Никотиновая баллада

10 февраля

Дар позвонил поздним вечером. Я торчала в Конторе, куда практически переселилась в последнее время. Домой заходила лишь через день, ради Желудя –  насыпать ему сухого корма и поменять воду в миске. (Его туалетом скрепя сердце пришлось заниматься Лиле Павловне.)

Наша душевная беседа с Миком об экстрасенсорных способностях моего кота оказалась последней. Дальнейшее общение свелось к отдельным коротким фразам и междометиям. Естественно, мне все труднее было появляться дома, видеть равнодушного молчаливого призрака, вдыхать запах его сигарет. Я чувствовала: что-то назревает и вот-вот должно прорваться. Мы ходили с ним по тонкому волосу, который уже почти перетерся.

Хотя я убеждала себя, что хуже, чем есть, не будет – просто некуда, но подсознательно понимала, что есть куда и обязательно будет. Ожидание чего-то неотвратимого всегда мучительно, но до последнего присутствует надежда, что пронесет, не тронет, не поломает-искорежит то последнее, что еще теплится внутри.

Когда я спустилась вниз, в меру накрашенная и со вкусом одетая, во дворе меня ждала машина. Самолично Дар приехать не соизволил. Интересно, то было желание выпендриться, произвести впечатление или же, наоборот, жест, указывающий мне мое место? Больше всего меня впечатлил шофер – то ли глухонемой, то ли патологический интроверт: он не только не ответил ни на один из моих вопросов, но вообще игнорировал мое присутствие.

Дорога была долгой - Дар жил за городом. Сначала я увидела забор - таких огромных размеров, что за ним вполне можно было разводить динозавров, не опасаясь, что снаружи заметят их головы. У красивых кованых ворот шофер меня высадил, а затем развернулся и преспокойненько уехал. А я осталась в немом ступоре созерцать чугунные узоры, слушать доносящийся  изнутри лай и размышлять, что если это прикол, то весьма жесткий.

Дар появился, когда я уже размышляла, вглядываясь в полузанесенную снегом дорогу, по которой укатила проклятая тачка, реально ли выбраться живой из этой глухомани. К сему моменту я в равной степени замерзла и разозлилась. Но выражать свой гнев благоразумно не стала.

Вид хозяина меня шокировал: драные, заляпанные то ли глиной, то ли навозом джинсы и такая же куртка причудливо сочетались с ухоженным надменным лицом. Волосы тоже потеряли обычный идеальный  вид - были грязными и всклокоченными. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи Дар похудел. Осунувшееся лицо стало суше и уже.

Сопровождали его два громадных пса. Я плохо разбираюсь в собачьих породах,  но эти выглядели весьма свирепо и поглядывали на меня, поскуливая и облизываясь, то ли как на поздний ужин, то ли – на ранний завтрак.

- Натали, прошу прощения, что заставил тебя ждать. Одна из лошадей вывихнула ногу. Мне пришлось вправлять сустав, и это заняло больше времени, чем я рассчитывал. – Он пощелкал замком калитки. - Скажи, ты любишь коней?

Я пожала плечами.

- Не знаю. Скорее побаиваюсь. Как, впрочем, и любых существ, которые настолько превышают меня в росте и весе.

- Напрасно: дивные животные. Они преданнее собак и не способны на предательство и ложь. И еще они поразительно грациозны. Но проходи же! Это Деймос, - Дар потрепал по загривку стоящего рядом пса, - а второй – Фобос.

- Страх и Ужас – хорошие имена для сторожевых собачек.

- А ты образованнее, чем можно ожидать, учитывая выбранную тобой профессию, - усмехнулся он.

- Недаром в Конторе меня кличут Гейшей. Разве ты не знал? - парировала я, стараясь на всякий случай держаться подальше от псов.

– Знал, знал…  Не бойся - они понимают, что ты гость, поэтому можешь не опасаться агрессии с их стороны.

Все-таки это был дом, а не замок, который я отчего-то рассчитывала увидеть. Правда, он был почти столь же огромен и высок, как средневековый замок. Хозяин провел меня длинным коридором в небольшую комнату, где оставил, извинившись и объяснив, что должен привести себя в божеский вид.

В комнатке, выдержанной в золотисто-коричневых тонах, было уютно и тепло. На стене висела картина. Странное она производила впечатление: единственная точка напряжения во всем помещении, она стягивала на себя внимание, казалась вырезанной из другого слоя бытия, из иного мира – тревожного и болезненного. Женщина и ребенок, стоящие спиной к зрителю. Маленькая ладонь внутри большой. То, на что они смотрят, не показано, всю композицию составляют лишь две фигуры, но ощущение чего-то жуткого веет и от невидимого глазу, и от их напряженно-застылых поз. Картина называлась «Последний рубеж». Имя автора на латунной табличке ни о чем мне не говорило.

- Хорошая работа, верно?

