизни я тяжелее ложки в руках ничего не держала, такая пава со вздернутым носиком была… была… да уж…

Усмехнувшись, я закрыла свой рот, и начала дышать через нос да неторопливо шагнув к окну ближе, распахнула створку. Она, протяжно заскрипев и покачиваясь из стороны в сторону, пошла на меня, и открылась настежь, едва коснувшись бокового откоса оконного проема.

А я выглянула в окно и увидела там черный витающий туман… вернее не туман, а пар, влажный и липкий. Я протянула руку вперед, выставив ее под тот густой пар, и сейчас же на нее осели крупные капли воды.

Эта черная тьма, клубящегося пара, напоминала чем-то парилку бани, а густая влажность переносимая ими не просто стояла перед глазами какой-то плотной завесой, так что ничего не было видно, но и мгновенно осаждалась кругом крупными и мелкими, словно бисер каплями воды. Я выглядывала в окно, стараясь разглядеть, каков же теперь мой путь и каким образом я отсюда смогу выйти. И повернув направо голову, увидела там, прямо возле оконной коробки, укрепленную на стене широкую, оцинкованную водосточную трубу, она шла откуда-то сверху, и, уходя вниз, терялась в том черном, клубящемся паре.

Громко забулькав, забарабанили унитазы и вновь выплюнули фекалии, я оглянулась посмотрела на растекающиеся лужи и поняла… Для меня теперь начался новый путь… туда вниз по водосточной трубе.

Ведь теперь, без сомнения я не хотела оставаться здесь, и не страшась этого спуска, желала идти вперед!

Вперед!...

Я желала идти в ту черную парящую тьму, и унитазы… они тоже хотели, чтобы я уходила отсюда. И наверно поэтому, будто обезумившие, выплескивали и изливали из себя, раз за разом, наполняя этой отвратительной массой экскрементов пол, и непереносимым запахом комнату.

Я еще минуту глядела на этот туалет, который превратил меня из павы в борца и научил без посторонней помощи, без поддержки Андрейки биться, бороться за себя. И кивнув напоследок этой комнате, унитазам облитым нечистотами и раковине, откуда тоненькой струйкой бежала вода, залезла на покореженные остатки подоконника. Я прижала правой рукой покачивающуюся, поворотную створку к боковому откосу оконного проема, сделала шаг вперед, и поставила стопу на нижнюю раму окна, да придерживаясь за створку, выглянула наружу.

Пар, витающий в этой тьме, мгновенно подкрался ко мне и будто огромный язык зверя мягко лизнул меня, окатив прохладными каплями воды. Еще миг я колебалась, страшилась тьмы, плывущей кругом, глубоко втягивала в себя цепкий, прохладный воздух, слушала барабанящие позади меня унитазы, точно выбивающие ритм, перед страшным шагом.

Еще миг… Еще…

А потом я развернулась спиной к тому миру, и, глядя в комнату, придерживаясь за створку, прижала правую руку к ее холодному, мокрому стеклу, прильнувшему к откосу оконного проема, и протянула левую руку и левую ногу к водосточной трубе. Осторожно нащупав гладкую поверхность трубы рукой, я несильно потрясла ее, проверяя, насколько она прочная. Затем обняла ее, крепко обхватив левой рукой, и, обнаружив голой стопой округлый край крепления, что намертво прижимал трубу к стене, отступая от нее как раз настолько, чтобы можно было туда втиснуть ногу, поставила на него стопу.

И тотчас отпустила створку, которая тихо скрипнув, потянулась за мной, и, достигнув другой створки, внезапно громко щелкнула и затворила окно, оставляя меня в этом новом… ином мире один на один с черным, клубящимся паром.

А я уже обнимала трубу двумя руками, прижималась к ней телом и тулила правую ногу на крепление. В таком, неудобном положении, тяжело дыша, и дрожа от страха, я замерла.

Замерла… затихла… испытывая одновременно и радость и страх.

Все же мне удалось перелезть на эту трубу, зацепиться за нее и теперь глядя на закрытое окно, в котором в ту же секунду потухли лампочки, что тускло, освещали туалет и стихли унитазы, поняла, что обратного пути у меня нет. И теперь мне нужно продолжить этот тяжелый, трудный спуск возможно с огромной высоты… спуск каковой приведет меня, вниз … покажет новое… иное…

Однако сейчас меня тревожил лишь этот спуск и тот животный страх, который всякий раз, с самого моего детства, охватывал меня при виде огромной высоты, глубокого дна или пропасти. Но вот теперь я должна преодолеть и этот животный страх, и витающий, цепкий пар, и влажность трубы.

«Ничего… ничего… я справлюсь… мне не привыкать», - шепнула я, подбадривая себя.

