Последний архиепископ

Глава 5

После полуночи, ближе к двум часам, гости начали разъезжаться по домам. Теодоровичи покинули поместье гостеприимных хозяев в три часа ночи. Овсеп, уставший от громкого шума, утомленный танцами и разговорами, сел в ландо между матерью и сестрой, привязав своего аргамака поводьями к брусу повозки. Отдохнувшие, накормленные лошади быстро мчались по обратной дороге, экипаж трясло на неровностях. Было тихо и слегка прохладно. Гертруда спала, Катажина то смеживала веки, то вновь посматривала в окно, и лишь Овсеп бодрствовал, борясь с гневным раздражением. С какой радостью он ехал на бал, как был счастлив в обществе Магдалены, чтобы в конце получить ложку дёгтя в дочку мёда.

Никогда еще их милый дом, поросший плющим, не выглядел таким скромными маленьким. Гертруда сравнивала невольно поместье Давидовичей со своей усадьбой: подумать только, их дом в десятки раз меньше, чем тот, в котором они гостили! И вопреки здравому смыслу, скрывая растущее изнутри недовольство, женщина признала за Гоар правоту. Нечто похожее испытывал и Овсеп.

Одна лишь Катажина - уставшая, но сказочно-счастливая бабочкой кружилась по дому. Разве могла она не радоваться, когда на балу ею были очарованы все гости: кавалеры вереницей приглашали ее на танцы, устраивая чуть ли ни дуэли за первенство ее ручки (от кумушек девушка услышала, будто два юнца устроили из-за нее драку на заднем дворе - но то были лишь слухи, хоть и приятные), а юные девицы перешептывались за ее спиной, завидуя ее роскошному платью и толпе поклонников и воздыхателей. Один из юношей - именем Казимир, сын потомственного ювелира, готов был предложить Катажине руку и сердце, да только она сказала, что столь щепетильные дела необходимо решать главным в семье. Вот почему красавица в нетерпении дожидалась следующего дня, дабы мать и старший брат высказали свое одобрение на счет ее раннего замужества.

Следующим днем пополудни Катажина объявила о намерении связать судьбу с семьей ювелиров. Гертруда молчала, не в силах произнести ни слова; иное дело Овсеп - услышав предложение сестры, он в гневе зашагал по комнате, восклицая:

- Нет, нет и еще раз нет! Наш род не унизится до того, чтобы вступить в союз с евреями!

- О чем ты говоришь, брат? - вскричала Катажина, вскочив с кресла.

- Ты должна знать, что бабка твоего избранника была крещенной жидовкой и посему я против данного союза. Чтобы моя сестра вышла замуж за жидовина?! - юноша вскинул руки и вышел из гостиницы.

Катажина семенила следом за ним, не обращая внимания на мольбы матери немедленно прекратить ссору. Вслед она бросила Овсепу:

- Ты мне не отец и не смеешь что-либо запрещать! Если я захочу пойти под венец с Казимиром, твои запреты меня не остановят, так и знай!

- Ты слишком юна для принятия столь важного решения, - возразил ей Овсеп, поднимаясь по лестнице, - и покуда ты живешь в этом доме и носишь фамилию Теодоровичей будешь подчиняться мне или матери. В противном случае мы все отвернемся от тебя.

- Ну и ладно! Тогда и ты мне не брат, видеть тебя не желаю. Ты против Казимира, а сам весь вечер ни на шаг не отходил от польки. Почему вам, мужчинам, можно жить как хочется, а мы, женщины, должны подчиняться вашему самодурству? Ответь.

Но Овсеп ничего не высказал на претензии сестры. Он просто поднялся к себе - подальше от девичьих капризов. Оставшись на первом этаже, Катажина вернулась в гостиную и, упав на стул, залилась громкими слезами, ее хрупкие плечи вздрагивали от неудержимой истерии. Гертруда велела Анне принести холодной воды и вместе они с часу успокаивали девушку уговорами и ласковым словом.

- Дочка, не будь столь строптивой. Овсеп любит тебя и потому волнуется за дальнейшую твою судьбу, ведь брак - это не игрушка, а ответственный шаг, что изменит жизнь навсегда. Подумай о том.

- Не желаю я слышать ничего про Овсепа. Ты дала ему слишком много власти, которой он безгранично пользуется.

- Не говори так, детка. Овсеп - твой родной брат, он переживает за тебя. Да и куда тебе замуж: потерпи год-другой.

- Как терпеть?! Мне уже пятнадцать лет или вы хотите оставить меня в старых девах? - от этих слов, еще пуще нагнетая обстановку, Катажина разразилась рыданиями.

Со второго этажа раздались торопливые шаги. Гертруда заметила, что Овсеп собирается уходить и с материнской заботой бросилась к нему.

- Куда ты, сынок? - женщина взглянула на него, ее прекрасные глаза были переполнены грустью и любовью. У Овсепа отлегло на душе, он произнес:

- Разбирайтесь без меня, я вижу, что лишний в ваших беседах.

Юноша вышел, громко хлопнув дверью и вернулся лишь поздним вечером, от него пахло алкоголем и табаком.

Не успели справить помолвку, как выяснилось, что Казимир тяжко занемог проказой и ни о какой свадьбе можно было не мечтать. С покорным христианским смирением Катажина приняла крушение своих планов, а позже и новость о смерти возлюбленного. И стоя в соборе на отпевании в траурном наряде, она даже слезы не обронила, ибо глаза были пусти и сухи. Немного погодя Катажина помирилась с Овсепом - смерть Казимира сблизила брата и сестру, и в доме Теодоровичей вновь установился мир.

