Удивительные приключения Пашки и Батанушки

История третья. Чародейная ночь седмицы. Часть 2

Ужасающе громкий, хриплый крик, точно кого-то убивали, все еще продолжал отлетать от стволов деревьев и водицы озера на полянке. И ровно окутывал самих духов находящихся на небольшой прогалине, поросшей короткой травушкой, окруженной с двух сторон невысокими деревцами, а впереди озером. Ровная с голубым отливом вода озера в центр которого воткнулся одним своим кончиком, висящий на темно-синим небе огромный с зубренным краем, серебристый месяц, откидывающий в направлении полянки приглушенный свет, создавал кругом легкое веяние света.

Духи до этого прохаживающиеся возле деревьев, лежащие на бережочке, сидевшие возле костра, покачивающиеся на веревочных качелях и танцующие на свободном пространстве полянки как-то разом замерли, будто превратившись в голубовато-прозрачные тени. И Пашка, приметив тот очевидный испуг существ, и сам напряженно застыл, а после рывком обернулся, услышав позади себя визгливый шорох. Впрочем, позади него ничего кроме могучего дуба с размашистой кроной и теребящимися листочками, которыми он вроде поддерживал небеса, да располагающихся на их ночном фоне россыпи мельчайших, иссера-матовых звезд, ничего более не наблюдалось.

Внезапно кто-то легонечко тронул левую ногу мальчика, словно корябнув несмотря на материю спортивных штанов. И Павлик, торопливо опустив взгляд вниз, увидел все еще стоящего возле него, и теперь едва придерживающегося за штанину своими тоненькими, как веточки ручками с тремя пальчиками маленького духа лесной тайны. Его овальной формы тельце, густо поросшее белой гладкой и очень даже длинной шерсткой, подпирали две костлявые сероватые стопы, а с треугольного личика с носиком пипкой и маленьким ротиком тоскливо смотрели два крупных карих глаза, не имеющих зрачка и белка. Тончайшие губки Хухи мелко-мелко задрожали, точно его дотоль поколотили, и из образовавшейся маленькой дырочки, послышалось:

- Чай на водыку взирай, - сам дух немножко качнулся в сторону озера, переступив с ноги на ногу. И тотчас не менее громкий крик с каким-то обезумившим скрипом внутри прокатился по прогалинке, вроде кого-то рвали на части. И мальчишечка, следуя указанию Хухи, торопливо дернул взгляд в сторону озера, мельком приметив, что если ранее духи лишь созерцались голубовато-прозрачными тенями, то теперь будто испарились, а на их месте появились покачивающиеся тонкие деревца ивы, березы, дуба, или приземистые кустарники, кусты, вспухшие кочки земли. Только продолжал плясать посередине полянки яркий красно-рыжий огонь, вскидывающий от самой земли вверх, то длинные, то короткие лепестки пламени, которые в свою очередь опадали вниз мельчайшими каплями. С берега озера пропали все водяные духи, те самые которых в свой срок Батанушко указал, как «Водяной, и егойные пособники Озерный, Озерницы, Омутник и Омутницы, жинки со мужьями». А в пространстве между Павликом и костерком, где ранее так красиво и самозабвенно танцевал Батанушко и Зеленица, не наблюдалось ни одного, ни другой лишь покачивала своими гибкими, тонкими веточками ива, чуть шелестя серебристо-удлиненными листочками, припорошенными белым пушком.

Внезапно на поверхности озера как раз там, где воткнулся в воду одним концом месяц, появилась малая рябь, вроде кто-то вынырнул. Еще чуточку она колыхалась на одном месте, а после, двинувшись вперед, принялась впитывать в себя приглушенный голубой свет, формируя из него узкую тропу, которая, дотянувшись до берега, вместе с рябью воткнулась в его песочную гладь.

