Удивительные приключения Пашки и Батанушки

История третья. Чародейная ночь седмицы. Часть 2-1

А позади дерева, на полянке, где всего-навсего давеча на мшистой кочке укутанной стеблями растений вспыхнули красные два огня, неподвижно замершие в собственной яркости, внезапно вновь кто-то тягостно застонал. Впрочем, теперь этот кто-то стенал не так громко, очевидно, боясь обратить на себя внимание мальчика, а спустя несколько минут мшистая кочка принялась наблюдаемо вибрировать, и вместе с тем приподнимаясь вверх, будто вытягивать на себе, в том же направлении, и намотанный из стеблей растений ком с красными огнями. Сама кочка вроде как набухла сильней, слегка втянув в себя края, что покоились в водице окружающей ее, сформировав несколько покатый валун, и колыхнула неровными бокам, теперь став похожа на игрушку лизун. Она своей желеобразной консистенцией, покачивала на собственной верхушке плетеные в виде венка стебли растений в которых перемигиваясь, наконец, ровно пробудились к жизни два красных огонька.

Впрочем, Павлик того превращения позади себя не наблюдал так как ощупывая концом палки покачивающийся бочонок, смотрел лишь на него. Поэтому он также не приметил, как левее от него, из небольшого куста с размашистыми короткими ветвями, чуть полощущими листочками, выплеснулся узким потоком желтоватый свет. Также моментально распавшийся на множество крохотных ночных мотыльков с трепещущими крылышками, плотными мохнатыми туловищами и прямыми усиками в этом случае продолжающих светиться.

Мальчугану же, наконец, удалось концом палки придержать бочонок от раскачивания так, что он глянул на него своей, прямо-таки, здоровущей пробкой.

- Не-а, никак, никода-ка не будям, не станем дратьси, - раздалось из бочки сразу несколько голосов, кто тоненько, кто сипло, кто хрипло загнусавивших и Пашка сообразил, что внутри находятся, поменьшей мере, штук пять или шесть каких-то неизвестных существ. И говорили, просились выйти из бочонка те создания с такими всхлипами, стонами, что мальчик не выдержал, и, опустившись на присядки да пристроив на землю палку, протянул к бочонку правую руку. Впрочем, стоило только подушечкам его пальцев коснуться черной от времени деревянной дощечки, из которой был тот собран, как по телу Павлика прокатилась зябь волнения и холода, потому как бочонок на ощупь оказался, прямо-таки, ледяным.

- Вох! – дыхнул мальчишечка и торопливо отдернул руку от бочки, к собственному удивлению приметив, как кончики его пальцев блеснули голубовато-белой изморозью, с тем просыпав их мельчайшее крошево вниз прямо в воду, вызвав в ней шипение, ровно туда упали угли из костра.

И тот же миг позади Павла похожая на лизун кочка резко застыла, перестав колыхать своими желейными боками, став какой-то статичной, впрочем, все, также оставаясь раздавшейся по низу и словно грязно-коричневой по цвету. Еще чуточку и под скрученными в виде венка стеблями, покоящимися прямо на его вершине, где продолжали перемигиваться два красных огонька, обрисовалось лицо. Такое круглое, выступающее над самой поверхностью тела, ровно из него выглядывающее, имеющее и огромный с губами рот, и нос в виде шляпки мухомора, усыпанного белыми каплями, и крупные красные глаза. Мгновение и из густоты стеблей внезапно вылезли или, все-таки, выскочили несколько крупных грибов (и опять мухоморов) с толстыми выпученными шляпками, в ночи переливающимися зеленоватым цветом и обсыпанных белыми хлопьями. И тотчас бока существа качнулись и в них наблюдаемо обозначились две руки, такие длинные, упирающиеся пальцами в землю, а может и водицу, его окружающую. Здоровущие пузыри, выбравшись на поверхность воды из оконцев, забурлили вокруг создания и оно, приоткрыв рот, тягостно вздохнуло, и протяжно причмокнуло, точно желая съесть такого вкусного мальчика прячущегося за стволом дерева.

Далекое уханье откуда-то из глубины балки, по которой ранее бежал Пашка, долетев до этой низменности, перекликнулось с чмоканьем существа, слегка его заглушив. Потому мальчуган эти звуки и не услышал. Как и не увидел, что закружившиеся слева мотыльки начали сталкиваться между собой, пуржить, сворачивая в единое покрывало сами трепещущие крылышки, плотные мохнатые туловища и прямые усики слепляя их во что-то единое целое.

