Азбука семейной жизни

Глава 6. Офелия. Молилась ли ты на ночь?

Рита сидела на том самом белом диване, в подушки которого сунула свои необычные находки. Ничего фантастичного и уникального в них не было. Необычно было место, с которого она их поторопилась унести. Впрочем, и место было вполне обыденно — джакузи.

Но тело.

Это мертвое, безвольное тело плавающего Гиршмана — оно было ужасно. А как его Димка выволакивал… Все вместе напоминало какую-то французскую картину, где тащат бледное, синеватое тело какого-то парня. Или нет, там даже и не тащили. Да, он свешивался из ванны с раной в груди. Или что-то вроде того.

И белая простыня, и бумага, и перо. Да, точно — это была смерть Марата. Он там прием вел, сидя в ванне, и думал, что все торопятся на встречу к нему из любви к революции, и лично к нему.

А на приём пришел обычный убийца.

Вот главный облом всех людей. В особенности, знаменитостей. И не только артисты. Политики, писатели, режиссеры… да мало ли.

Вот и её прадед. Малоземцев. Когда-то это был большой человек. И все перед ним сюсюкали и кланялись. Типа — лишь бы вы живы били. Но насколько это было то, что реально в мыслях? Да ноль на палочке — вот что там в мыслях из совпадений со словами.

Думают одно — говорят другое. А лесть — да кто на нее не покупается? Все! Как мухи на клейкую ленту — цепляются все без исключения. И все улыбаются. Друг другу. Одни, те, которым льстят — от удовольствия, что они такие крутые, нравятся так, суперные, что с ними так возятся, что они и правда…

Ну а что — приятно — реально приятно — раз — вышел к подчиненным –а тебе — дорогой ты наш, лишь бы вы жили подольше, а там и страна выйдет на первые рубежи. Ну или там еще какую муть… с артистами — вы гений, талантище, ваши фильмы… и так далее и тому подобное.

А что, трудно не поверить, трудно держать свою цену и знать ее для самого себя. Знать, на что ты годен и для чего, знать свои слабости, свои плюсы.

Если бы ко всем этим дифирамбам прилагался бы озвученный какой-нибудь ролик с мыслями… Типа –вот старый хрыч, что никак не сдохнешь, а мне вот зарплату совсем не как себе положил, сам дурак и дураков наплодил.

И без купюр.

У многих отпала бы охота льстить, и слушать эту лесть.

Рита даже поморщилась от мысли, сколько бы людей были бы уволены на первых порах при возможном ролике мыслетранслятора, если бы его изобрели и пустили в оборот. Да вообще, остались бы одни начальники и матершиники, потому что они бы думали матом, и никто бы ничего не смог бы понять.

Или нет, набрали бы иностранцев, они бы думали на другом языке, и начальник не смог бы понять, что именно они думают, говоря на русском всякие любезности.

Да, восток дело темное. Рита даже представить не могла, что смерть Марка не произведет на нее того впечатления, которое она могла бы ожидать.

Они были в зазеркалье как соперники. Противники, мысленно уточнила Рита.

Да что говорить. Это была откровенная вражда.

Но теперь вот его нет. Он ушел, испарился. Исчез, как не было… И что?

Радости не было тоже… Ни радости, ни облегчения.

Было такое ощущение, что зазеркалье закрыли. Что его уже больше нет, нет конкурса, нет соперничества, нет конкурентов.

Ну… хотя, если говорить правду, то какой он, Марк Гиршман был ей конкурент? Так, обычный мальчик, которого вовсю тянули родственники, а на самом деле балагнщик, ресторанный певец.

Разве любовь к музыке привела его сюда?

Черт, вот это вообще не к месту она подумала.

Кто вообще тут говорит о музыке? Какая глупость. На музыку тут, естественно, всем наплевать.

Но Марк был особенно циничен.

Разве это плохо? Рита повернулась и посмотрела, кто прошел мимо, громко отстукивая по лестнице подошвами ботинок.

Это был Влад.