В конце лета - в середине августа пришло письмо из университета. Ректор принял Овсепа на юридический факультет. Гертруда плакала от счастья, в честь этого даже накрыла праздничный стол, на котором возносились ум и способности сына.

Накануне отъезда в гости к Теодоровичам заехала Гоар Манукян - якобы проездом мимо, а на самом деле ради удовлетворения своего любопытства. Одетая в постное темно-синие платье в горошек, пани Манукян вошла в гостеприимный дом, хозяева которого всегда рады гостям. Восседая высокомерно на софе, Гоар сделала Гертруде предложение, "от которого невозможно отказаться".

- Зная о вашем положении, я предлагаю тебе устроиться гувернанткой в дом Исааковичей. Понимаю, тяжело падать с той высоты, на которую тебя подняло замужество с Григорием, но ради будущего детей не стоит пренебрегать любой работой, тем более, гувернантка - это же не кухарка или прачка, - женщина усмехнулась и сделала один глоток кофе.

- Но мы не бедствуем, в нашей семье дела идут не так плохо, как кажется. Пособия вдовы и то, что присылают мои родные с лихвой хватает на достойную жизнь, - Гертруда говорила ровным голосом, хотя внутри у нее все кипело, и ей пришлось взять себя в руки, дабы не выгнать взашей нежданную гостью.

- Бог с тобой, Гертруда, я же невооруженным глазом вижу всю подноготную вашего быта. Штукатурка на стенах облупилась, обои пожелтели от времени, под скрипит, а у тебя нет денег даже на самый простой ремонт. Вскорости твой дом начнет разваливаться, и что тогда?

- Не волнуйся, Гоар, у меня хватит сил предотвратить разрушение.

- Да брось ты! Сама же ведь понимаешь ваше незавидное положение.

Женщины в беседе не догадывались, что Овсеп все время стоял под дверью и ловил каждое слово. В гневе он то сжимал, то разжимал кулаки, глаза потемнели от злости, даже обиды не было - только несказанная ненависть к пани Манукян. Все бы вынес, даже плевок в лицо, но когда гостья стала оскорблять их дом - ту святую обитель, утопающую в зелени, где они провели лучшие годы жизни - нет, такого невозможно вынести. Весь во власти мщения, не понимая более, что творится вокруг, Овсеп с силой толкнул дверь, ураганом ворвался в гостиную, крикнул не своим голосом:

- Убирайтесь из нашего дома!

Женщины опешили. Гертруда, невольно стыдясь поведения сына, попыталась было его успокоить, но тщетно: юноша покраснел, указательным пальцем показав на дверь.

- Вы пришли к нам с одной целью - оскорбить мать и нас. Вы забыли, что отныне я хозяин этого поместья и все вопросы должны решаться со мной! Если вам что-то здесь не нравится, вы имеете право покинуть нас и больше не возвращаться.

- Сынок, пани Манукян не имела ввиду оскорбить нас, - напуганная порыву Овсепа, Гертруда взяла его под локоть, принялась успокаивать.

- Не стоит утруждать себя, пани Гертруда, я, пожалуй, пойду, не стану злоупотреблять вашим гостеприимством, - Гоар поставила чашку с недопитым кофе на стол, поблагодарила за угощение и как ни в чем не бывало засобиралась домой.

Овсеп, радуясь ее уходу, бросил вслед:

- Пани Манукян, вы сами найдете выход или вам указать дорогу?

- О, пан Теодорович, я искренне благодарю вас за учтивость, но на сей раз обойдусь без вашей помощи.

Женщина поправила шляпку, взяла дамский зонтик и только опустила ладонь на ручку двери, как услышала еще одно сказанное юношей:

- Вы оскорбили дом, что так радужно открыл перед вами двери, вы унизили мою мать, а она для меня все равно что святая. Были бы вы мужчиной, клянусь, я с радостью пустил бы вам пулю в лоб.

Пани Манукян ничего не ответила на угрозу, даже виду не подала, что оскорблена до глубины души. Когда она ушла, Гертруда с сыном еще долгое время смотрели ей вслед, и чем дальше уходила Гоар, тем спокойнее становилось на сердце - будто камень свалился с плеч. Но на миг отошедший гнев снова вернулся к Овсепу - теперь уже не к пани Манукян, а к ее правде. Он взглянул на толстую колонну, сверху испещренную мелкими трещинками, а там у потолка обвалился кусок штукатурки, обнажив кирпичную кладку. Обои в комнатах были дорогими и для своего времени роскошными, но спустя десять лет бумага пожелтела, а вокруг камина и вовсе отклеилась. Галинка как могла поддерживала в доме чистоту, беря в помощницы двадцатилетнюю Анну, но отремонтировать дом им, увы, было не под силу.

Овсеп приблизился к матери. Он видел ее осуждающие глаза, но стыдно ему не было. Юноша опустился на колени и прижал лицо в материнские колени, Гертруда пригладила его волосы, по щекам ее скатились слезы.

- Благодетельница моя, родная, - эти слова, сказанные Овсепом, принадлежали ей одной.

- Тебе не за что извиняться, сынок. Это я должна просить прощение за свою нерадивую слабость.

Овсеп поднял на нее глаза - в них сквозила боль, тихим, но уверенным голосом проговорил:

- Мама, помнишь, как ты не желала отпускать меня в Черновицкий университет на Буковине? Теперь я точно решил - и это окончательно, что мне следует ехать учиться, ибо иного пути нет.

Гертруда слегка улыбнулась, едва сдерживая слезы, и провела мягкой ладонью по его щекам.