А бочка, плавающая в лужице, снова качнулась на месте, колыхнув воду в ней и, одновременно, плеснув отдельные струи в направлении мальчика, окатив не только его и без того мокрые кроссовки, штанины, но и окропив брызгами грудь и даже кожу лица. Из бочонка теперь совсем гулко зарыдали, пожалуй, что двое или трое существ, а четвертый достаточно хрипло сказал:

- Ну, чё? Выпустишь нас или трусишь? – однако мигом спустя уже другой голос, плаксиво-тоненький дополнил, - пусти нас, пусти… Мы такие несчастные, обреченные, вкорень можем тута погибнуть.

- Бочка холодная, - ответил им Пашка и легонечко потряс рукой, распределяя на ней ледяное дыхание дощечки и с тем, точно возвращая подвижность самим пальцам.

- Ну, ни чё! Потерпи-ка! – со слышимым недовольством протянул тот хриплый голос и кто-то, желая его поддержать, громко подвыл.

Именно потому как тот второй голос так горестно завыл, Павлик больше не мешкал, да протянув правую руку к пробке, и зажав ее в кулак, дернул на себя. Да только вместе с пробкой, вслед того рывка, двинулась и сама бочка не желая открываться и выпускать странных существ. Впрочем, и сам мальчик теперь решил действовать до конца, поэтому опустил левую руку в лужицу, подхватил бочонок под одну из его стенок, и, подняв вверх, вынул из воды. Одновременно, перемещая, на удивление легкий, бочонок вверх и к груди, он уселся в мшистую землю, привалившись спиной к стволу дерева. А внутри бочонка кто-то ровно зацокал копытами или только вновь дробно застучал, и сама пробка удерживаемая рукой Пашки затряслась, завибрировала.

Мальчуган слегка отстранил от груди бочонок, согнул ноги в коленях, и, зажав его между ними, стал резко дергать пробку на себя, дополнительно придерживая его и левой рукой. Мерзлая поверхность бочонка, стоило его лишь вынуть из лужи, стала медленно теплеть, пыхать из поверхности черных деревянных дощечек ядреным жаром, поскрипывать железными полосами, а из его внутренностей опять разноголосо послышалось, подзадоривающее покрикивание:

- Давай-ка! Ну! Ну-кась! Давай! – перемешивая крики с дробным цоканьем и стуком.

Впрочем, вытянуть пробку Павлику не удалось, несмотря на общее повышение температуры бочки, она все еще продолжала леденить сами пальцы. И, чтобы хоть как-то их согреть малец снова отпустил пробку, да придвинув раскрытую ладонь к губам, принялся дуть на нее, стараясь обогреть собственным дыхание, и давая малую себе передышку, обратился к галдящим существам, замкнутым в бочонке:

- Так вы мне не сказали, кто есть… А то может и вы черти…

На чуточку внутри бочки наступила тишина, потом слышимо что-то зашуршало, запыхтело, а напоследок раздался опять тонюсенький, гнусавый голосок, плаксиво сказавший:

- Не-а, мы не эти… мы другие…несчастные, замурованные, погибающие.

А слева от сидящего на мшистой кочке Павла пуржившие мотыльки стали наблюдаемо слепливаться в невысокую женскую фигуру, с тонкой талией, узкими плечами обтянутую в полупрозрачное переливающееся желтым светом платье. Также едва приметно сложившись и с тем, не потеряв сияние, изобразилась ее голова с длинными белыми волосами и слегка вздрагивающие тонкие руки. А Павлик уже снова ухватился правой рукой за пробку зажав в ладони и обхватив пальцами, да принялся тянуть ее на себя, в этот раз, покачивая туда-сюда, и в том проявляя смекалку. И из бочки вновь стали слышаться подзадоривающие голоса, порой подвывающие, всхлипывающие, словно намеревающиеся вскоре зайтись в рыданиях:

- Давай-ка! Ну! Ну-кась! Давай!

