Зебра полосатая 2

ЗДРАВО-ОХРЕНЕНИЕ               Мы выбрались из бесплатного социалистического рая с грязными больничными палатами на двенадцать железных коек, общими вонючими уборными с обрывками газет, заменявших туалетную бумагу, и с нищими задерганными затурканными врачами. Уместно ли жаловаться на судьбу, переместившую нас в мир современной высококлассной медицины с госпиталями, оснащенными хирургическими роботами-давинчами, компьютерными томографами, чистыми одноместными палатами с телевизорами и индивидуальными туалетами? Правильно ли она выбрала место лечения болезней, появляющихся в конце жизни куда чаще, чем раньше? Как ответить на этот вовсе не такой уж простой вопрос?  Надо признаться, что в принятии мной решения об эмиграции многочисленные слухи, поступавшие из-за границы о высоком уровне западной медицины, надежды на нее занимали, если уж не первое, то по крайней мере 2-ое место. Но вот приехал, пожил, посмотрел, пощупал и вот теперь при более тесном с ней знакомстве у меня появились серьезные сомнения. Главную роль в этом сыграл, конечно, грустный опыт маминых болезней и ее госпитальных страданий.   *  *  *               Первый вопрос возник, когда пришлось для мамы, у которой вдруг опасно высоко поднялось давление, вызывать скорую помощь. Я позвонил по телефону 001, и буквально через 5 минут мы услышали оглушительный рев сирены, напомнивший июль 1941 года, когда к Москве подлетали немецкие мессершмиты. И тут же в комнату вошли три гренадера с коричневыми чемоданчиками в руках и черной кожей на лицах. Один держал в руках чемодан-прямоугольник, наверно, с инструментами и лекарствами, другой тут же склонился над сильно напуганной мамой, а третий принялся подробно записывать за мной свидетельства легальности ее американского статуса и платежеспособности медицинской страховки. И я подумал, что недаром Всемирная организация здравоохранения по оперативности работы утвердила за американской службой экстренной медицинской помощи почетное первое место.   Однако... Вот привезли мою маму в «Emergency room» ("комнату скорой помощи"), переложили с носилок на кровать-каталку и оставили лежать в коридоре Приемного покоя. Прошло 10, потом 20, 30 и 40 минут, но ни одна сестра и ни один врач к ней не подходил. Можете не сомневаться, что каждые эти десятиминутки я подходил к застекленному окошку, за которым сидели три скучно-лицые серохалатницы. Лишь одна из них на мои приставания молча поднимала  пустые рыбьи глаза и, ничего не отвечая, снова погружала их в стеклянную тьму компьютера. "Наверно, - думал я, - не понимает мою англорусскую абракадабру". Наконец, почти через час я услышал от нее почти чистую, хотя и разбавленную армянским акцентом русскую речь: - Ждите, скоро с вами будет дежурный врач.    Такой вот парадокс американской неотложки. Что толку от скорости этой скорой помощи, напрочь съедаемой ее ожиданием, кому нужна такая быстрота? И еще, что меня сразу очень удивило. Ведь место обычной амбулаторной машины "ambulance" к подъезду, где живет больной, подкатываются два или даже три автомобильных слона с пожарными лестницами и помпами для тушения огня. В них сидит тоже три или четыре крепких рослых молодца в черных форменных комбинезонах с нашивками пожарной команды. Зачем они? Вы же по телефону вызывали врачебную помощь, а не аварийную службу для гашения пламени на загоревшейся занавеске или  откачки воды из засорившейся ванны. А тут в дверях появляются страшные фигуры подпирающих потолок черных верзил, от одного вида которых, иную старушку, лежащую в постели с высоким давлением, неровен час и инсульт может разбить. Нет, никто не мог мне объяснить, для чего, отжимая к тротуару городской транспорт и оглушая округу страшным ревом сирен, несется по улицам колонна пожарных машин. Не для того же, чтобы только расходовать дорогое дизельное топливо? Скорее всего, для того, чтобы непыльная работа пожарников по-прежнему оставалась привлекательной благодаря высокой зарплате. А она у них побольше, чем у иного инженера.   *  *  *   Однако это все копейки по сравнению с огромными расходами, связанными с назначением врачами разных дорогостоящих тестов, без которых, наверно, в половине случаев можно было бы обойтись. Что это, докторская боязнь что-то упустить в диагнозе? В свое время промышленная революция, давшая людям механизацию производства, почти совсем освободила цеха заводов, строительные площадки и сельскохозяйственные поля от тяжелого ручного труда. Нынешний этап научно-технического прогресса, кажется, освобождает людей и от необходимости шевелить мозгами. Человек все больше становится придатком компьютерно-приборных комплексов. Но если отсутствие особой необходимости много думать слегка и допустимо в мире машин и механизмов, то совершенно неприемлемо в медицине.             Я не помню ни одного случая посещения того или иного лос-анджелесского врача, чтобы тот не направил меня хотя бы на пару каких-либо обследований. Я проходил всевозможные ультразвуковые тесты, сдавал многочисленные анализы, ложился в трубу для послойного сканирования и компьютерной томографии. Каковы были результаты? Мне не сообщалось. Большинство их так и оставались подшитыми к моей медицинской карте невостребованными бумажками. А ведь, по моему представлению, во многих типичных и не очень сложных случаях опытный врач, анализируя клинические данные, мог бы поставить достаточно точный диагноз и без большого количества дорогих тестов. Но здесь бизнес, деньги превыше всего.   А вот, что еще мне увиделось таким отличным от моего прошлого опыта взаимодействия с медициной. В США почему-то вместо того, чтобы лечить самого человека, лечат его отдельные органы. Так, “foot-доктор” занимается только нижней частью ноги, а все, что выше щиколотки – дело ортопеда. Точно также, просматривая результат рентгена и сканирования легких больного, пневмопатолог в большинстве случаев не обращает внимания, например, на опасную аневризму аорты или аритмию сердца. Какой бы наш старый земский врач был бы так постыдно безразличен к своему пациенту?                 Конечно, теперь не те времена, когда добрый доктор «айболит», приложив трубку к твоей груди, назначал сладкий люголь для горла и касторку для желудка. Ныне вместо ветхозаветного стетоскопа у современной практической медицины есть высокоточные приборы и для магнитно-резонансного исследования, и дуплексного сканирования, и прочих чудес медицинского тестирования.  И это, без спора, было бы очень хорошо, если бы именно здесь не скрывалась одна из главных причин невероятной затратности американского здравоохранения. Не случайно чрезвычайно высокая дороговизна американской медицины, по свидетельству той же Всемирной организации здравоохранения, несравнима ни с одной другой страной. Стоимость медицинских обследований в США зашкаливает все мыслимые уровни и недопустимо завышена. Из своего профессионального опыта я знаю, что, например, аналогичные неразрушающие методы изотопной и ультразвуковой дефектоскопии, фактически те же самые, что в медицине, при обследовании строительных конструкций, стоят меньше раз в 10. Дороговизна тестов служит большим соблазном для тех, кто не гнушается возможностью с их помощью выбивать деньги из страховщиков и пополнять свой карман. Не забуду случай, когда меня послали на магнитно-резонансное обследование сильно ушибленной кисти руки. Вместо того, чтобы «просветить» именно ее, меня против моей воли, положили в трубу и просканировали всего с ног до головы. Зачем? Конечно, только чтобы слупить с моей страховки Медикера побольше денег. Таких примеров любой из американцев может привести множество.   *  *  *   Но никакие самые дорогие обследования не сравнятся по расточительности с другой составляющей американского здравоохранения -  фармацевтией. Недаром, мировой опыт показывает, что размер прибыли от продажи лекарств не намного меньше, чем от торговли оружием. И не случайно экономические кризисы, периодически потрясающие капитализм, редко касаются фармацевтической промышленности, продолжающей благополучно процветать.             