Девушка хотела улыбнуться, не получилось. Поздно. Он уже на нее не клюнет. Братишка. Зазвездился.

Вот и получается, что, что толку, что прадед ее был выдающимся. Известен, и прочее. А дети-то.

Что осталось детям?

Воспоминания о прошедшем счастливом детстве? Безумии юности?

Что вот она конкретно имела? Ну правнучка. Пусть незаконная. От любовницы внука, но она правнучка Малоземцева.

Что имела она вот конкретно?

Да, власть и положение самого главного в клане — что принесло все это детям?

Сумасшедшая дочка, и неудачник сын. И вот она.

Что она могла сказать… Клан тащил ее, клан давил ее, клан убивал, делая вид, что без родственников она никуда.

Да она даже вслух боялась сказать что-то.

Что там было положено, или не положено членам этого дурацкого клана — это целая наука.

Ну да, разве она попала бы в 17 лет на эту передачу –в это зазеркалье, если бы не клан. Да нет. У нее и денег нет, чтобы заплатить. Таких денег.

А Марк — Марк был крутой. Уж, не говоря о том, что за кузен стоял за ним, он был циничный, наглый, спесивый и тупой.

А его шуры-муры с этой Офелией Ванго.

Любовь…

Да какая тут любовь. Где Марк, и где любовь.

Сплошная порнография.

Кто бы ему здесь, на этом проекте дал бы. Да так сразу, и так охотно и без слов, и без всего. Просто дал бы. Только шлюха — Офелия.

Как надоели эти шлюхи, эти черножопые проститутки.

Рита вздохнула. Да, она сама была незаконной дочерью. Но мать ее была не шлюха.

Балаган.

Рита вздохнула. Не об этом мечтала она, когда решили, что она поедет на передачу. Три месяца в этом балагане могли довести кого угодно. Три месяца приема антидепрессантов — теперь долго не соскочишь — тут уже привыкание — придется год отвыкать, чтобы бросить и вести опять нормальный образ жизни.

А если не смогу бросить? Это что — уже наркомания?

А она знала столько красивых слов.

Про фильмы андеграунда, про артхаус, про …И она была пианисткой. Что, что, а этого у нее не отнять.

А тут, в этом балагане, она смотрела в лица ребятам, и слезы сами катились из глаз, как по заказу. И все было объяснимо.

Неужели она, член клана, внучка великого Малоземцева — должна жить в этом борделе — балагане. Спать ярдом с Офелией, к которой каждую ночь приходил Марк и возился, нашептывая какие-то гадости, и грязные хихиканья и смешки слышались часа два. Потом шли уговоры Офелии –остаться вместе спать. Но Марк, конечно, был неумолим.

— Я не привык, чтобы со мной всю ночь кто-то спал.

Это она слышала как-то, когда Офелия особенно разошлась.

Прям, привык спать один. Как бы не так. А сам, когда Настя подвалила — молчит. Сразу стал спать вместе.

Да от Офельки просто воняет, вот и все. Брезгует спать с ней. Вот и недавно заявил ей, что как только выйдут из зазеркалья — все будет кончено.

Интересно, что именно, кого из них имел в виду Марк — Офелию или Настю?

Ну Настю-то он трогать не стал. Хотя Настьку уже выкручивыает как бешенную лошадь.

То ей маленький Димка нравился, то на Гиршмане повисла.

Интересно, что было в записке. Она так и не успела прочитать.

— А чего ночью шум был?

Настя вошла, громко волоча ноги в шлепках по плиточному полу.

Хоть бы ковер тут какой убогонький постелили. Хотя и не холодно, но приятно было бы ходить по ковру.

— Следователь приходил.

— Какой следователь?

— Да черт его знает. Какой-то чужак.

— А какая разница?

— Ну не из посвященных.

Настя сама была из Киева, тоже чужачка, и никто не знал по каким соображениям ее взяли на такой блатной и дорогостоящий проект — эту простушку, деревенщину.

Голос у нее был в три октавы, это было уникально. Но за голос тут никто не покупался, так же, как и за музыкальные способности. Тут действовали другие механизмы отбора.