И мальчик, подгоняемый теми криками в желании спасти каких-то разнесчастных существ и явственно духов, все сильней сжимал ногами бока бочки, и с настойчивостью раскачивая пробку, тянул ее на себя. А позади него сразу за деревом вылезшее кочкой создание, на поверхности тела которого прорисовалось выступающее лицо, неожиданно явило в крупных красных глазницах белые хлопья, точно нескольких зрачков зараз да в каждом из них. Существо теперь рывком выпрыгнуло вперед, всего на чуть-чуть показав мощные лягушачьи лапы и втрое сократив расстояние до дерева, за которым находился мальчик, очень грузно плюхнулось на выровненную и поросшую травой полосу земли.

Впрочем, Пашка не обратил внимания на раздавшийся позади него плюх, так как ему, наконец, удалось выдернуть пробку из бочки. И она, выскочив из отверстия, внезапно выпустила из недр бочонка черный густой чад, да такой горький, пыхнувший мальцу прямо в лицо и окативший язык, небо мельчайшими, колючими ворсинками. Отчего Павел чихнув, торопливо качнул головой стараясь изгнать дым и, одновременно, собрав во рту слюну, выплюнул ее на сторону.

А секундой погодя из отверстия выскочила маленькая точно абрикосина голова, увенчанная стоящими торчком тремя жесткими волосками, на которой блеснули зеленым светом крошечные глазки и приметно шевельнулся подобно фиги нос. Еще маленько существо присматривалось к происходящему кругом, а потом будто выстрелив, теперь уже всем телом, стремительно вылетело из бочки. И тотчас за тем созданием из отверстия выскочили опять же моментально еще одиннадцать похожих существ. Они сразу опустились на поверхность бочонка, ровно давая Павлику их рассмотреть. Черные, как угольки с худющими телами, на вид не больше кулака, покрытые короткой шерсткой, они, одновременно, походили на людей и пауков. Потому что также, как и те членистоногие, имели головогрудь и брюшко, соединенные коротким стебельком, а их ножки расположенные по две пары на частях тела, согнутые ровно в коленках были гладкими сверху и снизу зазубренными. Впрочем, в отличие от паука у существ не имелось челюстей, да и по форме тело, как и головогрудь, напоминали людские, и стояли они на четырех ножках, шевеля четырьмя ручками. Создания внезапно широко открыли рты, сразу по два на голове, расположенные справа и слева от фиги носа, словно на щеках да громко рыгнув, выпустили какой-то горький, тошнотворный воздух, чего-то сгоревшего и сгнившего. Их крошечные глазки попеременно блеснули зеленым светом и тем, будто направили сам одурманивающий и вызывающий тошноту запах прицельно в лицо Пашки так, что последний вдохнув его, громко закашлял. Он опять же разом бросил на землю пробку, и, подняв вверх правую руку, принялся махать ею перед лицом стараясь разогнать эту отвратительную вонь.

- Вы, чего? Совсем офонарели? – очень грубо выкрикнул мальчик, когда ему, все-таки, удалось разогнать черные пары и вдохнуть менее удушающий запах, однако, продолжив иногда подкашливать и даже сплевывать на землю горькую, вязкую слюну. – Я вас выпустил из бочки, а вы плюетесь… Да и вообще кто вы такие? – дополнил свое недовольство Павел новым вопросом.

- Эт, мы еще не плевались! Так тока рыгнули малость! А уж если мы плюнем, ты не отмоешься вовек! А зовут нас злыдни! Злыдни мы! Нечисть! Приносящая нищету и беды! Тем и питаемся! А ты гунявый, – сразу в двенадцать голосов загалдели существа и вовсе понятно, точно мгновенно обучившись современному языку. Они снова и теперь еще шире открыли свои рты по два на каждой голове, да, как и обещали, плюнули чумным черным дымом прямо в лицо мальчишке, не просто застлав ему глаза, но и перехватив дыхание. Потому Паша, стремительно вскочив с присядок, выпрямился, одновременно, уронив на землю бочку с находящимися на ней злыднями и схватившись за грудь, яростно замотал не только головой, но и левой рукой, рассеивая так называемый плевок. А липкий, плотный пар, ворвавшись в ноздри, рот и глаза мальца, словно создали плотную корку в первых двух и склеили между собой веки.

Бочка гулко ухнув, упала в лужу, плеснув на ноги Павлика грязевые потоки, а злыдни, наоборот, приземлились на клок земли возле нее. Впрочем, они, еще толком не достигнув ее, принялись подпрыгивать вверх, точно стараясь заглянуть в лицо Павла, громко и достаточно весело притом выкрикивая:

- Так тебе лузер! Чмо! Болван! Задохнись трухлявый, – очевидно, получая удовольствие оттого, что мальчугану плохо, и у него не получается вздохнуть полной грудью.

