Королева

Серёга. Глава 1.

* * *

barbarian: Серёга, блин! Звоню же, чего не отвечаешь?

Серый: Микрофон в ноуте сдох.

barbarian: А когда на мобилу звоню, чего не берёшь? Тоже микрофон сдох?

Серый: А ты звонила? Я не слышал.

barbarian: Гонишь.

Серый: А Дюня где?

barbarian: В Караганде. На семинаре.

Серый: Вечернем, что ли? Сама не гони.

barbarian: Вечернем, вечернем. Go out. Тусит. Расслабляется. Явится — убью нахрен.

Серый: Вы поссорились, что ли?

Серый: Варь! Варяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя!!!

Серый: ВАААААРЬ!!!!!!!

barbarian: Чо орёшь, как подстреленный? Тут я. В уборную ходила. Спроси ещё, зачем.

Серый: ГОНИШЬ. Ты просто не хочешь отвечать. Почему не пошла с ним?

barbarian: Достал тусняк этот потому что. И Пиндосия достала. И Король достаёт. Часто. Неважно. Фигня это всё. Ты стрелки не переводи. Сам как? Когда релиз альбома?

Серый: А учёба?

barbarian: Учёба — круть. Тут в кампусе есть автостоянка для преподов — Нобелевских лауреатов, так там уже все места заняты, чессло.

Серый: О_о

barbarian: Глазки не пучь, не темни! У ТЕБЯ ЧЕГО? Альбом закончили записывать или нет? Ты ж говорил, в октябре. Так октябрь же.

barbarian: Серый!!

barbarian: Серый!!!! УБЬЮ!!!

barbarian: Блин, Серёга!!!!!!!

Конечно, он взял и скипнул из Сети.

И конечно, на смски он тоже не ответил.

Жучка, прикусив губу, резко захлопнула ни в чём не повинный ноутбук. Пальцы дрожали.

А, язви тебя в кочерыжку, как любила ругаться бабка.

Ей остро, прямо до воя, захотелось очутиться сейчас не в навороченной съёмной хате в Беркли с видом на калифорнийский Залив, а в их с бабкой старенькой кухоньке — сидеть на выщербленной табуретке, жевать бабкины оладьи и слушать её жалобы на радикулит и соседа Ваську, который, как нарочно, всё сверлит чего-то за стенкой, когда бабка укладывается вздремнуть после обеда.

Жучка прерывисто вздохнула и закрыла глаза. На каникулах, следующим летом, надо будет непременно поехать домой, найти Ваську и навешать ему хороших люлей.

С бабкой теперь жила подружка детства Зиночка, оставившая свой дом-развалюшку под городом, так что за обеих старушенций можно было не слишком волноваться.

А вот за Серёгу — нужно.

Что, что там с этим засранцем? Микрофон у него сдох, как же. Не хочет ей показываться, знает, что она вытрясет из него все его заморочки, как два пальца об асфальт.

Даже торча в Пиндосии.

Король бесился, когда она пренебрежительно именовала Штаты Пиндосией. Его от этого аж передёргивало. Сам он вписался в здешнюю жизнь с лёгкостью необыкновенной, засветившись везде, где только можно. После учёбы — бильярд, боулинг, клубы, да не ночные, а общественные, даже кружок при православной церкви, куда однажды Жучка сходила с ним ради интереса, враз офигев от увиденного. Батюшка Майкл, Михаил, молодой, весёлый и бородатый, собрал свою паству в греческом ресторанчике, где студенты весь вечер болтали, обсуждая самую разнообразную фигню.

Always keep the faith, блин... Но Король чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Высокий, загорелый, улыбчивый, от калифорнийских пляжных мальчиков он отличался только наличием мозгов.

Да уж, мозги им тут были нужнее, чем деньги Королёвых, хотя без денег пришлось бы туго. А так... у них была съёмная хата с видом на Залив, а не секция в общаге, была почти новая тачка и другие ништяки — и это помимо платы за учёбу. Для Жучки эту оплату частично гасила стипендия — Король был прав, когда говорил, что льготы и квоты существуют.

Чуть больше года в Пиндосии и почти два месяца в Калифорнийском университете в Беркли — после того, как были закончены все изматывающие курсы, сданы все долбаные тесты, все TOEFL и SAT.