- Что это? – спросил Павлик направляя вопрос к все еще стоящему возле его ноги в своем явном образе Хухе. – Опять игра? – дополнил он свою речь новым вопросом, и краем глаза заметил, как вновь переступил с ноги на ногу дух лесной тайны, впрочем, так ничего, и, не поясняя, лишь крепче сжал материю его штанины. А световая дорожка, самую чуточку задрожав, неожиданно приподняла собственную серединочку, став похожа на выгнувшийся дугой мост. И тот же миг хрипящему крику, завершившемуся высоко звучащим визгом, отозвались, плюхнув прямо из поверхности светового мостика, несколько пухлых с кулак белых комка. Они, как маленькие облачка ваты, приподнявшись вверх, качнулись вправо-влево, и стали очень медленно увеличиваться в размерах, словно наполняться воздухом. А когда комки достигли формы футбольного мяча, из самого высокого места световой полосы, разрывая ее на части, вылезла треугольная голова существа, поросшая черной, как уголь короткой жесткой шерстью. На выступающей звериной мордочке которой (покрытой множеством глубоких рубчиков, трещинок и ямочек) едва просматривались горящие красным светом глаза, пожалуй, что три, а может даже четыре да длинный, точно шишак нос. Небольших три шишака также покрывали и его голову. Существо внезапно крутнуло носом по кругу, блеснуло огнями собственных глаз, и, дернувшись вверх, вырвало из полосы света руки, похожие на людские, только и тут черные, волосатые да покрытые множеством маленьких шишаков. С той же стремительностью оно выкинуло правую руку вперед, сжало кулак (мало чем отличимый от шишаков его покрывающих) явно выставив его в сторону мальчика. Отчего, кажется, и сам до тех пор пляшущий огонь в костре присев, прижался к земле, схоронив в короткой травушке остатки своих красных лепестков.

Существо наблюдаемо дернуло вверх головой и вместе с тем вроде вырвало из поверхности моста собственное тело, черное и покрытое шишаками, а с ним и огромного черного пса с длинными ногами и такой же кудлатой шерстью да высокими стоячими ушами. Желтые глаза собаки ярко вспыхнули на черной узкой морде, а из открытой пасти, пузырясь, вылетала кроваво-белая слюна. Еще чуточку они оба находились в застывшем состоянии, а после, также резко пес сошел с места и огромными прыжками понесся в сторону берега. И тотчас существо, его оседлавшее, энергично мотнуло в ту же сторону свой длинный как плеть хвост, вылезающий из его левого бока, и увенчанный на конце черным шишаком.

- Черт! Черт! Хухлик! – громко закричали со всех сторон, ровно сразу пробудившись или только проявившись из деревьев ивы, березы, дуба, или приземистых кустарников, кустов, вспухших кочек земли, духи, да моментально ринулись бежать в разных направлениях. Впрочем, частью так и не приобретя свои черты и продолжая колыхать ветвями, покачивать листвой, а, то и вовсе мотыляя шапкой-ушанкой. А скачущий большущими прыжками по поверхности световой полосы пес уже достиг бережка, и, оттолкнувшись от него, в единый миг оказался подле костра. И тотчас из воды, уже даже не из мостка (медленно принявшегося таять и распадаться на отдельные блики света) вынырнули сразу несколько, подобных Хухлику, чертей сидящих на таких же здоровущих псах. В этом случае они, немедля, сиганули на берег и громко заклацкали зубами, в желании поймать кого из духов, а потому принялись хватать стволы деревьев, дергать за веточки кустарники, вскидывать вверх комья земли.

- Черти! Хухлики! У кусты! – послышался громкий крик, верно, принадлежащий кому из берегинь, мгновенно выводя Пашку из молчаливого оцепенения так, что он торопливо шагнул назад и тут же обратил на себя внимание первого черта выскочившего из воды, крутившего головой и покачивающего шишковидным носом точно к чему-то принюхивающегося. Потому Хухлик сразу перевел взгляд своих, как оказалось четырех глаз, расположенных друг под другом по обе стороны от носа, на мальчика и с визгливым хохотом протянул:

- Малец! Щас тобе сожрем! – да стремительно мотнул в сторону Павла собственным хвостом, скинув с его конца шишак. Большущий такой шишак, оторвавшись от хвоста черта, долетел до Павлика и плюхнулся ему в лицо сгустком грязи, заскочившим в рот горькой жижей и наполнив воздух вокруг гнилостным запахом. Пес, на котором восседал Хухлик, широко раскрыл свою пасть, оскалившись и показав длинные клыки, кончики которых венчали крупные пурпурные капли то ли слюны, то ли крови, да громко бурчащее зарычал так, вроде то бурчало у него в голодном животе. Мальчуган срыву вскинул руку, и, смахнув с лица текущую жижу, также торопливо развернулся, да побежал с полянки прямо к стволу дуба, намереваясь как можно скорее убраться отсюда и не попасть на клыки столь страшного пса.

