Грешная связь: ОТЕЦ лучшей подруги

Глава 4: «Дождь на ладони»

Ливень начался внезапно, как ссора между людьми, которые слишком долго копили обиды. Мы возвращались из школы — Лера, я и её одноклассница Марина, чей зонт с розовыми пони едва прикрывал нас от разъярённых струй воды. Лера кричала что-то о новой группе, её голос тонул в грохоте дождя, бьющего по асфальту тысячами невидимых барабанных палочек. У подъезда синего дома она вдруг остановилась, хлопнув себя по лбу:

— Чёрт, я забыла конспекты у Саши! — её глаза округлились, будто это была мировая катастрофа. — Папа убьёт! Марин, поехали со мной?

Марина покосилась на меня, капли воды стекали с её накладных ресниц, как чёрные слёзы. — А Яна?

— Она промокла, — Лера сунула мне ключи, уже отступая под натиском ветра. — Пусть переоденется у нас. Папа на работе!

Они убежали, оставив меня на пороге с ключом, впившимся в ладонь. Я стояла, слушая, как дождь выбивает азбуку Морзе на козырьке подъезда, и вдруг осознала — дом пуст. Совсем. Даже часы в прихожей, обычно тикающие как метроном, замолчали, будто затаив дыхание.

Войдя, я оставила мокрые кроссовки на коврике — они лежали там, как два утонувших зверька. Вода стекала с куртки на паркет, образуя лужицы, которые тут же впитывались в дерево, словно дом жадно пил мою неуверенность. Я поднялась в комнату Леры, но на полпути остановилась — дверь в его кабинет была приоткрыта.

Там пахло древесиной и чем-то лекарственным — может, валерьянкой, может, пеплом от сожжённых писем. Я прикоснулась к корешкам книг на полке, чувствуя, как кожа холодеет от прикосновения к чужим тайнам. На столе лежала открытая папка с чертежами — Артём работал архитектором, его проекты напоминали лабиринты без выхода. Линии пересекались, образуя клетки, в которых, казалось, навсегда застыли тени.

Гром грохнул так близко, что я вскрикнула. Свет мигнул и погас, погрузив комнату в серую мглу. Я метнулась к двери, но в темноте споткнулась о кресло, упав на ковёр, который оказался жёстче бетона. Сердце колотилось, выбивая ритм панического бега. Где-то внизу хлопнула дверь.

— Лера? — его голос прозвучал снизу, и я замерла, как мышь под взглядом совы.

Шаги поднимались по лестнице. Каждая ступенька скрипела по-своему, будто выдавая моё присутствие. Я прижалась к стене, пытаясь слиться с обоями, которые внезапно показались мне единственными друзьями.

— Яна? — он остановился в дверях, силуэт его казался выше в полумраке. — Что вы здесь делаете?

— Свет… выключился, — выдавила я, чувствуя, как вода с волос стекает за воротник, рисуя ледяную дорожку вдоль позвоночника.

Он вздохнул — звук, похожий на шипение проколотого колеса. — Трансформатор на улице сгорел. Уже третий раз за месяц.

Молния осветила комнату на миг, и я увидела его лицо — усталое, с тенью щетины на щеках. Он держал в руках свечу, пламя которой плясало, отражаясь в его глазах, как бенгальский огонь в чёрных озёрах.

— Идите вниз, — приказал он, но голос дрогнул, выдав нерешительность. — Вы дрожите.

На кухне он налил в кружку чего-то горячего — запах мяты смешался с дымом свечи. Я сидела на стуле, мои мокрые носки оставляли отпечатки на кафеле. Он стоял у плиты, его спина напряжена, будто за ней скрывалась пружина, готовая выстрелить.

— Лера… — начала я, но он перебил:

— Знаю. Она позвонила. — Он повернулся, и в его руке был мой шарф — синий, с выцветшими звёздами. — Вы обронили.

Я потянулась, но он не отдал. Вместо этого шагнул ближе, и вдруг его пальцы коснулись моей шеи. Я вдохнула так резко, что закружилась голова.

— Шарф съехал, — пробормотал он, поправляя ткань. Его ногти задели кожу над ключицей — легче пера, но след от прикосновения жёг, как раскалённая проволока.

Дождь бил в окно, пытаясь пробить стекло. Свеча погасла, оставив нас в темноте, где было слышно каждое движение воздуха. Его дыхание смешалось с моим, создавая вихрь, который затягивал глубже, чем любая пропасть. Рука его всё ещё держала край шарфа, пальцы случайно коснулись волос у виска.

— Вы… — он начал, но слова застряли где-то в горле, превратившись в хриплый шёпот.

Телефон зазвонил, разрезая тишину как нож. Он отпрянул, будто его ударили током. Лера на экране светилась, как предупреждающий сигнал. Он взял трубку, отвернувшись, и я выбежала, даже не надев обувь.

На улице дождь хлестал по лицу, смывая след его пальцев. Я бежала, не зная куда, с мокрыми носками и шарфом, который всё ещё пах его одеколоном. В кармане дрожал телефон — Лера прислала смайлик с сердечком: «Спасибо, что выручила!».

Дома, под душем, я терла кожу до красноты, но ощущение его прикосновения въелось глубже эпидермиса. Ночью, когда город затих, я развернула шарф и обнаружила в складках бумажку — обрывок чертежа с его почерком: «Простите».