Жучка была рада, что они в конце концов выбрали именно Беркли — в надменных и перемороженных, как куб трески в рыбном магазине, Гарварде и Стэнфорде она наверняка не выдержала бы и недели. А здесь — в тёплой солнечной Калифорнии, у океана, дышавшего солью и влагой, всё хоть как-то напоминало ей родное побережье. Море, море...

Хотя просто побродить босиком по кромке прибоя ей удавалось нечасто. Мозги порой раскалялись так, что, казалось, сейчас вскипят и хлынут кровавой кашей из ушей. И ещё она всё время подрабатывала там, где могла — в библиотеке, в кафешке-забегаловке, в лавчонке под названием «Университетский дух», где продавалась всякая мишура с символикой универа... Чтоб хотя бы трусы себе не покупать на деньги Королёвых. По этому поводу Король даже и не бесился. Отбесился в самом начале.

Времени на тоску у неё не должно было оставаться, но тоска всё равно подкатывала к горлу внезапно, как рвота.

Жучка потёрла ладонями лицо и снова раскрыла ноут. Завтра лекций Нобелевских лауреатов не предвиделось, но и перед обычными преподами было бы стрёмным невнятно блеять.

— Tall little Sally plays with magic ebbles

Dasha sells equipment to the Chechnian rebels

я выхожу из анала в астрал,

там много чего слышал, но не записал,

несмотря на США, не потерял азарта,

бухаю строго каждое восьмое марта

sitting in the bath house on the avenue B

and never agree...

Она во весь голос подпевала оравшему в колонках шухарному русско-цыганскому эмигранту Женьке Гудзю, не раз спасавшему её здесь от хандры, поэтому и не услышала, как хлопнула входная дверь.

— Ты ещё не оглохла от этой своей похабщины? — проорал Король с порога, заглушая Гудзя.

Вздрогнув, Жучка ругнулась себе под нос и стопорнула «Ave B.» пультом.

— А ты ещё не притомился шарахаться по туснякам? — привычно огрызнулась она в ответ. — Party, party, afterparty! У тебя ж завтра вроде как семинар?

— Я готов, — безмятежно отозвался Король.

Он прошёл в комнату и устало развалился на диване прямо в куртке и кроссовках — ещё одна поганая америкосовская привычка. Вечеринка была явно не церковной: от него несло каким-то хорошим пойлом — дерьмового он и в рот бы не взял — и табаком. Курить он тоже не курил, но, видать, стоял и звездел в курящей компании. Не все ещё в Пиндостане боролись за здоровый образ жизни.

— Бухал, что ли? — проворчала Жучка. — Добухаешься — права отберут.

— Пьяный за рулём — убийца? — Король беспечно фыркнул, стаскивая с себя куртку и небрежно швыряя прямо на пол. — Меня Боб подвёз. А ты могла бы со мной пойти, было прикольно.

— Мне некогда фигнёй маяться! — отрезала она, подымаясь из-за стола. — А ты всегда готов, как пионер!

— Ага-а... — протянул он, закидывая руки за голову и потягиваясь всем телом. От его ленивой шалой улыбки её, как всегда, повело. Она сердито тряхнула головой, отгоняя эту чёртову слабость — вот ещё, новогодний подарочек, мальчик-звезда... Король.

— А Покахонтас там была? Она тоже всегда готова?

Ленивую улыбку с лица Короля смахнуло враз, голубые глаза сузились.

— Её зовут Марша, — проговорил он жёстко. — И её там не было. Она на такие тусы никогда не ходит, а жаль. С ней... интересно.

Ещё бы!

Жучка отлично знала, как её зовут. Более того, эту девчонку, так отличавшуюся от остальных, незатейливых и мелких студентиков-америкосиков, она даже уважала.

Марша Рейнберд была, чёрт бы её побрал, и затейливой, и глубокой.

Она тоже попала в Беркли по особой квоте, как коренная американка. Индейцев теперь в Пиндосии индейцами не называли — нетолерантно, ёлки. Только «native americans». Fuckin` s**t.