- О да, очень сильная. Только страшная.

Я обернулась. Дар преобразился: влажные после душа волосы, гладкие и серебряные, бордовая шелковая рубашка (она не совсем шла ему, делая еще бледнее). И опять холодок близкой опасности побежал по позвоночнику: как же он был мне противен, и как притягателен при этом…

- Помнится, я обещал познакомить тебя со своей коллекцией. Если хочешь, начнем осмотр.

Дом был распланирован странно. Никаких смежных помещений, лишь длинный коридор и одинаковые двери. За  каждой - один экспонат: картина, скульптура, инсталляция. Весь прочий антураж лишь усиливал воздействие, дополняя или контрастируя.

В одной из комнат царила раковина – огромная и запредельно прекрасная, она лежала на белоснежном песке, а стены были голографическим изображением океана. Картины незнакомых художников (фоном к ним была музыка) сменялись скульптурами – то гармоничными, то отвратительными. Особенно меня потряс платоновский андрогин – два лица на одной голове, четыре руки, четыре ноги. Вытесанный из лазурита, он занимался любовью одновременно с женщиной и мужчиной (мрамор и гранит), и если у смертных лица были искажены сладострастием, то оба синих лика излучали буддийский покой. Хорош был и Демон, похожий на врубелевского, из мрачно-могильного лабрадора, и инсталляция в виде немыслимо изогнувшегося мужчины с перебегающими по его телу лиловыми языками огня - ад, да и только.

В самой маленькой комнатке меня поразили миниатюры, развешенные по стенам. Упиваясь тонкостью рисунка, я не сразу сообразила, что то были татуировки на человеческой коже. Самое интересное, что они служили антуражем, а центром экспозиции был мой портрет Дара – на салфетке, карандашом для век.

Уже через полчаса нашей «экскурсии» у меня закружилась голова от перепадов из удивления в отвращение, из страха в эйфорию. Но настоящий шок ждал меня напоследок.

Мы поднялись по винтовой лестнице на башню. Дар толкнул единственную здесь дверь и пропустил меня вперед, в то же время крепко ухватив за плечо. Необходимость строгих мер безопасности выяснилась, стоило мне бросить взгляд под ноги: под ними была пустота – ни пола, ни ступенек. Такая же пустота и тьма царили вокруг – лишь в центре светилось теплым телесным светом лицо молодой женщины. Минут пять мне потребовалось, чтобы понять, что то был голографический портрет. Самая обычная голограмма – но в сочетании с тьмой и бездонностью она производила поразительное впечатление. Тонкие черты лица, выражение доверчивости, нежности и затаенной тревоги…

Дар потянул меня назад, и я с сожалением оторвалась от портрета.

- Кто это? Словно душа, затерянная в космосе. Одна-единственная на все мироздание…

Он не ответил. В молчании мы спустились по лестнице, прошли по коридору и очутились в просторном холле. Только здесь Дар заговорил:

- Она и есть одна-единственная. На все мироздание.

- Это твоя жена? – догадалась я.

Он кивнул.

- А отчего она?.. – Я тут же быстро добавила: - Можешь не отвечать. Если это слишком больно.

- Рак крови. Очень быстро – меньше, чем за месяц.

- А она знала… - мысленно проклиная себя за любопытство, я все-таки закончила: - Знала о том, чем ты занимаешься?

- А я ничем плохим не занимался. Купля-продажа антиквариата, статьи по искусству… Я ведь искусствовед по образованию.

- Ах, вот как. Тогда понятно…

- Ты о чем?

- У тебя специфический взгляд: оценивающий. Смотришь на человека и прикидываешь: ценное ли это произведение искусства или дешевый хлам.

- Да, верное замечание, - он похвалил меня глазами и интонацией. – К людям я отношусь, как к произведениям искусства. К сожалению - или к счастью, достоин внимания один из тысячи. 

- Значит, своим нынешним делом ты занялся уже потом, после…

- После, - Дар кивнул. – Только после смерти моей единственной женщины начались мои непростые и очень интимные отношения с Господом Богом.

- Да, я помню, что это слишком интимно. Потому и не спрашиваю подробностей.

Дар неожиданно широко улыбнулся. Улыбка, словно вспышка магния, изменила лицо до неузнаваемости.

- У тебя задатки психолога, Натали. Слишком уж любопытствуешь относительно человеческих бездн. И скрыть этого не умеешь. Что ж, изволь. Именно вера в Бога – в христианского Бога – подвигла меня заняться тем, чем я занимаюсь. Если провозгласивший «не убий» сам преспокойненько убивает – и, заметь, лучших  - поскольку прекраснее своей жены я не встречал человека – то что остается нам, простым смертным? Нам, как говорится, сам бог велел – прости за каламбур. Был бы я атеистом – оставался бы при своей чистенькой интеллигентной работе. А тут, видимо, на принцип пошло. Коса на камень, или что-то в этом роде…

Дар запнулся – словно хотел продолжить и вдруг передумал. Затем развернулся и, коротко извинившись, вышел.