А на обратной стороне — капля воска от свечи, застывшая, как слеза, которую он так и не пролил.

Комната дышала жаром, будто в ней тлели угли, зарытые глубоко под полом. Я лежала на спине, простыни прилипли к коже, как вторая плёнка, а за окном июльская ночь гудела цикадами, сливаясь с ритмом моего беспокойного сна. Сначала сон казался безобидным: я бродила по дому Леры, но все двери вели в бесконечные коридоры, а стены были обтянуты бархатом цвета спелой вишни. Воздух пахнул чем-то сладким и удушающим — как перезревшие гранаты, лопнувшие под солнцем.

Его голос пришёл откуда-то сверху, просачиваясь сквозь потолок: «Яна». Звук моего имени на его губах был иным, грубее, с хрипотцой, от которой по спине побежали мурашки. Я пыталась бежать, но ноги увязали в коврах, узоры которых вдруг стали похожи на сплетённые тела.

Потом он появился в конце коридора. Не Артём — или не совсем он. Его глаза горели, как угли в печи, а пальцы, обвитые цепочками из чернёного серебра, сжимали книгу Рильке. Страницы шелестели, обрываясь на полуслове, когда он бросил её на пол. «Ты написала это?» — спросил он, и я увидела, что на листах — мои стихи, но буквы сочились, как кровь из пореза.

Я попятилась, но стена оказалась за спиной — тёплой, пульсирующей. Его рука прижала моё запястье к этой стене, шрам под браслетом заныл, будто напоминая о старых ранах. «Ты хочешь этого», — прошептал он, и это не было вопросом. Его губы коснулись шрама, а язык обжёг кожу, как кислотой. Я пыталась крикнуть, но звук застрял в горле, превратившись в стон.

Сон перевернулся, как страница в испорченной книге. Теперь мы были в библиотеке, но полки рушились, засыпая нас обломками фраз и обгоревшими закладками. Его руки разрывали ткань моего платья, а я, вместо того чтобы сопротивляться, впивалась ногтями в его плечи, оставляя красные полосы, похожие на дорожки от дождя на стекле. «Это неправильно», — успела подумать я, но его рот заглушил все мысли, заполнив их вкусом мяты и чего-то металлического — крови, страха, лжи.

Тело будто разделилось: одна часть рвалась к нему, другая — кричала, что это падение в бездну. Его пальцы оставляли следы, как раскалённые монеты на воске, а где-то за спиной звенел смех — высокий, истеричный. Лера. Она стояла в дверях, держа в руках тот самый изумрудный перстень, и её глаза были пусты, как у фарфоровой куклы. «Папа, — сказала она, — ты ведь любишь только меня?»

Я проснулась с криком, который разорвал горло. Комната была залита лунным светом, но несколько секунд я не могла понять, где нахожусь. Простыни спутались вокруг ног, как путы, а подушка лежала на полу, будто сброшенная в схватке. Сердце колотилось так, что казалось, вырвется из груди, оставив кровавый след на стене.

Я села, обхватив колени, и вдруг почувствовала — между бёдер влажно. Стыд ударил в виски, как молоток. «Это всего лишь сон», — повторяла я про себя, но тело отказывалось верить. Дрожащими руками включила свет — жёлтый абажур бросил тень на простыню, где красное пятно выделялось, как клякса на белом листе. Месячные. Просто месячные. Но в голове звучал его голос: «Ты хочешь этого».

В ванной я включила воду ледяной струёй, но даже когда кожа покраснела и онемела, его прикосновения всё ещё жгли изнутри. Зеркало показало лицо незнакомки — растрёпанные волосы, синяки под глазами, губы, припухшие от укусов во сне. Я сжала край раковины, пытаясь вернуть реальность через боль в пальцах, но сон цеплялся за сознание, как паук за паутину.

На кухне, делая чай, я услышала скрип ступенек. Сердце замерло. Тени за дверью колыхнулись, и я зажмурилась, боясь обернуться. «Это он. Он пришёл. Он знает».

— Яна? — голос Леры прозвучал сонно. Она стояла в дверях, в пижаме с единорогами, потирая глаза. — Ты орала как резаная. Опять кошмары?

Я кивнула, прижимая кружку к груди, чтобы дрожь не была заметна. Лера зевнула, потянулась и вдруг замерла, уставившись на мою шею.

— У тебя… — она прищурилась, — синяк.

Я дотронулась до кожи — там, где в сне его губы оставили след, краснело пятно. «Укусила себя во сне», — соврала я, но Лера уже повернулась, бормоча что-то о слишком жарком душаче.

Когда она ушла, я подняла воротник пижамы, пряча след. В окне кухни, в отражении, мелькнула тень — высокий силуэт в дверном проёме. Но когда я обернулась, там никого не было. Только ветер качал ветви дерева за стеклом, рисуя на стене узоры, похожие на сплетённые руки.

Утром, разбирая постель, я нашла под подушкой лепесток — алый, бархатистый, как капля крови. Его не было там вечером. Лера не любила розы.

А когда спустилась вниз, увидела на столе книгу Рильке, открытую на странице с пометкой: «Сны — это правда, которую мы носим в себе». Рядом лежала его зажигалка — серебряная, с царапиной в форме полумесяца.