* * *

Король и Жучка впервые увидели Маршу Рейнберд в самом начале первого семестра, на публичных студенческих дебатах, в которых сами они участия не принимали. Сидели себе на галерке в галдящей весёлой толпе, с любопытством вертя головами по сторонам, когда смуглая высокая девчонка не спеша поднялась на трибуну, откинула назад блестящие пряди иссиня-чёрных волос, куда было вплетено орлиное перо, и разделала своего оппонента на тонкие ломтики. Чуть улыбаясь уголком насмешливых губ.

Король тогда уставился на неё, как завороженный, и Жучке даже пришлось незаметно пихнуть его кулаком под рёбра, чтоб очухался.

— Ух, кака-ая, — пробормотал он, машинально потирая бок, — смотри, она же индианка!

— Индипетька, — язвительно хмыкнула Жучка. — Подумаешь! Тут народу всякого тьмища тьмущая, даже папуасы небось есть.

Но где-то глубоко у неё в сердце прозвучал тревожный зуммер.

За два с лишним года, проведённых с Королём, она привыкла к тому, что девки вешались на него гроздьями — и в России, и в Пиндостане. Немудрено — Король того стоил. Её это больше смешило, чем раздражало. Он и сам всегда вместе с нею посмеивался над чумными дурёхами, забивавшими ему телефон смсками. И тут, нате вам, эта Покахонтас.

Рейнберд — Птица Дождя, Птица, Предсказывающая Дождь. Из Южной Дакоты. Резервация Оглала, Республика Лакота, — как она сама со спокойным вызовом представилась тогда на дебатах.

Теперь Марша всегда участвовала в дебатах от их курса.

Хотя обычно она предпочитала держаться в тени и отмалчиваться. И была почти незаметной — до тех пор, пока не открывала рот. Язык у неё был острым, как бритва. Ну или как томагавк. Беспощадным.

— Прокурором будешь после универа? Самое твоё, — сказала ей Жучка как-то, когда они вдвоём задержались в лаборатории после занятий.

Марша покачала головой, усмехаясь своей обычной кривоватой усмешкой:

— Ненавижу прокурорских. Если крючкотворствовать — только адвокатом.

— Почему? — спросила Жучка, сама удивляясь своей настойчивости — что ей было за дело до этой занозы!

Та долго молчала, но всё-таки ответила:

— Моего брата никто не защитил — засудили за мелочь, так и сгниёт в тюрьме.

Жучка редко теряла дар речи, но это был именно тот случай. Она только во все глаза глядела на Маршу.

— У индейцев... у вас же сейчас вроде всё в порядке, — пробормотала она неловко. — Вашу историю вон в школах изучают, и культурное наследие, и вообще... Ты же сама учишься по квоте.

Марша пренебрежительно пожала худыми плечами:

— Квота? Так в университетах должен быть определённый процент аборигенов. Ты же из России? Ты другую статистику в Интернете поищи — безработица, продолжительность жизни, детская смертность... Культурное наследие? Да, белым нравится, когда мы трясём перед ними перьями на Пау-Вау, как дрессированные обезьянки, — она всё с той же усмешкой тронула перо, прикреплённое к кончику своей смоляной косы. — А ещё больше им нравится, когда мы много пьём. Так легче отнять у нас остатки наших земель. Хороший индеец — пьяный индеец... мёртвый индеец. Война всё ещё идёт.

— А твой брат?

— Дурак, — теперь она уже не усмехалась. — Осудили по ювеналке, а потом рецидив. Тюремщикам выгодно нас держать — за каждого платит правительство. А мой брат — хороший индеец... потому что он всегда пьяный индеец. И совсем скоро он будет очень хорошим индейцем. Мёртвым.

У Жучки по спине пробежал холодок.

— А что такое Республика Лакота? — спросила она.

— Посмотри в Интернете, — бесстрастно повторила Марша.

Тут вошёл Король, и, едва он открыл дверь, Жучка поняла, что подружиться с Маршей Рейнберд ей не суждено.

Достаточно было увидеть, как вспыхнули глаза Короля, и как Марша, вздёрнув острый подбородок, скрестила руки на груди, будто отгородившись от него невидимым щитом. Скуластое лицо её оставалось таким же бесстрастным. Poker face.