- Пашка, погодь! – откуда-то справа донесся до него раскатистый тоненький голосок Батанушки, а левую штанину точно дернуло, что-то вниз, одновременно, слегка приспустив с талии и сами спортивные брюки, вернее резинку на них. Мальчик, впрочем, не остановился, он лишь, ухватившись за резинку штанов, чуть дернул их вместе со штаниной вверх, да тут же прибавил шагу. А впереди мощный и будто безмерный ствол дуба, трещиновато-черный, всего-навсего мельком просквозив перед боковым зрением Павлика как-то и вовсе разом, сменился на густо стоящую стену молодой поросли. Витиевато вскинутые вверх, усеянные колючками ветки, плотно сгустившись, теперь образовали какую-то дощатую ограду, через которую было сложно пройти не то, чтобы пробежать. И мальчуган, сдержав шаг, принялся сквозь них лезть, громко стеная, кряхтя, а порой и взвизгивая. Серо-дымчатое небо, опять же плотно укутанное в тучи, набрякнув под массой дождя, прятавшегося в нем, местами цепляло на вздетые к нему кончики веток малые плотные комки, с которых вниз в свою очередь сочилась мельчайшая морось.

Громкий, визгливый вопль долетел со стороны дуба, словно разграничивающего строй деревьев и прогалину, а после из-за его ствола внезапно выскочил черный пес, скалящий зубы, с восседающим на нем Хухликом, и тотчас ринулся вслед пробирающегося сквозь дебри ветвей Пашку. Пронзительно клацкнули между собой зубы собаки и им точно в унисон крикнул черт, очень уж весело:

- Щас! Щас тобе сожрем! – поддержав крик рыком, то ли своим, то ли, все-таки, псиным. И Павлик, лишь на миг, обернувшись, увидел, как позади него ярко вспыхнули кровавыми пятнами глаза одного и зубы другого, а ветви деревьев раздались, образуя узкий проход, и вспять того схлестнулись промеж себя еще плотнее впереди. Поэтому если мальчику приходилось с еще большим трудом толкаться через явившиеся гущи, то собаке стоило только прыгнуть и тут же его нагнать. Хухлик тотчас подскочил на спине пса вверх, и, приземлившись на нее двумя поросшими шерстью лапами (и тут ровно звериными) опять стрельнул вперед своим хвостом, пустив в сторону Павла липкую струю грязи, обдавшую не только волосы последнего, но и материю его олимпийки на спине.

И этот шлепок был таким внезапным да хлестким, будто к грязи примешался удар самим шишаком так, что мальчишечку стремительно толкнули в спину, его ноги переплелись между собой, а сам он, повалившись на землю и юркнув между стволами деревьев, прямо на животе поехал вниз в какой-то глубокий овраг, одновременно, вскидывая вверх опавшую листву, комочки земли и даже хвоинки. К собственному удивлению отметив, как мгновенно расступились перед ним деревья, а далеко внизу нарисовалась синяя переливающаяся подстилка.

- Охти-ахти, - раздалось напитанное горестью междометье, и в левое ухо Павла кто-то протяжно задышал, а он сам плотно сомкнул рот, ощутив на зубах скрипящие кусочки земли и горьковатый привкус грязи, брызнутой на него чертом. А позади съезжающего вниз на брюхе мальчугана кто-то, громко топая, бежал, прыгал, тяжело дышал, пыхтел и даже подзадоривающе покрикивал, непременно, стараясь нагнать и с тем, однозначно, сожрать. Теперь к бурчанию в чьем-то животе добавилось едва слышимое подвывание, а откуда-то издалека долетело протяжное:

- Пашка! – взывающее к мальцу или только указывающее бежать и еще раз бежать.