Но почему здесь была Настя… загадка…

Музыкальные продюсеры поставили условие — Настя. И она оказалась тут.

Наверное, любовница. Но кого из Ванидзе? Да кто об этом думал. Она была такая неуклюжая, горбатая, эта Настя.

Но голос. Этого не признать было нельзя.

Неужели Ванидзе взяли эту девку с гор, от балды, только за голос? Вряд ли. Дураков нет.

Но голос был уникальный. Но разве она была конкурент?

Марк — тот был реальный конкурент. И по кланам, и по настрою…

А Настя… Деревенщина. Долго ли она продержится с такими манерами, с таким имиджем… кому она нужна будет с этим голосом.

— А почему тебя поднимали?

Настя не отставала. И ведь знала, что терпеть ее не могут.

Рита отвернулась.

— Но кто же убил Марка?

Вот он вопрос, который плавал, витал, обволакивал.

— Ты знаешь, я даже в душ боюсь пойти.

— И что, теперь будешь ходить и вонять?

Откровенность Насти совсем не подействовала на Риту. Она ненавидела эту девушку, вылезшую непонятно откуда.

С кем приходиться жить тут.

Она этого вынести не могла.

— Ты что спишь?

Да что же это такое. Вот пристала. Народница фигова. Кому сейчас нужна будет вторая Бабкина, Зыкина, — какая глупость.

— Отстань.

— А мне страшно. Почему нас не прикрыли? Раз произошла смерть, хотя я не верю, что он сам покончил с собой…

— Сам, не сомневайся…

Рита все-таки втянулась в разговор, хотя и не хотела.

— Почему ты так думаешь?

— Записку нашли.

— Когда нашли записку?

— Да сегодня ночью — как раз следователь приходил.

— Так это для этого тебя будили?

— Да.

— Ты что знала, где эта записка была?

Рита помедлила. Подводные камни, пороги и прочая опасность чувствовалась в этом вопросе.

— Нет, просто видела, как Марк что-то прятал в своей одежде.

Она все-таки решила соврать. Почему нет. Так было проще. Вряд ли обстоятельства обнаружения записки выяснятся быстро внутри зазеркалья. А там, потом, после, снаружи, вне этих стен — это будет абсолютно все равно — прятала ли она записки, или нет…

Вошла Анька. Маленькая черненькая девушка молча уселась на диван. Подобрала под себя ноги.

Как только Рита окажется во вне, она просто забудет все это как кошмарный сон.

— А что было в записке?

— Не знаю.

— А может, это была не его записка?

— А может, рак на горе свистнул, как муравей полетел?

— Нет, не мог Марк покончить с собой. Его убили. И сделал это кто-то из нас.

— Да отвяжись ты от меня, дура, ты что ко мне привязалась с этим Марком! Сама запуталась со своими кобелями, а ко мне не приставай.

На крик заглянула Юля. Длинные волосы ее выглядели роскошью, особенно рядом с привязанными косичками Риты. Ну все, буквально все унижало тут Риту.

К чему надо было привязывать ей эти задрипанные косички? Разве ее завивающиеся волосы были нехороши? Вьющиеся светлые волосы — что может быть красивее и романтичнее, тем более на сцене.

Нет, ходи так. У нас нельзя со своим имиджем. Надо косить под аврил лавин. Вот это икона стиля.

Почему у нас ничего не могло быть своего — Рита не понимала. От напряжения и усилий понять, а главное, не понять, а подстроиться — угодить, влиться в струю, быть такой, как надо — вот от усилий все это уловить и вписаться — перегорали мозги.

И слезы текли ручьями неконтролируемые, ненормированные, сами собой, неостановимые.

Она не могла понять. Не могла подстроиться. И тупела, тупела, принимая всю эту муть, все эти наслоения непонятного, чуждого ей мира, от отречения от своего.

— У меня другая музыка.

— Другая тут не нужна.

— А если показать.