Жучка надеялась, что Марша сейчас подхватит свою сумку и растворится в коридоре, как обычно, но та стояла, не глядя на Короля, но будто ожидая чего-то. И он, чуть поколебавшись, спросил её с обычной своей беспечной и победительной ухмылочкой:

— Больше проблем нет?

Марша презрительно скривилась:

— А ты что, Большой Белый Герой, и другие мои проблемы решать собираешься?

И тот взял и нагло кивнул!

— Какие ещё проблемы?! — опешила Жучка.

— Да был тут как-то... инцидент один, — небрежно бросил Король, искоса глянув на Маршу, и Жучка задохнулась от гнева и растерянности, впервые почувствовав себя рядом с ним посторонней.

Это было примерно полтора месяца назад. С тех пор она настороженно отслеживала частоту появлений Короля на студенческих дебатах и частоту появлений Марши на лабораторных и практических занятиях группы Короля.

* * *

Жучка опять встряхнула головой. К чёрту Маршу Рейнберд! К чёрту всё!

— Разуйся... Джон Смит, — буркнула она хмуро, указывая на пыльные кроссовки Короля. — Я только что полы помыла.

Тот беззаботно ухмыльнулся:

— Да брось ты! Тоже мне, desperate housewife, отчаявшаяся домохозяйка... Иди лучше сюда.

— На хрена? Я занимаюсь, — строптиво процедила она, подходя, однако, на шаг.

— Мной займёшься.

— Ага, два раза.

Он расхохотался, запрокинув светловолосую встрёпанную голову:

— Можно и два! Я не возражаю.

Невольно заглядевшись на его белозубую нахальную ухмылку, она не успела отпрянуть, когда он стремительно ухватил её за руку и дёрнул на себя.

— Я сказал — иди сюда, — раздельно повторил он, прижимая её к дивану и уже не улыбаясь.

Жучка коротко выдохнула и на секунду крепко зажмурилась.

— Устала я уже с тобой письками меряться, Король, — вырвалось у неё. — Понимаешь?

Его пальцы медленно разжались.

— И вообще, я тебя без гондонов больше не подпущу, — безжалостно продолжала она, посмотрев ему в глаза, вспыхнувшие яростью и какой-то детской обидой. — Мало ли где ты шля... а потом мне суёшь.

Король тряхнул её за плечо, обрывая на полуслове.

— Ты у меня одна! — прохрипел он севшим вдруг голосом, и она опять зажмурилась.

Пропали оно всё пропадом — Пиндосия, Калифорния, Беркли, преподы с их Нобелевским лауреатством! Очутиться бы сейчас на лежанке из небрежно наломанных веток, прикрытых одеялом, в той заброшенной лачуге на берегу родного моря, где они провели своё самое первое, самое безбашенное лето...

— Вот здесь — одна, верю, — откликнулась она наконец, слыша, как вздрагивает её собственный голос, и положила ладонь прямо под ремень его джинсов. Король дернулся, как от удара током, но она уже отняла руку и вновь прикоснулась — теперь к его сердцу, неистово колотившемуся под модной рубашкой. — А здесь?

Он отшатнулся, но её пальцы теперь коснулись его лба:

— И здесь?

Она сжала его лицо в ладонях, напряжённо глядя в заблестевшие, потемневшие глаза.

— Здесь, и там, и везде, — лихорадочно зашептал он, отчаянно целуя её, прижимая к себе так, будто хотел ею пропитаться, войти в неё прямо сквозь поры. — Только ты, ты одна... одна, Королева...

Её футболка, шорты, трусики полетели на пол, словно обрывки бумаги... равно как и его джинсы, брякнув ремнём, и модная рубаха...

Жучка снова зажмурилась, принимая его, впуская его в себя. Плясали перед глазами огненные всполохи костра, в ушах шумел родной прибой, и морской солёный привкус жёг саднящие губы, которые она прикусывала, чтобы не кричать.

Уже уплывая в сон, она широко раскрыла глаза и подскочила:

— Король!

— М-м... — невнятно откликнулся тот.

— Я с Серёгой сегодня по скайпу... чёрт, он наврал, что у него микрофон сдох, списались просто. Что-то там у него... не то.