Попытки властей что-то реформировать в американском здравоохранении оказались особенно провальными в области лекарственного обеспечения. Долгое время связь между аптеками и лекарстводеланием была прямой: заказ – поставка. В 2006 году где-то в коридорах вашингтоской бюрократии родилась лихая мысль добавить к Медикеру, кроме частей “А” и “В”, еще и “D”. Мгновенно возникли многочисленные посреднические страховые компании, так называемые "Планы". Не знаю, как у кого, но мой почтовый ящик затрещал от бесчисленных предложений подключиться к той или иной программе по снабжению лекарствами. Наконец, по совету одной аптеки я сделался участником какого-то плана под названием «AARP/ MedicareRx Plans». Что это такое я не понял, хотя она сразу же начала заливать меня бумажным потоком всяких писем, информаций, инструкций. Но это было только на первых порах. Не прошло и полугода, как я стал вынимать из почтового ящика совсем уже другие конверты. Не трудно догадаться какие. Сначала требования оплат были весьма скромными: 5 - 10 долларов. Но со временем аппетиты моих новых «страховщиков» выросли, и теперь она стала уже запрашивать десятки долларов. Хотя ведь до появления посредника я, старый пень, как обладатель всяких льгот, получал лекарства бесплатно. А вот теперь получилось, что, якобы, «хотели, как лучше (?), а получилось, как всегда». Вполне возможно, я чего-то не понимаю и рассуждаю, как неграмотный профан, но факт налицо – не став хоть немного богаче, я стал платить намного больше.  Вот стал я старым, хворым, немощным, болячки повисли на мне, как шишки на елке. А все так же, как прежде, всего хочется, но уже, увы, не можется. Вспоминается завиральная идея, которую когда-то в нашей 30-тилетней молодости провозглашал один мой ровесник, ежедневно и единовременно пробегавший в своей Марьиной роще по10 километров. - Пока еще есть силенки, - разглагольствовал он, - надо проверить все свои органы на предельные нагрузки. Отжиматься от пола до сведения бицепсов на руках, прыгать-скакать-бежать столько, сколько сможешь, пока сердце не заболит, гири-гантели такие поднимать, чтобы кости трещали. И я по своей природной глупости на старости лет, хотя и не буквально, но тоже не в малой степени рисковал следовать чему-то подобному. Так, в своей Санта Монике стал заниматься тем, что громко именуется лестницей-терапией. Помятуя о необходимости постоянной поддержки нагрузками своего сердца, ремонтированного после инфаркта в 1996 году, я присоединился к группе молодых, моложавых и молодящихся, изнуряющих себя хождением по 160-ступенчатым лестницам, которые у океана соединяют высокий берег с пляжем. Сначала я поднимался-спускался по 3 раза, потом по одному и, наконец, понял, что сорвал коленки. Пошел к ортопеду, сделал рентген, и выяснилось, что у меня полностью стерт хрящ в левом коленном суставе, и теперь там кость трется прямо по кости. Никакие смазки и прочие широко рекламируемые средства уже не помогают - надо вставлять в сустав железяку. А это серьезная операция, на которую трудно решиться. Так что, знайте, молодые, ничего нельзя делать слишком, сверх - over, too much. Не переусердствуйте, ребята.   ОСКОЛКИ ПРОШЛОГО   Надо сказать, что те же самые паскудные рвотные отрыжки дикого капитализма накрыли меня и на моей родине-матери, когда я в очередной раз вляпался в еще одну свою хворобную каку. Вот как это случилось. То был прекрасный круиз вдоль берегов Индии (см. гл. 29), к которому мы присовокупили трехдневный самолетный тур в Дели, откуда состоялась незабываемая поездка в Агру с ее белоснежным Тадж-Махалом и красно-белым Красным фортом.  Но больше всех архитектурных роскошеств забыть ту поездку в индийскую столицу не позволяет мне неожиданная резкая боль в левой ноге, из-за нее мне пришлось прервать экскурсию. Я с трудом дохромал до двери автобуса, плюхнулся на сиденье и, задрав штанину, увидел сбоку ниже колена большое темно-красное пятно, свирепо уставившееся на меня с одной из моих старых безобразных варикозных вен.  