— Ты будешь показывать тут свою музыку, а Марк что будет делать? Или брат твой? Он что будет, по сравнению с тобой, лузером?

— Ну почему, я же не затмеваю его своей красотой.

Тут Рита попадала в точку. Ну почему, почему их малоземцевская порода так была несчастлива в женщинах. И ладно были бы они некрасивы — нет — дочка Малоземцева была как куколка в молодости. А мужчины ее не любили.

Ни по какому. А что надо женщине? Только мужчина. Любовь, преданность, привязанность…

Рита была вся в эту породу. Она была точеная как статуэтка. Ее так же терпеть не могли мальчишки, избегали ее, почему — она тоже не могла понять, она отлично могла говорить, как и прадед, она… имела тот же дефект дикции, что тот самый знаменитый прадед. И вообще, внешне — была очень похожа на Малоземцева. Нос, вытянутое лицо. Даже странно, как молодая девушка может так походить на старого мужчину.

— Вы что орете-то? Еще чей-то труп обнаружили?

Юлька почему-то улыбалась. Ей было все, как с гуся вода. Но она молодец. Не растерялась. Сумела за себя постоять.

Рита сама бы так не смогла.

— Юль, как ты можешь такое говорить. Я просто спросила, как она думает — кто убил Марка?

— Убил и утопил, — Юля показала белоснежные зубы в ослепительной улыбке.

Какая она была красивая. Яркая. Как солнце.

Вот еще одна, любовница. Любовница самого главного на этом канале — директора-владельца, хозяина канала.

Да, балаган на выезде.

Не зря, с таким составом количество участников зазеркалья не уменьшалось. А конец был близок. Финал зазеркалья, распределение мест — страсти накалялись — Вот…

— Страсти накаляются, финал близок — кто мог устранить Марка? Юль, как ты думаешь?

Настя решила всех добить этим вопросом. Хотя и прозвучали общие размышления, вопрос вызвал раздражение.

Голова у Риты кружилась, все плыло. Сегодня она увеличила дозу, а, наверное, не стоило. Зато все воспринималось как в другом мире, за стеклянной стенкой.

— Какая разница?

Юля звонко хохотнула.

— Главное, что мы с вами девочками здесь, и я могу тут пробыть еще вечность. А Марк слабак, не выдержал.

— Да ладно тебе. Марк не мог сам это сделать.

— Не говори мне о Марке. Наташка вон его вообще боялась. Он сам у***ь мог кого угодно.

— Это да. Наверняка.

— Я даже опасалась, что он мне какую-нибудь пакость сделает, продукты выкинет, кефир мой испортит, или вообще…

— Ты неделю была на воле. Что там пишут о нас в инете?

— Да какая тебе разница, что пишут о нас. Главное, быть здесь, быть на сцене, петь, чтобы о тебе писали газеты, журналы, а не в инете.

— Завтра съемка для мужского журнала.

— А что в инете?

— А мы что будем там сниматься безо всего?

Юля опять хихикнула.

— Ну, ты маленькая что ль? Тебе вообще 17, ты несовершеннолетняя, вряд ли с тебя даже майку снимут — а то твои их засудят. Весь журнал.

— Юль, почему ты такая сегодня веселая? Что нас стало меньше?

Настя с трудом пережила возвращение Димки, а потом вернулась и Юля.

Правила летели ко всем чертям.

Уходили и возвращались.

Юля… Почему она вернулась? Ну ясно, Константин Пёрст постарался для своей любовницы.

— Ты бы могла сняться в порнофильме?

Настю распирало. Она не могла здесь находиться уже давно. Счет шел не на дни, а часы. А тут — тпру.

Она несколько часов была в полной уверенности, что проект закроют немедленно и сегодня, вот сейчас можно будет уйти из под камер, пойти погулять, слопать мороженое, выпить пива, или даже водки…

— Ну ты вопросы задаешь. Зачем? В хорошем кино я бы снялась. У хорошего режиссера. Завтра обещали, что к нам придут режиссеры.

Смотрины, значит, — подумала Рита.