А черный пес с восседающим на нем Хухликом, раскручивающим своим хвостом-плетью, остановился на краю оврага, наблюдая, как пробив собственным телом и движением неширокую тропу в лесной подстилке Павлик, наконец, достигнув дна замер, прижавшись лицом к земле. Сама же вымоина, с высокими стенами, наблюдаемо поднимающимися по обе стороны от лежащего в ней мальчика, уходила куда-то далеко вперед, теряясь собственным концом в сумраки ночи и правящих на небесах кучных пепельно-стальных тучах. Пес вновь зычно рыкнул да вскинув кверху свою узкую морду, вытянув мощную, широкую шею и вовсе громко завыл, мешая печальные «оу…у» с обиженным детским плачем.

- Ну, чё долзе дык лежма лежать будяшь? – прозвучал глухой и печальный голос позади Паши, вошедший в его левое ухо и явно не принадлежавший покачивающему хвостом Хухлику, внезапно выбросившего с венчающего его конец шишака (ровно салют) зеленый поток света с крутящимися сгустками на верхушках. И те красивые, яркие, крутящиеся сгустки в свою очередь плеснули из себя серебристые комочки, моментально растворившиеся в воздухе и наполнившие все кругом гнилью с привкусом кислинки, точно мальчик воткнулся не в землю, а во, что-то уже давно пропавшее.

Впрочем, Пашка не стал разбираться, что так воняет и даже оборачиваться, а рывком вскочив на ноги, пустился наутек, не разбирая самой дороги, огибая растущие в этой значительной по ширине вымоине деревья и кустарники. Ощутимая тяжесть на спине, словно кто-то тянул вниз воротник-стойку олимпийки мальчика, теперь обидчиво отозвалась голоском Хухи:

- Куды? Куды убёг от духов, охма, охти-мнешеньки!

И услышав то шептание, Павел резко дернул правым плечом и с тем вскинул на него со спины и впрямь маленького духа лесной тайны, уставившегося на него двумя печальными карими глазками, не имеющих зрачка и белка.

- Ты! – обрадовано выкрикнул мальчуган, и правая его нога, попав в небольшую ямку, плюхнула из нее потоки воды, окатившей штанину до колена грязью.

Тончайшие губки Хухи мелко-мелко задрожали, а приоткрывшийся ротик судорожно выдохнул:

- Я…

И сказал это местоимение дух с такой глубокой болью, ровно уже лишился и даже малого своего тельца так, что Павлик сразу прибавил шагу, побежав еще быстрей. В царящей сумрачности правящей в балке натыкаясь на деревья, отталкивая от себя ветви кустарника, пригибая голову и вновь попадая ногами в ямы, наскакивая на камни, а местами и поваленные стволы, да перепрыгивая через звенящие ручейки. А сама вымоина с высокими стенами поросшими кустами, а местами даже деревьями брала степенно вниз, точно шла под уклон, поэтому выскакивающие из-под камней ручьи также двигались в одном направлении с бегущим мальчишкой. А позади Павлика и висящего на его плече Хухи скакал, громко рыча, черный пес и вновь оседлавший его черт, перекинувший через левую руку свой хвост, едва, им помахивая, подзадоривающе, выкрикивал:

- Ату! Ату его! Туды-растуды его надобно догнать и сожрать!

И мальчик подгоняемый страхом припускал все быстрее и быстрее. Да только сразу сбавлял скорость, так как ветки деревьев нещадно били и карябали кожу лица, а ноги, попадавшие в ямки с водой и ручейки, основательно промокли и отяжелели, также как и давил на плечо своей, как оказалось, не малой массой дух лесной тайны, горестно вздыхающий. Вскоре впереди Пашки наблюдаемо сменился пейзаж, а сама балка, завершившись, вывела его к какой-то низменности покрытой пухлыми кочками и редкими, с искривленными стволами, деревцами. Теперь и сам покрытый серо-стальными тучами небосвод созерцаемо приподнялся над низиной, схожей с болотистой местностью, отразившись в раскинутых на ней лужицах воды, над которыми парил белесый туман. Он разрозненными своими парами поднимался вверх и закручивался по спирали, а после, словно подвластный порывам ветра, рассеивался на рваные лоскутки, также неспешно опускающиеся вниз.