Попав обратно на корабль, я тут же отправился к судовому врачу, который объявил мне, что это опасный тромб и одел на него тугой чулок из прорезиненной ткани. - Приедете домой, сразу же бегите к доктору, - сказал он. - Тромбофлебит требует к себе почтения. Мы прилетели в Москву субботним утром, а достучаться в выходной день до каких-либо лечебных учреждений мне по моему советскому опыту казалось таким же невозможным, как купить манго в сельпо Укурянска. Но... Великий, всемогущий, всезнающий Интернет! Мне хватило и получаса, как я выудил из него телефон и адрес некого "Флебологического сосудистого консультативно-диагностического центра". Уже в полдень схваченный на улице левак-чечен на старенькой хонде подвез нас с Линой к входу в небольшое двухдверное строение, затерянное среди новых многоэтажных замоскворецких многоэтажек. Над одной дверью висела потертая временем вывеска мастерской по ремонту "обуви, одежды, зонтов, сумок", а на другой изящно свежерисованное крупной яркой охрой наличие того самого центра. Интерьер подтвердил солидность его таинственного наукообразного наименования. Серо-голубой кафельный пол непритязательно сочетался с умеренно золотистой лепниной на потолке, пристенным бронзовым бра и просторными темно-коричневыми креслами. Во всем чувствовался недюжинный достаток, обстоятельность. Отметившись у вежливой миловидной регистраторши, мы погрузились на кожаные сиденья и стали ждать. Минут через 15, просекая нас пытливым взглядом, мимо прошел полноватый мужчина в белом халате, и после этого через короткое время меня вызвали в кабинет.   Доктором-ортопедом оказался моложавый человек с длинными руками и бородкой клином. Он натянул на руки синие латексовые перчатки, бегло осмотрел мою болячку и, ощупав тонкими пальцами пианиста варикозные вены, произнес только одно слово "тромб". Вслед за этим он долго и задумчиво стягивал перчатки, потом, ничего больше не сказав, отвернулся от меня и быстро вышел из комнаты. Снова с четверть часа мне пришлось в нетерпеливом ожидании и страхе судить-рядить о том, как распорядится судьба моим здоровьем. Затем дверь открылась, и доктор вошел в сопровождении того толстячка, который раньше в прихожей сверлил меня взглядом. Он подошел ко мне, улыбнулся широкой приветливой улыбкой и протянул руку: - Здравствуйте, я - заведующий этим центром. Он помолчал немного, стер с губ улыбку и произнес решительным голосом, не терпящим никаких возражений: - Я вызываю скорую помощь. Наверно, даже нужен будет реаномобиль, - твердый острый взгляд пронзил меня насквозь и огнем обжег мои щеки. - У вас очень серьезное положение, тромб может оторваться и, сами понимаете - инсульт, парализация, или, что тоже вероятно - инфаркт миокарда. А, кто знает, возможно, и того... У меня все похолодело внутри, лоб покрылся испариной, я услышал, как громко в страхе застучал барабаном мой уже побывавший в свое время в ремонте мотор. Что делать, как быть, неужели надо прямо сейчас ехать в больницу или, может быть, хоть на минутку заскочить домой взять тапочки и зубную щетку?    - Но у меня же сейчас уже боль прошла, может быть, не так срочно сейчас надо? - Взмолился я, натягивая на лодыжку полученный на корабле тугой бинт и засовывая ногу в штанину. - Вот у меня и лечебный протектор есть. - Эта тряпка вам не поможет, она только хуже делает. Если хотите, купите у нас настоящие компрессионные чулки. - И потом у меня билет на вторник, дочка ждет в Лас Анджелесе, - неуверенно промямлил я слабым голосом. - Ну, смотрите, вам решать, - совсем уже грубо резанул завцентра. - Только, как бы вашей дочке не встретить вас в цинковом ящике. Он повернулся, тронул молчавшего все время доктора за плечо, и они ушли, резко закрыв за собой дверь. Я дрожащими руками напялил на себя куртку, встал со стула и тоже вышел. Лина встретила меня