— Да брось ты параноить... — Король зевнул широко и сладко. — Чего у него там может быть не то? Продюсер какой-то нашёлся, раскручивает их. Он же всегда чего-нибудь гонит, Серёга-то. Творческая личность... Мама за ним присматривает. Не бери в голову, спи давай.

Через минуту Жучка услышала его мерное дыхание и из всех сил саданула кулаком по подушке.

Параноит она, значит... Ладно. Завтра она сама с этим разберётся.

Сон ушёл враз.

Откинувшись на спину, она надела наушники и нашла в плей-листе плейера последнюю Серёгину песню.

Дыхание тает на острие зловония,

Страх — просыпаться опять непонятыми,

Как два изгоя, что терпят крушение боинга,

Как два Геракла, распятые на крестах истории.

На простынях, от холода потных заведомо,

Лежать не дыша, боимся вдохнуть отчаяние,

Прощение вымолив, просто прождав ответа,

И проиграть, всего лишь приняв наказание.

Дыхание крошится, всеми оттенками красного,

Нутро дрожит, заполненное вдохновением,

Стоять на месте, словно родившись привязанными,

Стоять на месте, испытывая терпение.

Рисуй глаза на спинах каждого голубя,

Разуй глаза, и клетка почти естественна.

Спина к спине, хотя и не до конца любя,

Глаза в глаза, хотя может слишком тесно нам.

И так мечтать — пойти навестить любовников,

Не подпускать друг к другу нужду и горе.

Как два изгоя, что терпят крушение боинга,

Как два Геракла, распятые на крестах истории...

* * *

Голос Ольги Васильевны в трубке телефона был, как всегда, очень ровным.

— Не беспокойся, с Серёжей всё нормально. Мне, конечно, не нравится это его заочное обучение... такая профанация... но он действительно слишком много времени отдаёт... своему творчеству, чтобы учиться очно как следует.

«Было у отца два сына, один умный, а второй — музыкант», — чуть не ляпнула Жучка.

Словно услышав эту повисшую между Калифорнией и Москвой нелепую присказку, Ольга Васильевна строго спросила:

— Варя, я надеюсь, что у Андрея всё в порядке с учёбой?

— В абсолютном, — легко отозвалась Жучка. Короля она бы в любом случае не сдала.

— Ты по-другому и не ответила бы, правда? — в голосе Ольги Васильевны просквозила улыбка.

— Ага, — согласилась она так же легко, и в трубке прозвучал короткий смешок. А потом неожиданный вопрос:

— Трудно тебе, девочка?

Мобильник в её пальцах дрогнул.

— С чего вы взяли? Всё отлично.

— И тут ты не ответила бы по-другому... — констатировала Ольга Васильевна со вздохом. — Не бери на себя ещё больше, не надрывайся попусту.

— Вот ещё... — пробормотала Жучка упрямо. — Что там за продюсер у Серёги?

— Очень... деловой, — хмыкнула Ольга Васильевна. — Обаятельный. Его нам порекомендовали давние знакомые. Обедал у нас дважды. Обещал, что первый альбом выстрелит, недолго осталось. Серёжа, видимо, просто очень нервничает по этому поводу, но это понятно. А ты не волнуйся.

Да что они все заладили — не волнуйся, не волнуйся!

— Ладно, — Жучка глубоко вздохнула. — У меня всё. До свидания. И... берегите его!

Отбой.

Сунув мобильник в карман джинсов, Жучка устало присела на край стола. В аудиторию, весело галдя, уже входили студенты. Яркая, беспечная, многонациональная толпа в фенечках, монистах, татушках, пирсинге... И у длинноволосого молодого препода красовалось колечко пирсинга над левой бровью, гроздь серёжек в левом же ухе, радужная фенечка вокруг запястья.

Рай, да и только. Возлюбим друг друга, братие и сестрие.

Жучка вдруг поймала хмурый, исподлобья, взгляд Марши Рейнберд. На ней, единственной из пёстрой попугайной оравы, была чёрная футболка с чьим-то профилем и тёмные мешковатые джинсы. «Свободу Леонарду Пелтиеру!» — вот что было написано на футболке.