Настя на минуту позавидовала длинноволосой Юле, что она вот так открыто, не стесняясь — пользуется своей связью, и пользуется пока горячо, пока он что-то для нее готов сделать. Тьфу, — вдруг одернула себя девушка, ну и уровень зависти у меня. А мой отец молчит… Не признает меня… А так хотелось вдруг оказаться вне сплетен…

— Юль… а что такого. Вот же Кристель Сильвия — и Эммануэль — она же известная актриса.

— Нет, я так не хочу.

— А я бы снялась, если в маске и лица не будет видно, — Таня уже накрашенная, с распущенными, мокрыми, черными волосами, вытирала их на ходу розовым полотенцем.

— Ты что была в душе?

— Ты что, Насть — сдурела что ль?

— Не… я боюсь… я теперь до конца проекта буду грязной ходить.

— Ну, может, нам не долго ждать. Сейчас убьют еще кого-то и все, — Таня была в игривом настроении.

— Да, похоже, нас тут держать будут, пока всех не перережут.

— Да перестань ты волну гнать, Настя. Откуда в тебе это берется.

— Нет, я хочу домой, я хочу к маме, я не могу больше тут сидеть.

— А кто тебя держит? — Таня усмехнулась. — Бери свои вещички и отчаливай.

— Тут сегодня что — девичник? — в гостиную вплыл белобрысый Димка.

— Мальчиков убивают, как на фронте.

— Типун тебе на все что есть. А кого убили?

— Дим, не придуривайся. Убили Марка.

— А вы что это обсуждаете в прямом оналйне?

— Нас снимают, или нет? — Аня оживилась.

— Нет. Сегодня сказали нас снимать не будут. Не видишь что ль за стеклами тишина.

— Ну и что ты думаешь?

— Не хочу думать, хочу петь и танцевать. Я не для этого сюда пришла, а думает пусть тот, кому положено тут по должности думать.

Анна встала и, пританцовывая, прошлась по комнате.

— А… и тебе не страшно?

— Ничуть. Кому суждено, тот умрет.

— Димка, а может, это ты убил Марка? Он чуть твою Настьку в постель не затащил.

— Какие глупости. Мою Настьку отбить у меня не сможет никто, даже Марк.

— Это что за выкрутасы. А сам у нее прощение просил, как вернулся.

— Да ладно вам, — Таня села на край дивана, на другом конце которого все в том же положении лежала, не шевелясь, Рита.

— Что ладить-то, когда свет не гладить.

— Ничего особенного не произошло, раз вы такие непонятливые, — Татьяна откинулась на спинку дивана, эффектно закинув ногу за ногу.

Все присутствующие ощутили эфемерность своего пола, когда тут рядом была такая агрессивная самка, бесспорно выходящая в лидеры среди самцов. — Димка ушел, ты то есть, а Настя перевела стрелки на Марка, стала спать с ним в одной постельке. Шуры муры…

— Так вот оно что, — картинно протянул белобрысик.

— Да, Марк ее на руках по зазеркалью таскал, целовал во все места… и тут опа! Димон на пороге. Ну и как ей себя чувствовать после такого ****ства?

— Да ладно тебе, это была все-таки, игра…

— А что за прощение?

— А я знаю?

— А это, как у французов. Если женщина не права, то попроси у нее прощения. Ни в чем Димон не виноват, разумеется, конечно, но, видя её ступор, решил повиниться и войти в контакт.

— И это все?

— А Димке-то зачем Настька, — Юля сказала, а потом прикусила губу.

Говорить так открыто было не принято.

Татьяна усмехнулась.

— Значит зачем-то была нужна. Может, для того, чтобы Марку жизнь медом не казалась.

— Но кто все-таки его убил?

Настю трудно было сбить с темы.

— А может это Офелька от ревности Маркушу убила? Ну… что я типа спала в его кровати, а она нет.