испуганными полными слез глазами и растерянно прошептала: - Он только что подошел ко мне и сказал "вы своего дедушку до дома не довезете". Плохо соображая, полный тревоги и сомнений, я оперся на линину руку и мелкими старческими шажками засеменил к окошку регистраторши. Та вся светилась участием и доброжелательностью. Она отворила дверь своей комнатушки, усадила на стул. - Сейчас будем подбирать вам компрессионки, - сказала она, доставая откуда-то с полки картонный пакет с красочной картинкой. Оказалось, что продается не один, как мне надо было, а два чулка на обе ноги. И стоимость их сразу же мне показалась заоблачной, почему-то значительно больше той, что была указана на упаковке. Но, конечно, я отдал свои пенсионные сберкассные без каких-либо колебаний и споров. Также безропотно отреагировал мой кошелек и на оплату трудов того молчаливого врача, сказавшего мне только одно слово. Снова их цена вызвала у меня некое недоумение и подозрение на обдуривание подобных мне лохов, что несколько ослабило ударный эффект ужаса от случившегося. Мы приехали домой, я пожевал бородинского хлеба с адыгейским сыром, выпил стакан чая и немного расслабился. Ладно, решил, поеду в больницу завтра утром.   Наутро вызванная по телефону скорая помощь привезла меня в какую-то районную больницу, где, пройдя долгую занудную процедуру "оформления", я попал в шестикоечную палату ортопедического отделения. Мне выделили железную койку, аккуратно застеленную серо-белым бельем и одеялом с дырчатыми следами сигаретного пепла. Рядом стояла хромая тумбочка, куда я погрузил свой немудреный скарб. Люди в палате были ко мне приветливы, участливы. Культурно поинтересовались какова моя болячка, спросили, не надо ли чего, поделились своими собственными коленными, локтевыми, плечевыми и прочими бедами. И к месту обсудили вопросы нашествия в Москву чеченов, азеров и других черножопых, поговорили о происках американов на Ближнем, а китаезов на Дальнем Востоке.     Довольно быстро, к моему удовлетворению, пришла врачиха, немолодая женщина с усталым интеллигентным лицом и седоватыми волосами в тугом затылочном пучке. Она внимательно осмотрела мою ногу, ощупала ее со всех сторон, помяла тут и там, провела пальцами и позажимала пухлые узлы на варикозных венах, затем сказала: - Ну, что же, вам повезло - этот ваш тромб поверхностный, хотя и довольно большой, сантиметров 6-8. Он уже стабилизировался, так что не опасен. - Да, но мне сказали, что он может оторваться и пойти дальше, в голову или сердце. - Я с опаской вопросительно взглянул на врачиху. - Это могло, не дай бог, произойти, если бы он был во внутренних венах, - успокоила она меня, - а так, ничего страшного, заживет. Но вы обязательно должны носить специальный чулок и вообще беречься. - Она встала, улыбнулась мне и уходя добавила: - На мой взгляд, особенных причин вам волноваться теперь уже нет, опасный момент прошел. Но ведь я дежурный врач, сегодня воскресенье. А завтра придет ваш лечащий, осмотрит ногу еще раз. Сдадите кровь на анализ, сделаете рентген, и врач даст вам назначение, лекарства, мази. Она ушла, и я облегченно вздохнул. Ура! Я жив, здоров. "Готеню, штрек мих, нор штроф ништ" - как говорила моя мама на идиш, и что означало: "Боженька, пугай меня, только не наказывай". Конечно, никакого понедельника с лечащим врачом я ждать не стал. А тут же выгреб из тумбочки свое нехитрое шматье и взял ноги в руки. Через десять минут мы с Линой, повеселевшие, беззаботные, уже тянули на уличном тротуаре руки, ловя попутную машину. Ну и сволочь же эта российская частная медицина, ругался я про себя, еще одним кривым зеркалом отражает откровенный бандитизм платного бизнесного здравоохранения. Вот оно как - оказывается, в Москве он еще отвратительнее и зловреднее, чем в Америке. Невольно вспоминаются те бесхитростные рыцари бесплатной медицины, которые за мизерное вознаграждение честно лечили нас в той нашей стране. Жаль, что почти все они  в прошлом, хотя ведь именно теперь, на старости лет, они особенно нам нужны.     *  *  *   Может быть, здесь к столу, будет и рассказ еще об одном событии, связанном с моими поздними прикосновениями к осколкам пережитков социализма в сознании людей. Речь пойдет о том, что граждане державного тоталитаризма, замкнутые железным занавесом, были пригвождены к своим пятачкам пространства неодолимым скрепом под названием прописка. Ее несъемными наручниками, тяжелыми кандалами служили тонкие краснокожие книжицы с глобусом и золотыми колосьями, представлявшимися по В.Маяковскому этакими священными "дубликатами бесценного груза". Их утрата даже для простого младшего дворника была не менее страшным преступлением, чем потеря партийного билета для члена горкома КПСС. Внутренние железные занавесы не давали шансов переселяться из одной области в другую, из города в город, из района в район. Потому-то большинству жителей страны победившего социализма-тоталитаризма и приходилось весь свой век коротать в одном и том же месте, там же растить детей, которые, повторяя судьбу родителей, тоже навсегда сохраняли характерные особенности их края, отражавшиеся в поведении, образе жизни и, конечно, языке. Недаром, такой, как я, старый совок до сих пор по оттенкам речи, говора, акцента запросто может отличить костромича от киевлянина и архангельца от астраханца. Поэтому стоит ли удивляться, что при происходившей время от времени, начиная с 90-х годов, смене паспортов РФ я не выкидывал их, как ненужные пустые бумажки, в мусорный ящик, а бережно хранил в верхнем ящике письменного стола вместе с дипломами инженера, кандидата наук, старшего научного сотрудника. Они так же много значили для меня, как и одетые в коленкоровые и картонные обложки комсомольские, военные билеты, свидетельства ветерана труда, члена Дома ученых, Российского Географического общества, победителя социалистического соревнования и прочих смешных теперь званий и членств. Отжившие свое бардовые книжечки паспортов бабочками гербария ласкали мой ностальгический взгляд, когда я перелистывал старые странички с памятными отметками моих многочисленных пересечений забугорных границ. Но вот именно эта глупая страсть к коллекционированию всякой ненужности и сыграла со мной злую шутку. Конфликт между прошлым и настоящим грянул возле стойки регистрации Аэрофлота, когда я подобно лучшему поэту советской эпохи "достал из широких штанин" двух-голово-орловый российский паспорт. - Мы не можем вас пропустить на самолет, ваш документ просрочен и недействителен, - с виноватой улыбкой сказал аэрофлотовский служащий в синем мундире. - Что вы такое говорите? - возмутился я. - Срок действия моего российского паспорта заканчивается только через 8 месяцев. - Вот, посмотрите, - был мне ответ, - он истек уже в 2007 году. Я отвернул корочки, взглянул, и холодный пот потек по морщинам моего лба, а в сердечных сосудах вздрогнули холестериновые бляшки. Сначала я даже не поверил своим глазам - ну, не идиот-ли? Это я, оказывается, схватил в спешке не новый действующий паспорт, а старый, с истекшим сроком действия, по которому помойка давно скучала. Болван, остолоп, недоумок, торопыга. Надо ж так обмишуриться. Что теперь делать, как быть, куда деваться? Ледяной поток моего самообличения прервал теплый душ рассудительно-объяснительного обогрева, которым обдал меня служащий Аэрофлота, озадаченный, по-видимому, прединфарктным выражением ужаса на моей побелевшей физии. - Что делать, что делать. Не вы первый, и не вы последний. Бывало у нас уже такое, и не раз. Во-первых, надо успокоиться, не психовать, глотнуть валокардина, валерьянки или, на худой конец, карвалола. Второе - съездить за правильным паспортом. Не успеть? Тогда поменять билеты, перекомпостировать на завтрашний рейс. - О, это было бы здорово, - обрадовался я. -  Давайте, прямо сейчас это и сделаем. - Я полез за кошельком: - сколько мы вам должны? - Не спешите, - оборвал меня служивый, - стоит это довольно-таки дороговато, с каждого по 