Павлик и до этого не очень любил бегать или играть в подвижные игры (еще и потому как теперь его ровесники те подвижные игры не знали) потому во время движения часто останавливался, сбивчиво дышал, ощущая, как мелкой дрожью отзывались его лодыжки. Внутри него свистели легкие, и переменно, то подступающий, то вновь откатывающий к горлу крик ужаса слышался отдельными низкими хрипами, поэтому, когда он выскочил из вымоины, а под ногами хлюпающая жижа, ухватив правую ногу, потянула его всего куда-то вниз в глубину, застыл на месте. Впрочем, в этот раз Пашке удалось вырвать ногу из хватки и торопливо прыгнуть вперед на мягкую кочку мха, похожую на подушку и тотчас ухватиться рукой за ветку растущего рядом невысокого дерева. Мальчик стремительно шагнул к дереву впритык, и, раскрыв руки в стороны, прижался грудью к его стволу, ровно стараясь найти в нем поддержку. Ощущая как тягостно вибрируют ноги в бедрах, голенях и даже стопах, внутри мучительно трепыхается сердце, отбивая чечетку и ему подыгрывают не только хрипящее дыхание, но и постанывающий на плече Хуха, опять зашептавший в ухо:

- Пошто ж… пошто ж убёг от духов, кые токмо и могти тобе заслонить. А ноньмо сам как-нить. Сам! Наберись мужества и гутарь чёрту: «Чур, меня! Чур!» Абы нонича мы с тобой у мшине, иде криницы созидали топь, а мхи глушат инакие растения.

А нагнавший Павлика черный пес, с сидящим на нем чертом, остановился в нескольких шагах от него и злобно зарычал, осклабившись, да явив свои загнутые клыки на нижней и верхней челюстях, увенчанные крупными красными каплями. Мальчуган услышав тот злобный рык и, одновременно, поучения духа, на чуточку закрыл глаза, осознавая, что сейчас… этой глубокой ночью, далеко от деревни, бабушки и духов мог рассчитывать лишь на себя. И должен, должен был взять себя в руки, найти то мужество, о котором говорил ему Хуха и впервые в жизни проявить его в создавшейся опасной ситуации. Потому он резко сжал руки в кулаки и с той же порывистостью, будто плеснувшего в его душу мужества, открыл глаза, развернулся, и, прямо-таки, выкинув в направлении пса и черта руку, срыву шагнул вперед. И тотчас его кулак уткнулся в черный, лоснящийся нос собаки.

Видимо, не ожидающий того пес опять же сразу отступил назад, да пригнул голову так, что черт сидящий на его загривке вспять слегка подался вперед. Один-в-один как шишак, нос Хухлика немного дернулся вверх, потом вниз, и его шершавая поверхность огладила кожу руки мальчика, точно обнюхав.

- И, чё? – спросил черт, да расширив один из рубчиков, трещинку или ямочку покрывающих его звериную мордочку, таким образом, явил улыбку или оскал. – Никак не воняет, а тяперича нюхни это, - дополнил он и тотчас на его голове хрустнул один из трех шишаков, проложив глубокие трещины по поверхности.

Еще секунда и из тех трещин вверх вырвались густые пары, вроде дымка, а пространство кругом наполнилось запахом тухлых яиц. Да таким едким, который не просто заполонил нос и рот Павлика, но и застлал ему глаза, выплеснув из них потоки слез. Мальчуган торопливо дернул выставленную в сторону черта руку, загораживая от едкости нос и рот, а в ухо ему уже снова зашептал висевший на его плече Хуха:

- Толкуй, Чур меня! Чур! Абы, таким побытом, ты оградишь собя именем бога. Бога границы Чуром.

Но Пашка молчал.

Не то, чтобы он не хотел оградить себя именем бога, просто был не в силах открыть рот из-за вони, лишь крепче прижимал к губам и носу ладонь. А Хухлик, оседлавший собаку, вновь подался назад и треснувший на его голове шишак по инерции движения выпустил из себя сероватые пары, отчего в воздухе еще сильней завоняло тухлыми яйцами, принявшимися пощипывать глаза, ноздри и небо во рту мальчика. Пес между тем медленно поднял свою голову и лоптастым красным языком демонстративно облизал кончики клыков, смахнув с них кровавые капли, да резко шагнув вперед, боднул островатой мордой в грудь Павла, потому последний, отступив назад, прижался к стволу дерева спиной.