Жучка вспомнила, что встречала это имя, когда проглядывала по совету Марши соответствующую статистику в Сети — индеец просидел в тюрьме чёртову уйму лет за у******о двух агентов ФБР, хотя его вина вроде как даже не была толком доказана.

Статистика, кстати, и вправду... впечатляла.

«Война всё ещё идёт...»

Марша Рейнберд точно знала, что такое война.

* * *

Заканчивался ноябрь. Впереди маячило неизбежное, как коммунизм, навязчивое америкосовское Рождество. Какофония покупок, скидок, Санта-Клаусы в универсамах. И каникулы. Все собирались разъехаться кто куда, и в кампусе должны были остаться в основном иностранные студенты.

Жучку с Королём тоже пригласили погостить — кажется, долговязый застенчивый очкарик Боб Тейлор — в Техас, на отцовское ранчо. Жучка резко отказалась, едва Король ей об этом заикнулся — она не собиралась упускать возможности лишнего заработка в свободное каникулярное время.

Они с Королём, конечно, из-за этого в очередной раз перелаялись. Уже привычно, прямо как прожившая вместе много лет, задрюченная жизнью семейная пара: какой-нибудь дядя Петя в растянутых трениках, с отвисшим пивным пузом, и тётя Маша в бигудях, шлёпанцах и засаленном халате.

Провались оно всё...

В последние недели Серёга вообще перестал выходить на связь. Ночами Жучка торчала с ноутом на балконе, всё дожидаясь, вдруг он появится в мейл-агенте или в скайпе. Ветер с океана был холодным и солёным, ерошил ей волосы, будто ладонью, и она сидела на табуретке, пока совсем не подмерзала, а Король пытался её утащить в комнату, злился и орал, что она спятила.

Спятила, как же...

Релиз Серёгиной группы опять откладывался. Жучка нашла в Сети интервью с его продюсером, обычное рекламное и жизнерадостное «бла-бла-бла». Продюсера звали Фёдор Орлов, и Жучка внимательно рассмотрела его улыбающееся лицо на фотографии: в меру циничный, в меру открытый взгляд преуспевающего сорокалетнего мужика, ничего в нём не было настораживающего. Но почему Серёга молчал? И почему иногда так заходилось от тревоги сердце?

В конце концов, после очередной бессонной ночи она не выдержала и опять позвонила в Москву, хотя боялась, что Ольга Васильевна сочтёт её истеричной дурой, как и Король.

Ну и ладно, ну и пускай.

Жучка сперва даже не узнала её голос в телефонной трубке — таким усталым и бесцветным он стал.

— Серёжа в больнице, — коротко сказала Ольга Васильевна. — Всё в порядке, он просто... переутомился. Ему надо немного отдохнуть. Ты не волнуйся, Варя...

Даже не дослушав, Жучка нажала на кнопку отбоя.

Мозг заработал холодно и чётко, будто какой-то механизм — ей даже показалось, что она видит и слышит, как всё быстрее крутятся внутри её головы шестерёнки, уверенно цепляясь друг за друга, как стремительно раскручивается маховик.

Пришла беда.

Война.

И Серёга сражается там совсем один.

Она раскрыла ноут и достала из сумки кредитку.

Явившийся рано, как ни странно, Король застал её за сборами. Шмоток у неё, к счастью, было немного, все они умещались в одну дорожную сумку.

— Ты чего тут? — оторопело заморгал он, замерев у порога, как вкопанный. — Ты...

— Я лечу в Москву, — Жучка рывком застегнула «молнию» сумки и поднялась. — Заказала билет. Завтра в два часа — рейс на Нью-Йорк. Потом — в Москву. До этого я все формальности тут должна уладить.

— Да что ты несёшь?!

— У Серёги проблемы, — ответила она коротко и сухо. — Думаю, большие. Я должна там быть.

Дико взглянув на неё, Король выхватил из кармана мобильник:

— Мама?..