Шепнула и начала осторожно и неторопливо съезжать по трубе вниз, перехватываясь руками и приседая на корточки. Труба была мокрая, с нее, прямо-таки, стекали капли воды, поэтому и я мигом намокла… хоть бери и выжимай, и вещи, и меня саму. Опустившись на присядки, я протянула правую руку и ощупала крепление, на коем стояли мои стопы, вернее сказать теснились. Под моими ногами, оказалось, находится, почти с палец большая железная, рельефная арматурина, именно она намертво обхватывая по кругу трубу, держала ее в столь устойчивом состоянии.

Словно гимнаст, я обхватила трубу руками, чуть выше того места, где находилась арматурина, а потом резко убрала с нее разом обе ноги, и под весом тела поехала вниз, при этом стараясь пальцами ног нащупать очередное крепление. По ходу движения поблагодарив свою маму за то, что в детстве она отдала меня заниматься акробатикой, навыки которой мне так сейчас пригодились. Руки мои нащупали крепление арматурины и перехватились, так, что я на маленько повисла вдоль трубы, придерживаясь за нее ногами.

И тихо охнула!..

Охнула, только сейчас увидев, что рваные края разрезов на моих руках сошлись… срослись будто и никогда не было там никаких порезов.

Новое… иное… теперь у меня новый путь и иное состояние.

Я отпустила арматурину, обхватив руками трубу, вновь прижавшись к ней телом и начала на груди съезжать вниз, все время, пальцами ног стараясь нащупать крепление, негромко так кряхтя, посапывая и сдувая с губ образующуюся там водную лужицу. Немного погодя мои пальцы нащупали арматурину, и, стопы впившись в нее, остановили мое движение.

Тяжело дыша, обнимая трубу одной рукой, я протянула правую руку и смахнула с лица воду, оная теперь струилась по мне, а когда отдышалась и чуток передохнула, подняла голову и посмотрела туда наверх, стараясь разглядеть в этом клубящемся паре окно. Однако ничего кроме тьмы и кружащихся капель воды, я не смогла увидеть, ни там наверху… ни справа … ни слева.

И тогда я снова продолжила свой путь, перехватываясь руками, приседая, придерживаясь за арматуру и на доли секунд повисая на руках в этой пугающей меня мгле, а после сползая вниз, находя дрожащими пальцами опору.

И так продолжалось… продолжалось… продолжалось…

Пар обнимал меня, осыпал градом капель, иногда и вовсе точно желал меня смыть с трубы вниз. Впрочем, я каждый раз крепко впивалась в трубу, я почему-то боялась падения… очень боялась. Я понимала, что лишь пройдя этот путь верно, без падения, преодолевая все невзгоды выпадающие на мою долю, смогу приобрести, что-то иное. А потому, когда пар начинал переходить с крупных капелек на мелкий бусенец, казавшимся, сеяным сквозь черное ситочное марево, я вжималась в трубу, и на мгновения прекращала двигаться. И тогда в этом густом паре мне слышался тихий, тихий свист, чем-то схожий с тем, как посапывая, посвистывает спящий человек, который еще не храпит, но у коего дыхание не ровное и спокойное, как у ребенка, а тяжелое и будоражащее, как у взрослого человека. И слыша этот страшный свист, я вздрагивала… пугалась его…мне казалось, что этот звук хранит в себе угрозу, зорко следящее сопение наблюдает за моим спуском и вроде как даже желает, чтобы я свалилась с этой высотищи туда вниз… вниз… в эту черную, плотную, мокрую тьму…

Тьму!… Тьму!... Тьму!...

«Тише… тише… успокойся», - шепчу я самой себе, и, облизывая языком губы смахивая с них водную лужицу, которая затаилась на верхней губке, пытаюсь отвлечь себя от этого страха, чувствую, как, несмотря на мои уговоры, дрожат мои руки и ноги, паникует мое тело.

И тогда, чтобы не страшится свиста, высоты и этого пути я начинаю петь… петь ли… читать стихи… разговаривать… я делаю все, чтобы заглушить нарастающий позади меня свист и сопение. Отвлечь свои мысли оттого, что творится там позади меня и сконцентрироваться только на спуске… на том, что впереди меня будет ждать что-то иное… а этот спуск лишь временное препятствие к моим новым свершениям, к моему новому пути. И вновь я обнимала как дорогую родственницу трубу, приседала, повисала, сползала вниз.

Но чем дольше я вот так спускалась вниз, точно в бесконечную пропасть, которая не имеет дна, тем больше уставали мои руки, ноги, да и в целом тело. Спина от постоянного приседания и изгиба разболелась так, что хотелось заплакать. И болела не только поясница какими-то рвущимися, режущими болями. Болел и позвоночник, будто в него вогнали огромный штырь тот самый, что я так ненавидела в шпингалете. Руки болели везде… и в ладонях, и в локтевом сгибе, и в плечах. А ноги... это вообще был кошмар… мало того, что невыносимо кололо в бедрах, так еще ко всему прочему, я почти не чувствовала стопы, словно там одеревенела подошва на них. Руки от бесконечного обнимания, все время норовили разомкнуть объятия. Слабеющая и теряющая от боли силы, я все чаще останавливалась, стараясь передохнуть, отдышаться… Однако деревянные, ставшие неповоротливыми стопы на каковых невозможно было долго стоять, заставляли меня продолжать спуск, а значит и мои мучения. Изредка со слов песни, со строчки стихотворения которыми я все время пыталась себя отвлечь, я переходила на тихое поскуливание, и этим слабеющим визгом подпевала свисту, что раздавался позади меня и становился все громче и насыщеннее.