- Толкуй, а то в морг тобе оставлю, - дошептал в ухо дух лесной тайны, и, не дожидаясь ответа, переполз с плеча мальчишки на ствол дерева, да цепляясь за кору своими тоненькими, как веточки ручками и перебирая костлявыми сероватыми стопами, двинулся по нему наверх. Он еще какое-то время наблюдался всем своим маленьким тельцем, густо поросшим белой гладкой и очень длинной шерсткой, напоминая маленького котенка, а потом и вовсе сразу слился то ли со стволом, то с искривленной веткой, нависающей над стоящим Павлом. И стоило только Хухе покинуть плечо мальца, как тот, лишившись и малой своей поддержки, моментально запаниковал. И в том испытываемом страхе сполз по стволу дерева вниз, врезавшись задом в мягко-податливый мох, да свободной левой рукой принялся шарить по земле, в надежде нащупать хоть что-нибудь.

Черт теперь изогнул свои кривые ноги, вогнав, обезьяньи стопы, в бока пса понудив его сделать небольшой шажок вперед. Отчего раскрытая пасть собаки с огромными клыками нависла над головой сидящего Пашки, а кровавая слюна стала капать ему на взлахмоченные волосы. Мальчуган вжался в ствол дерева еще сильней, и, сместив правую руку (дотоль прикрывающую от вони рот и нос) загородился от пса той шаткой, дрожащей ладонью и пальцами.

- Ха! Глянь-ка, прикрылся, - довольно понятно в отличие от духов сказал Хухлик, точно воспринимая мысли мальца и мгновенно обучаясь современному языку. – Чай, думает эта длань его убережет… Ату! Этого труса! Ату! - досказал черт, и, приподняв ноги, вновь с резкостью вогнал стопы в бока собаки, натравливая ее на мальчика. Впрочем, Павлик неожиданно нащупал левой рукой какую-то сучковатую недлинную палку на земле, и, ухватив ее, да вскочив на ноги, направил конец прямо на Хухлика, дрожащим голосом выкрикнув:

- Стой! Стой на месте! А то я, Дракин-Непобедимый тебя изрублю мечом.

- Ха! Ха! Ха! – намеренно громко и с каким-то издевательством, звучащим в смехе, издал черт.

А сверху едва зашуршав листвой, протянул совсем плаксиво Хуха:

- Кой таковой Дуракин…Чур меня! Чур! – теперь и впрямь слышимо загнусавив, всхлипнул, а ветка, на которой он пристроился, схоронившись в листве, значимо закачалась.

Черт мгновенно перестал хохотать, и, подняв голову, оглядел покачивающуюся над ним и мальцом ветку дерева. Он стремительно вскинул вверх руку, сжал (приличного такого размера) кулак и недовольно гаркнул:

- А, ну-кась, цыца там! Не подсказывать! – и все еще помахивая кулаком, перевел взгляд на мальчугана, да широко раскрыв рот-трещинку, явил глубокую красную дырку, окруженную по кругу, прямо-таки, игольчатыми, багряными зубами. – А без подсказки они, людишки, увы! все в наших руках! – протянул он, каким-то горделивым тоном, - в наших руках, в нашей власти! Абы отсутствие знаний, обычаев и традиций токмо нам и на руку! Ок! – договорил Хухлик и его поддержал, также ощерившись, пес, поднявший свою морду и щелкнувший зубами возле конца палки, а после схватив ее, потянул на себя. И в царящей кругом серовато-промозглой ночи блеснули кровавыми огнями сразу шесть глаз, четыре у черта и два у пса, а Павлик внезапно вспомнил слова Батанушки сказанные тем совсем недавно на лугу возле их дома: «Ужоль-ка мы помрем и станете вы усе по ненашенски калякать, забудяте раздольный, певучий русский язык и будяте усе напрочь икать».