— А что она могла сделать? Что могла Офелька сделать, если ей Марк говорил — я не люблю, когда спят в моей кровати, я не люблю, когда садятся на мою постель, кто ел из моей миски и спал в моей пижамке. А Настьке он этого ничего не говорил. Так ведь? Вот и молчала наша Офлеька, потому что всю ситуацию решал Маркуша. Как он сказал, так для нее и было, не для Настьки, конечно.

— Да ладно тебе. Марк все равно Настьке не подходил. По типажу. Они даже спали, как дети, просто рядом.

— Да, точно, Настька все равно переметнулась бы к белобрысику.

— Это я что ль белобрысик?

— А разве не ты ей ребенка в сентябре еще обещал? Помнишь, Серега еще чуть соком не захлебнулся…

— Ну и разговорчик у вас. Ребенок, постель, — тут труп только унесли, а вшивый все о бане.

— А что Димке она подходит?

— По типажу — да подходит.

— Что значит — по типажу?

— Значит — физически.

— Ну, ты примеры приведи.

— Цвет волос у них кардинально отличается, цвет глаз — тоже. Строение тела. У него хрупкое астеничное, у нее помощнее. Все сходится. Димка, по крайней мере, ей должен нравится.

— Ну, все разобрали. Что я себе поприличнее кого-то не найду.

— Да ты не волнуйся. Ты ему тоже нравишься. Внешне. Если бы он мог не обращать внимания на твои заскоки характера…

— Что?

— И тут они разные. Он такой велеречивый, пафосный. Актер, театр, Москва, а Настька — село.

— Что?

— Ну вот заладила: что — что.

— Да кому может нравится это?

— Да не тебе, балда, твоему организму он нравится. Речь идет о гормонах. Его организму твой тоже нравится.

— Ну слава тебе, хоть взаимны наши организмы… а что ты вообще взялась меня обсуждать?

— Вопрос в том — надолго ли он тебе будет нужен?

— Да вы тут совсем сбесились. Еще скажи, что Настька замуж за Димку пойдет.

— Ну, этого я не знаю, мне кажется у Настьки на лбу написано — ращу ребенка одна. Если только Димкина наследственность роль сыграет, и он будет держаться за семью и жену и терпеть все ее выходки.

— Ребят, а ничего, что мы тут сидим и вас слушаем?

— Не забывайте, что впереди у нас 9 месяцев гастролей и Димка с Владом будут крутить романы в каждой гостинице.

— Ну, пряма…

— Да пряма… и налево и направо…

Все вдруг вздохнули. Ситуация с вчерашним кошмаром немного отступила. Было неплохо вспомнить, зачем они все тут собрались — для славы, гастролей, успеха, денег –а вовсе не для того, чтобы смотреть на трупы Марков Гиршманов.

— Ладно, как-то во все это не верится.

— Ну хватит уже.

Рита вскочила с места, к которму, казалось, приросла за эти полчаса. Она всплеснула руками, поднеся ладони к щекам. Волосы закрыли ее лицо.

— Не надоело уже? Ну сколько можно все одно и то же, одно и тоже. Как можно вообще говорить об этом. Ну все, было и ушло. Ну дайте же забыть, дайте хоть на минуту забыть весь это кошмар, сколько можно вспоминать и вспоминать. Случилось и случилось…

— Все верно, Ритуль, — Димка решил после такого разбора его взаимоотношений с Настей быть милым со всеми.

— Все верно, — сурово посмотрела на него Настя.– Но кто-то сделал это…

— Он сам, сам! Сам! — Рита кричала уже во весь голос. — Сам — понимаете вы это? Ночью нашли его записку. Предсмертную.

Она прокричала это слово по слогам, почти по буквам, как будто кто-то мог не понять, не услышать не осознать, что значит оно, это слово.

Для нее это значило свободу, спокойствие. Правильно мать говорила –слабонервные не выдерживают.

Рита опустила голову и покосилась на ребят.

— А где Артем? Мы тут орем, а Артем что спит что ль? Балдеет, что нет никаких занятий и записей.

— Да нет — там Костя пришел. Они разговаривают в будке.

— А запись сегодня будет?

— Да какая запись. Тут все повисло на волоске.