370 долларов. Не очень-то подьемно. - Да, уж, - зашамкал я. - Может быть, еще есть какие-нибудь варианты? - Ну, хорошо, - задумчиво сказал аэрофлотовец. - Давайте-ка, я пойду, позвоню в Москву, спрошу, как и что. Ждите. Он исчез где-то за дверью с надписью "Official", а я остался стоять на подкашивающихся ногах с дрожащими коленками. Минуты тянулись часами, неумолимо приближаясь к самому крайнему сроку посадки в самолет. Наконец, аэрофлотовский регистратор вышел ко мне, ободряюще светясь самодовольной улыбкой. - Ух, уломал их, разрешили, - сказал он. - Значит, так, мы вас сейчас отправляем, а в Москве покажете внутренний паспорт, хорошо еще, что хоть он у вас не просрочен. Придется погранцам заплатить штраф. Какой? Не знаю точно, но, кажется, тысячи 2-3, может, чуть больше. Нет, нет, не волнуйтесь, не зеленых, конечно. А пока я буду оформлять ваш вылет, звоните быстренько себе домой, чтобы вам выслали паспорт на московский адрес.   Ободренный и более-менее успокоенный, я бросился звонить соседке, которой на всякий случай я, уезжая, обычно оставлял ключ от своей квартиры. Однако вследствие ее возрастной избыточности, малой образованности и полным отсутствием опыта общения с американской почтой, она плохо понимала, что от нее требуется. Я долго ей втолковывал, что, достав из верхнего ящика письменного стола мой именно новый российский паспорт с бардовым переплетом, его следует послать никак иначе, как только заказной спецпочтой с уведомлением о вручении. Конечно, она толком ничего не поняла, паспорт, хотя и тот самый, отправила  совсем не так, как было надо, и я потом мучительно долго его выискивал в темных углах и закоулках одинаково запутанных лабиринтов американской и российской почты. По всем прогнозам, предположениям, предвидениям послание из Москвы должно было поступить через пару дней, ну, может быть, через неделю. Но прошло 10 дней, и паспорта я так и не получил, а позже выяснил, что он вовсе не летел ко мне на боинге, а валялся в трюме корабля и тащился по пыльным дорогам двух континентов. Поэтому в мои руки он попал уже тогда, когда оставалось только порезать его ножницами на куски и бросить в домовый мусоропровод.  А нервное подергивание моего левого века, неизменно настигавшего меня при ежедневном заглядывании в почтовый ящик, было связано с тем, что паспорт мне нужен был не когда-нибудь, а вот-вот сейчас. Его отсутствие грозило потерей аж 3 тысяч долларов, уплаченных за путевку в Испанию, начало которой неумолимо приближалось. А кто же меня выпустил бы из России без правильного документа? Хотя проржавевший железный занавес и растворился в серной кислоте времени, но его черная тень еще висела над границей, отделявшей путинский рай от европейского шенгенского ада.   Что было делать? Конечно, бежать в разные частные конторы, рекламы которых таким, как я, торопыгам гарантировали оформление загранпаспорта чуть ли не за 3 дня. На самом деле, все это, конечно, оказалось сплошным надувательством, догадаться о чем, можно было и без наличия большого ума. Сбор требуемых бумаг, составление и заполнение разных форм и их распечатка в принципе доступно было любому обладателю восьмиклассного образования без какой-либо посторонней помощи и траты денег. Но, главное, это вовсе не уменьшало необходимости удовлетворить аппетиты неистребимой российской госбюрократии - куда более зубастого хищника, чем какая-то частная лавочка. В данном случае, слава Богу, кончилось все благополучно - я получил вовремя новый паспорт и, хотя с опозданием и потерей двух-трех экскурсионных дней, все же попал на испанский тур. Однако, в итоге, когда я подсчитал расходы, выяснилось, что то мое жлобство с оплатой перекомпостирования билетов в лос-анджелесском аэропорту было полным идиотством - вся эта катавасия обошлась мне намного больше, и не только денежно. Правильно говорит пословица, что скупой платит дважды. Но я умом и расчетливостью никогда не отличался, скорее, наоборот. Потому и заплатил вдвое.