И Пашка крепче сжал в руке палку, рывком дернул ее на себя, и, преодолевая страх, сомнения, и, пожалуй, чуждость к обычаям собственного народа, громко без всякой дрожи в голосе выкрикнул:

- Нет! Никакой ни ок, а нет! – теперь он, прямо-таки, боднул концом палки пса в пасть и еще громче докричал, - Чур меня, Чур! – мысленно призывая в помощь упомянутого духом лесной тайны бога границ Чура. Пусть и неведомого, неизвестного мальчику, но судя по всему родственного, только и могшего спасти его и уберечь от силы черта сейчас. И тотчас кончик ветки, внутри пасти собаки, вспыхнул голубоватым сиянием, ровно его осыпали изморозью. Осевшие, прям, как в зимнее время, мельчайшие кусочки льда неожиданно колыхнулись по поверхности палки световым потоком и в тех серебристых переливах придали ей удивительное сходство с мечом. Таким, каким Павел наблюдал его в играх и фильмах… имеющего длинный клинок (завершающийся округлым кончиком) заточенного с двух сторон, по центру которого пролегал неширокий желобок. По полотну клинка проступали узоры непонятных знаков в плетении с фигурами людей, зверей, птиц уже нанесенных золотистым цветом. И даже ладонь мальчика сжимала мощную, золотую рукоять, сияние которой пробивалось особенно ярко через неплотно сжатые пальцы. Она была дивно украшена, будто витыми ветвями какого-то дерева, и имела на конце каменный, синий набалдашник.

- Чур меня, Чур! Именем бога Чура! – еще громче закричал Павлик, и, выдернув из пасти собаки полыхающий светом меч, сбив по его движению и сами клыки, увенчанные кровавыми каплями, тут же вскинул его вверх. Теперь уже действуя, как воин и не столько копируя поведение Дракина-Непобедимого, а подражая русскому ратнику, тому который тысячелетиями сберегал и защищал родную землю, мальчик резко ударил плашмя клинком пса по голове. Звонкий звук точно колотили не кость или плоть, а стеклянный бокал послышался от той затрещины, и моментально визгливо взвыв, дернулась вправо, собака, стряхнув со своей спины наездника. Черт плюхнулся задом в небольшую лужицу, плеснув на себя воды. А Пашка вновь ударил пса по голове мечом так, что взвыли теперь оба и собака, и черт, сидящий в луже, и на черной шерсти первого прямо на кончиках волосков заплясали золотые знаки, ровно скинутые туда с поверхности клинка.

- Именем бога Чура! – и вовсе распаляясь и веря в силу бога, да дарованного им меча закричал мальчишка. Он ступил вослед собаки, теперь огрев ее по спине, а после, стремительно развернувшись, ткнул закругленным концом клинка прямо в грудь Хухлика. К собственному удивлению не столько проткнув шерсть на черте, сколько разрезав ее сверху (почти от шеи) донизу так, что клинок врезался в саму землю и конец его утонул в грязевой воде. Истеричный крик Хухлика, чья грудь, словно расстегнувшаяся рубашка, явила грудную клетку, выступающую костлявыми грудными позвонками и плоской грудиной на вид мало чем отличимой от людской, теперь совпал с не менее громким визжанием пса. Черт торопливо схватил края собственной шкуры, и, принявшись стягивать их между собой, вскочил на ноги да развернувшись, дал стрекача, в единый миг, скрывшись в курящейся дымке сумрачной ночи. Впрочем, из которой, еще какое-то время, продолжал раздаваться всхлипывающий истеричный вопль.

А Павел воодушевленный побегом Хухлика, снова вскинув вверх меч, срыву ударил его клинком прямо по закругленному крупу собаки. Сейчас и уже наблюдаемо для мальца удивительные узоры, покрывающие поверхность клинка, ссыпались вниз в виде крошечной изморози переплетенных знаков, фигур людей, зверей, птиц, и, покрыв пса на вроде паутины, в ту же секунду вспыхнули в местах стыка золотыми огнями, охватив всю его черную шерсть. Еще миг и собака бойко прыгнула вверх, перевернувшись в воздухе через голову, таким образом, стараясь сбить с себя лепестки огня. Да только пламя, от притока воздуха, лишь сильней зачалось. Поэтому пес порывисто плюхнулся задом на пузатую кочку в шаге от Павлика, опалив его жаром горящей шерсти и обдав паленым запахом, заставляя снова прижаться к стволу дерева. А потом, вскочив на лапы, громко завизжав, клацкая зубами, да раскидывая в разные стороны комки огня, направил свой бег в ту сторону, куда дотоль уже убрался черт. В этом случае лишь визгливо воя.