Не желая ничего слышать, Жучка вышла на балкон и устало опёрлась на перила. Она заранее знала всё, что будет сказано. И это «всё» она выпалила в лицо Королю, едва только тот распахнул балконную дверь и шагнул к ней:

— Конечно, на самом деле всё в порядке, всё у мамы под контролем. Я чего-то там себе понавыдумывала, а Серёга же просто творческая личность, у творческих личностей бывают кризисы. Я собираюсь спустить в унитаз всё своё грёбаное будущее из-за каких-то выдумок. Я впахивала здесь целый год, как ломовая лошадь, а теперь...

Но Король сказал совсем другое. Голос его был очень тихим и чётким, и Жучка впервые увидела в его лице черты Ольги Васильевны.

— Уладишь все формальности, значит? А я... получается, вообще не вхожу в твои... формальности?

Она облизнула враз пересохшие губы, прямо глядя ему в глаза, ставшие очень взрослыми и совсем больными:

— Ты — не пропадёшь. Ты... прости.

— Поня-атно, — хрипло протянул Король, сглотнув.

И спросил — опять очень тихо и опять совсем не то, чего она ждала:

— Так ты тогда... в десятом классе... из-за Серёги меня динамила? Выбрать никак не могла?

Дыхание у неё пресеклось. Она молча кивнула, а потом сказала просто, зная, что должна объяснить всё до конца:

— Я его тогда предала. Но больше не предам, — и повторила едва слышно: — Прости.

Не отводя глаз, она ожидала взрыва, пощёчины, матёрщины. Но не дождалась. Попятившись, Король лишь опустил голову, повернулся и ринулся к выходу.

Не выдержав, она метнулась следом:

— Дюнь! Дюня!

Он на миг задержался на пороге и выдохнул, уже не глядя на неё:

— Всё верно. Ты ведь мне никогда не говорила, что любишь.

Дверь гулко захлопнулась прямо перед ней.

Жучка выскочила в коридор и остановилась — лязгнув, лифт поехал вниз.

Развернувшись, она выбежала на балкон — чтоб увидеть, как Король, рывком распахнув дверцу, садится в свой синий «форд» и берёт с места так, что аж шины заверещали на повороте.

Псих, псих чёртов, он что, разбиться хочет?!

Она похолодела от этой внезапной мысли.

Хочет оборвать эту боль любой ценой, показать ей, доказать ей...

Нет, нет, нет!

Схватив со стола мобильник, она трясущимися пальцами нажала кнопку быстрого набора — номер Короля. Длинные гудки. Отбой. Мёртвая отключка.

Идиот, засранец, дурак, чтоб ты, чтоб тебя...

Она ведь и вправду никогда не говорила ему, что любит.

А он никогда не спрашивал.

Боялся, что ли?

Боялся?!

Король?!

Жучка так и ходила до рассвета, сжимая в ладони молчавший мобильник — то по комнате из угла в угол, то на балкон, отчаянно жалея, что не курит. Может, легче стало бы.

И раз пятьдесят, наверное, она нажала на кнопку повторного вызова — всё с тем же результатом.

Абонент отключён. Отключён. Отключён.

Хорошо, если он отключился у Марши. С Маршей.

* * *

Когда формальности в административных офисах универа и в банке закончились, Жучка ощущала себя кефалью, валяющейся на песке со вспоротым брюхом в ожидании котла.

Мобильник Короля по-прежнему молчал, и свои ключи она оставила соседям — молодой паре студентов, озадаченно вытаращившейся на неё.

Она доехала на такси до аэропорта и отупело встала в длинную очередь у стойки регистрации — перед праздниками все почему-то так и рвались на Восточное побережье. Её качало от усталости, тревоги и боли, но она знала, что наконец-то всё делает правильно. В висках стучали дурацкие высокопарные слова из учебника по древней истории.

«Жребий брошен. Рубикон перейдён».

Регистрация на нью-йоркский рейс почти закончилась, когда Жучка с отчаянно заколотившимся сердцем увидела протискивавшегося к ней сквозь толпу Короля. Лицо его было потемневшим и осунувшимся, он шёл вперёд, не обращая внимания на мельтешащих пассажиров, и ему торопливо уступали дорогу.

Сейчас выхватит у неё сумку... Жучка напряглась и ощетинилась, приготовившись к бою.

— Есть ещё места на рейс? — выпалил Король, даже не дойдя до неё. — Я с тобой полечу.

— Ага, два раза! — автоматически откликнулась она.