И вот уже там звучит не просто свист, а размеренный, глубокий рык со скрипом и хрипом. Там позади меня в том черном мареве пара, на самом деле притаился какой-то зверь. Он тяжело дышал, рычал… Он наблюдал за мной, чуял меня, судя по всему, желая выхватить из тьмы… И оторвав от трубы острыми зубами хотел сожрать мое измученное тело, не оставив от меня ни косточки.

Внезапно резкий порыв ветра стукнул меня в бок. Откуда… откуда он прилетел было неизвестно. Но от его удара я тотчас раскрыла свои трясущиеся объятия, мои ноги сорвались с арматуры, и, заскользив по трубе, соприкасаясь с ней своей грудью прикрытой мокрой, трикотажной материей футболки, я полетела вниз.

От неожиданности случившегося и страха за себя я громко и пронзительно закричала так, что мигом стих рык позади меня… пропало, испарилось, исчезло дыхание зверя. А затем я услышала тихий голос Андрейки и его прощальные слова: «Люблю тебя!»

Люблю! Люблю! Люблю!

И услышав его голос, прозвучавший как призыв продолжить борьбу, я сей же миг выбросила руки вверх, стараясь ухватиться за скользящую, мокрую и гладкую трубу. Стараясь ухватиться за нее, или за бетонные стены, пролетающие перед глазами, или за железное крепление. Неважно за, что… но главное ухватиться… и спасти… спасти себя и тот путь, что пройден мною.

Я слышала, как хрустели и обламывались, отлетая мои короткие ногти, слышала, как визжали мои ладони старающиеся замедлить полет, как плямкались стопы ног ударяясь о стены, как гулко и надрывно ходила взад и вперед моя грудь от издаваемого мною крика.

«Непременно… непременно удержаться», - мысленно шепнула я себе.

И вот мне, наконец-то, удалось схватиться правой рукой за арматурину, и тут же я крепко обняла левой рукой трубу, вжалась в нее, так вроде желала стать с ней единым целом и даже на миг перестала дышать, ощутив через футболку лишь холодную ее поверхность. Босые стопы я уперла в стену и коленями для надежности обхватила трубу.

Я перестала орать, затихла… оцепенела… стараясь отдышаться, успокоиться от перенесенного ужаса, от падения вглубь мглистой пропасти.

Но маленько погодя моя правая рука заболела, устав сжимать арматурину, я разжала ладонь, и, перехватившись рукой, обняла плотнее трубу да продолжила свой спуск. Только теперь ноги, для верности, я переставляла по стене, и ползла вниз точь-в-точь, как мокрица. Однако в таком ползучем, с искривленными, немного приподнятыми вверх коленями, виде было слезать не сподручно, а уставшие, тугие, и, словно, растянутые мышцы в руках и ногах от постоянного напряжения дрожали. Внезапно по моим рукам пробежала судорога, и скрутила пальцы, искривив их… сейчас же я разжала свои объятия. И вновь сорвалась, заскользила по трубе вниз, да только теперь к моему возобновившемуся крику прибавился визжащий звук, который издавали мои колени, прижатые к трубе и стопы, скользящие по бетонной стене. Но вот мои колени ударились об крепление и немедля они перестали тулиться к трубе, разомкнули свою хватку, а потом дрогнул и штырь в моем позвоночнике. Секунду спустя моя спина откинулась назад и я плашмя полетела вниз, мотыляя в этом клубящемся паре руками, ногами без надежды за, что-либо схватиться … и подумав лишь об одном, что - это конец!

Подумав и содрогнувшись от этой кошмарной, чужой мне мысли и от желания непременно выжить и продолжить бой!..

Однако конца не последовало… потому, как я тотчас упала на, что-то дюже твердое, упала и стукнулась головой и спиной… и от удара и пережитого закрыла глаза.

Я лежала очень тихо, будто не осознавая, что случилось.

А затем рукой ощупала поверхность того, на чем лежала и провела пальцами по земле… а может по песку… мелкому такому… рассыпчатому. Осторожно я собрала в ладонь почву и мелкую, и более крупную, похожую на катушки. Крепко сжала кулак и та почва, что была катушками, мгновенно распалась на крошечные крупицы. Распалась… и просыпалась через приоткрытые мною пальцы… а я вернув остатки почвы на место, широко и радостно улыбнулась.