Артем появился в проеме, ведущем в студию.

— Разину прирезали.

— Чего?

— Эллу Разину прирезали вчера в ее гримерке.

— Это конец, — вырвалось у Юли, и все посмотрели на нее, как на прокаженную.

— Да, это конец, — интонации Артема были скрыты, и непонятно было рад он этому, или нет.

— А Милюта что сказал?

— Мне Костя сообщил.

— Администрация — что с нами теперь будет? — громко, как будто тут не был слышен каждый шепот, Артем обратился к тем, кто следил и записывал за темными стеклами и зеркалами.

— Не знаем, ребята, пока ждем.

Артем спустился по лестнице.

— А кто Разину- то убил?

— А кто ее мог не у***ь?

— Да тот же Палкин. Он же ей большой, жирный кусок отваливал за то, что она его в свет вывела.

— Какая ерунда.

— С чего это вдруг стало ерундой? И Попкорнов платил, и Палкин платит и еще куча народа согласилась бы платить, лишь бы Разина водила за ручку по большой, заметь, по большой сцене.

— Да не… я в том смысле, что Палкина кто-то круто обманул.

— Почему это?

— Он же, когда с Эллой сошелся, он и так был известным юмористом, его знали все, он был забавен и вполне самостоятелен.

— Ты хочешь сказать, что Элла ему была не нужна?

— Да, он тогда был вполне уже раскручен.

— Да, возможно.

— Зато сейчас он просто за пазухой…

— У покойницы.

— Да ее мог у***ь тот же Попкорнов.

— Или любое молодое дарование. На нее без слез смотреть уже нельзя, а она все блокирует эстраду и блокирует. Все никак, все не уходит и не уходит, все командует…

— Ну что вы так зло о ней.

— А как еще можно?

— Она же…

— Да она всю эстраду нашу уничтожила своим длительным тут пребыванием.

— Ну Попкорнов вряд ли. Он, хоть и бывший муж, но слишком спокойный.

— Да ты его не знаешь.

— Ну сам посуди — чего он тогда так долго ждал?

— А может, это Палкин?

— А ему-то с какой задницы приспичило?

— Да надоела она ему и все… Жениться захотел, а тут Элла.

— Ну, ее кто угодно мог у***ь.

— А где Влад и Офелька? — Настя вдруг обернулась.

Почти все, кто остался в зазеркалье, сидели тут на белых диванах. Не было только троих.

— И Сереги нет.

— Они что — в джакузи?

Татьяна хмыкнула, но тут же замолчала, почувствовав какую-то странную напряженную тишину, повисшую и даже зависшую под прожекторами.

— Пошли.

Настя встала и, сгорбившись, как это у нее бывало в минуту наибольшего волнения, пошла из комнаты.

Все потянулись за ней.

— В спальне мальчишек — никого. Артем, посмотри в душевых.

— В джакузи…

— Там все опечатали после ночи.

— Ага.

— Да тут они, — раздался голос Артема из-за двери мальчишеских душевых.

— Офелия, ты где?

Настя решительно вошла в туалеты. Кабинки были закрыты, и только одна дверь была нараспашку.

— Офелия — ты что тут никак не просрешься?

На унитазе сидела пухлая Офелия. Голова ее наклонилась, внизу перед ней лежал рулон туалетной бумаги.

— Тьфу, — Настя хотела было уже закрыть дверь, но остановилась и, чуть помедлив, дотронулась до плеча Ванго.

Стриптизерша покачнулась и медленно сползла на бок. Ее глаза были открыты и отражали направленную на нее видеокамеру, находившуюся в углу кабинки.

— Не может быть, — Настя посмотрела на эти глаза.

— Что? Что там?

— Умерла.

— Как умерла?

— От поноса.

— Насть…

— Сама посмотри.

Настя отошла в сторону. Напор ребят был так силен, что Офелия стала падать на пол, заваливаясь в щель между унитазом и стенкой, но глаза все так же неподвижно смотрели в невидимую никому точку, которая и стала для нее светом в конце тоннеля.