«Можно и два»...

Жучка из всех сил стиснула зубы.

— Это мой брат, — спокойно сказал Король.

— Я люблю его, — отозвалась она так же спокойно.

Они стояли, глядя друг на друга, и люди осторожно обтекали их, как вода ручья — камень.

Король наконец медленно кивнул:

— Я понял.

— Я справлюсь, — она закусила дрожащие непослушные губы.

Он повёл плечом:

— Я тоже.

Жучка вдруг рассмеялась и снова поспешно прикусила губу. В горле остро саднило, а в глазах было горячо и колко.

— Мы с тобой разговариваем... как в боевике каком-то грёбаном! Дюнь, ты был... ты ночевал... где?

— Неважно, где, — прервал её Король и, за шаг преодолев разделявшее их расстояние, прижал её к себе так, что она задохнулась. И, ощутив его знакомое тепло, она не смогла больше сдерживаться и заплакала навзрыд.

Было так больно, словно в груди поворачивался нож, скрежеща о рёбра, разрывая на куски сердце.

— Я умру за тебя, Королева, — как когда-то, сказал он срывающимся голосом, и она запрокинула голову, не обращая внимания на проклятые слёзы, бежавшие по щекам, по шее, капавшие на куртку:

— Я умру за тебя, Король.

Кто-то неловко откашлялся рядом с ними. Обернувшись и неумело вытирая щёки ладонями и рукавом, Жучка увидела девушку в форменном костюмчике, деловито заглядывавшую в какие-то бланки:

— Барбара Жу-ко-ва?

Регистрация, оказывается, закончилась.

Все пялились на них.

Плевать, плевать...

Король маячил у стойки, когда Жучка проходила через зону досмотра, и, оборачиваясь, пока её шмонали, она всё время видела его светловолосую голову.

Уже, выходя в полный пассажиров накопитель, она нашарила мобильник, в очередной раз нажав кнопку вызова. И рассмеялась сквозь подступившие снова чёртовы слёзы, увидев, как Король озадаченно завертел головой и захлопал ладонями по карманам.

— Так ты где был-то? — откашлявшись, строго спросила она.

— Пиво пил, где! — откликнулся он так же сипло.

— Ты это... — она опять откашлялась. — Не блуди тут, как кошак мартовский, помни, что СПИД не дремлет. Марша — хорошая девка, держись её... хотя я бы ей все косы повыдирала.

Король фыркнул, всхлипнул и засмеялся.

В самолёте Жучка отключилась сразу же, едва опустившись в кресло и пристегнув ремень.

Ей снился Серёга. Такой, каким он был полтора года назад, перед их отлётом в Штаты — высокий тощий пацан с глубокими серыми глазами, которые смотрели на неё доверчиво и серьёзно. Но песню, которую он пел в этом сне, она никогда раньше не слышала.

Я тоже хочу топить чьи-нибудь глыбы льда,

Что мешали дышать

так давно, что казалось - всегда,

И бродить археологом по городам

Забытым, куда много лет перестали писать

И где нервно

Трепещет невзятый на почте листок,

Гнутся деревья,

От твоего взгляда наискосок,

Я просто хочу кого-то спасать

ежедневно.

Начинают охоту.

Спрячься в подземных моих городах.

Здесь не найдут. Пилоты

Залпом шампанское пьют на свой страх,

Где ты и кто ты?

Ты здесь неузнан, ты здесь не враг.

Я просто хочу, чтоб тебе стало дышать

Легче,

Отплевывай воду слезами из глаз,

На свои плечи

Взвалил целый мир, как всесильный Атлас.

Но он так придуман,

Чтоб опираться на спины слонов

и любовь.

Не смейся,

а просто ладони свои разожми,

Доверься,

я знаю, что держится мир не людьми,

дай руку,

Поверь в этот странный чарующий бред...

Ты чувствуешь легкость, как будто бы можешь

взлететь?

Это крылья,

Что их у нас нет - это гнусная ложь,

я слышу, в твоих городах начинается дождь,

И борется с пылью,

И гладит кудрявые кроны берез...

И шепчет напевно...

Я просто хочу кого-то спасать ежедневно.

Пусть это будешь ты.