Огоньки скинутого пламени еще какое-то время поблескивали на земле, а когда погасли, в окнах с водой внезапно отразился краешек серпа, серебристого и висящего в небе, частью затянутого серо-стальными тучами. Впрочем, он теперь созерцался обычным таким месяцем, восходящим на небо в положенный ему ночной срок. А Пашка переведя взгляд на меч, сжимаемый в правой руке, неожиданно на его месте увидел всего-навсего обычную сучковатую палку, не очень длинную и вроде как с крюком на конце, чуть лоснящуюся в серебристом свете откидываемым серповидным месяцем, висящим в небесах.

Тишина, наступившая после побега черта и его пса, была такой плотной, густой, однако, правила она недолго и закончилась как-то разом, когда в шаге от ног мальчика, что-то громко плюхнуло, точно нырнуло или наоборот вынырнуло. И в луже, в которой прежде сидел Хухлик, Павлик увидел большущие пузыри, которые медленно выбирались наружу и также несмело, словно опасливо лопались. Мальчуган сделал небольшой шаг вперед, и, направив конец палки вниз, ткнул им прямо в появившейся и чуть покачивающийся в грязевой водице пузырь, который слышимо булькнув, лопнул. И тот же миг позади дерева также слышимо громко или только намеренно громко, что-то хрустнуло.

Павел торопливо обернулся, и, выглянув из-за ствола дерева за которым стоял, увидел сразу за ним расстилающуюся полянку, покрытую небольшими мшистыми кочками, покачивающимися возле оконцев с водой, плотно оплетенными стелющимися стеблями, порой образующими целые комы. Из самих окон с водой, покачиваясь, выглядывали корявые ветви, а местами и вовсе тонкие стволы деревьев, и тут топорщившиеся своими ровно обкусанными концами в небушко. Внезапно по полянке, чьи края, кажется, сливались с пепельностью небосвода, нависающего над ним, прокатился тягучий и напитанный стонами окрик, а в витиеватости стеблей на ближайшей кочке разом вспыхнуло два красных огонька. Вспыхнули, два раза мигнули, и неподвижно замерли, словно вглядываясь в мальчугана.

Стонущий крик еще толком не затих, когда вместе с глухим рокотанием выплеснувшихся в огромном количестве пузырей из глубин лужи (находящейся под ногами мальца) выскочил на ее поверхность черный бочонок со здоровущей в кулак пробкой в собственном боку. Собранный из тонких гнутых досок, скрепленных между собой поржавевшими полосами, этот бочонок казался вышедшим из тех времен, когда в деревне жил прапрадед мальчика. Бочонок наблюдаемо крутнулся вправо-влево вроде желая выбраться из воды на мшистую кочку, на которую опирались ноги Павлика, но лишь сильней завертевшись, смог всего только плеснуть кругом себя жижу грязи и пустить несколько крупных мгновенно лопнувших пузырей.

Еле слышимый дробный перестук раздался внутри того бочонка и он вновь качнулся теперь уже вправо-влево, и из него, из самих недр послышался горестный всхлип гнусаво поддержанный просящим, тоненьким голоском, сказавшим:

- Пусти-ка нас, ужот-ко мы тутеньки исстрадалися.

- Что? Это ты ко мне? – с удивлением переводя взгляд на покачивающийся бочонок, спросил Павел, и, приподняв палку, ткнул ее концом прямо в пробку. Та в свою очередь созерцаемо задрожала, точно ее кто пытался выдавить изнутри, но не в силах это сделать, лишь сильней по инерции крутанула бочонок, и конец палки, съехав по его округлой поверхности, опять плюхнулся в лужицу.

- К тобе, к тобе, - гнусаво-страдающее послышалось из бочонка, а после оттуда же кто-то жалобно пискляво подвыл. – Пусти-ка нас, абы мы тутова исстрадалися… мы таковые махунечкие, несчастные, порсканный.

- А, вы драться не станете? – неуверенно спросил Пашка, понимая, что внутри бочонка сидит не одно существо, а, пожалуй, несколько и вновь выудив конец палки, придержал раскачивающийся бочонок, в боку которого пробка хоть и дрожала, но никак не могла из него выскочить.