 Оставшись в одиночестве, я медленно осмотрелась. Холл был хорошо освещен тремя хрустальными люстрами. В центре стоял столик в виде китайского дракона, а рядом мольберт с красками.

Сколько времени его не было – пять минул или час – я не заметила, оглушенная впечатлениями. Дар вернулся, неся поднос с двумя дымящимися керамическими кружками.

- Глинтвейн для прекрасной дамы!

Мы присели на мягкие пуфики вишневого цвета. Напиток был обжигающе-горячим, пряным и душистым. Стоило мне сделать первый глоток, как все вокруг закружилось и поплыло. Но со вторым глотком предметы и стены встали на место.

- Что за наркотик ты сюда подмешал?

- Ровным счетом ничего опасного или вредного. Одни травы. Травы, чтобы расслабиться, травы, чтобы снять запреты с твоего подсознания, травы, чтобы тайные мечты и желания стали явными. Тебя это пугает?

- Нисколько.

Я сделала еще один глоток. На этот раз жидкость показалась мне бодрящей и острой. А человек, сидящий напротив, начал неуловимо меняться. Суть изменений ускользала от моего взгляда и рассудка, и оставалось лишь послевкусие перемен. Дар не пугал меня больше. Я вспомнила имя актера, которого он напоминал – Киану Ривз. Еще глоток – и его лицо показалось мне самым прекрасным из всех виденных мною лиц. Каждая черта словно светилась, наполняя меня восхищением и спокойствием – куда там голливудской знаменитости… Мне захотелось дотронуться до сияющей кожи, и я потянулась через столик, чуть не опрокинув свою кружку. Странно: она была пустая. Когда же я успела все выпить?..

У меня нет уверенности, что мы легли с ним в постель, но осталось отчетливое ощущение его пальцев на затылке. Кажется, я была раздета – между лопатками струился сквозняк и легкий озноб тряс плечи. Пахло красками, рука сжимала кисть. Кто-то (наверное, Дар) говорил очень громко, но слов было не разобрать. Блаженные ощущения вдруг резко испарились, я почувствовала себя эмбрионом с содранной кожей. Меня тянуло скорчиться на полу, прижав к груди колени, но что-то или кто-то не давал мне этого сделать. Приходилось стоять –  тет-а-тет с холстом на мольберте.

…Мириады лиц кружились вокруг. Я видела Глеба, и лицо его с глумливой улыбкой было покрыто плесенью. Видела мертвого Яшку с пустыми глазницами и изъеденными могильными червями губами. Максим был горой дымящегося мяса с растопыренными конечностями, на которых вибрировали белесые волоски. Зуб высился, словно гнилая жердь, надламываясь под потолком… У Гаврика были фасеточные глаза стрекозы, а из голого синеватого туловища торчали шприцы, подобно иглам дикобраза. Он плакал, раскачиваясь взад-вперед на корточках… «Конторские» девочки стали китчевыми матрешками с вагинами вместо ртов. Их всех, как самая большая матрешка, вмещала Илона, маслянистая и обтекаемая, словно тюлень… Мик с синими крыльями, растущими над лопатками, стоял спиной ко мне. Волосы его были темны от крови, которая, срываясь каплями, пачкала белоснежный ворот рубашки… Лицо Дара было больше и ближе всех. Пепельные губы изгибались в неподвижной улыбке.  На месте глаз сверкали и переливались два черных опала, тьма стекала с ресниц, когда он моргал, струясь по скулам…

Очнулась я на широкой постели, укутанная в пушистое одеяло. Дар сидел рядом. Выглядел он измученным. Я же, напротив, была переполнена неизъяснимой легкостью и бодростью.

- Зачем ты это сделал?

- Ты имеешь в виду напиток? Если честно, не ожидал, что результат будет настолько мощным и катастрофическим. И, знаешь, он стоил затраченных усилий.

- Можно мне хоть взглянуть на этот самый результат?

- Думаю, не стоит. Пей чай, - он протянул мне кружку, взяв ее со столика у кровати. Перехватив мой опасливый взгляд, улыбнулся. – Этой просто чай. Эрл Грей, один из моих любимых сортов. Извини, что остыл – я ведь не знал, когда ты очнешься.

Через полчаса Дар проводил меня до ворот. Там уже поджидала вчерашняя тачка с глухонемым шофером. На прощанье он поцеловал меня  – на этот раз руку.

- Это потому, что я держала в ней кисть? Интересно все-таки, что я там сотворила…

Он не ответил. В последний раз посмотрел очень пристально – на этот раз не оценивающе (цену, видимо, уже знал), но печально и, кажется, чуть удивленно.

Развернулся и пошел к своему замку. Фобос и Деймос сопровождали его в траурном молчании.