А слева от дерева, под которым задыхался Пашка, сложившаяся из мотыльков прозрачно-желтая женская фигура созерцаемо качнула длинными волосами, и они слегка затрепетав, приоткрыли ее лицо, на котором слегка проступили крупные серые глаза и большой рот с четко очерченными по контуру черным карандашом пухлыми губами. Ее вздрагивающие тонкие руки, облаченные в более объемные рукава желтого платья, ровно крылья, приподняв своего обладателя, медленно направили сам полет к мальчику.

И тотчас (на чуть-чуть притаившееся) существо, возникшее из грязи, и прячущееся позади Павлика, сразу за деревом, переступило по выровненной и поросшей травой полосе своими мощными лягушачьими лапами, теперь не прыгая, а подкрадываясь. Его длинные, искривленные руки, стоило только созданию остановиться, поднявшись, двинулись в сторону стоящего за деревом мальчугана, не то, чтобы увеличиваясь в длине лишь выпуская из корявых пальцев шевелящиеся стебли с чуть колышущимися на них маленькими листочками. И с тем точно разматывая сложившийся на голове венок стеблей, где перемигивались два красных огонька, легонечко встряхивая венчающие их мухоморы, с толстыми выпученными шляпками, переливающимися в ночи зеленоватым светом и белыми хлопьями.

Поэтому когда Пашка, все-таки, вздохнул, пробив перегородку в ноздрях и во рту, да сумел разлепить склеившиеся веки, подлетевшая к нему фигура женщины закачалась, пожалуй, что в шаге от него. И своим колыханием с очевидностью обращая внимания на себя. И мальчик, сместив взгляд и увидев то явственно образовавшееся перед ним приведение, испуганно охнув, шагнул назад. Однако тут же удлинившиеся стебли, вылезшие из пальцев создания-кочки, вроде веревок неприметно скользнули по талии Павла и срыву дернули его к стволу дереву не то, чтобы прижимая, а, прямо-таки, привязывая. Отростки мгновенно пустили и боковые ответвления, да шевелясь, как живые, принялись оплетать тело мальца, распространяясь вниз, вверх и с тем охватывая его ноги, туловище и руки.

Впрочем, Павлик еще успел оглянуться, и, приметив стоящее в шаге от него создание или духа, испуганно спросил, обращаясь к нему:

- Кто вы? Кто?

А под ногами его еще более проворно запрыгали злыдни, будто соревнуясь между собой и стараясь допрыгнуть до лица мальчика. Громко рыгая и выплевывая из своих ртов густые черные пары, очень сильно портящие и без того кисловатый запах болота, они выкидывали вперед ручки, ножки, тела стараясь угодить в грудь Пашки. А черная вязкая слюна нечисти, попадала на материю спортивного костюма мальчугана, которую еще плотнее покрывали стебли, все крепче и крепче привязывающие его к стволу дерева.

- Мы злыдни! Злыдни! Болван ты такой! Ни чё не понимаешь, чурбан! Лузер! – сопроводила свои прыжки криком нечисть, словно не до конца осознав, что малец обращается не к ним.

Впрочем, создание, вылезшее из кочки, оказалось более смышленым и поняло, что Павел заговорил с ним. Потому в следующую секунду на выступающем его лице, расположенном посередине туловища в крупных красных глазницах белые хлопья ярко блеснули и под нависающим шапкой мухомора носом, приоткрывшийся большущий рот, глухо выдохнул:

- Я, Анцыбал, черт болотный, - и рот моментально раздавшись в стороны, явил огромную дыру, в которой блеснули сверху и снизу сразу по четыре длинных загнутых белых клыка. Он теперь дернул руки к себе, а с ними и стебли, опутавшие мальчугана так, что тот въехал в ствол дерева головой, болезненно ударившись об него затылком. Да только Анцыбал зря назвался чертом, так как против этих злобных существ мальчик знал, как защититься. Поэтому когда стебли принялись опутывать ему шею и ползти к подбородку и рту, Павел, не обращая внимания на прыгающих злыдней и даже плевки, выпускающие из себя горький, тошнотворный запах, громко закричал:

- Чур меня, Чур! – в первую очередь призывая в помощь того самого бога который на протяжении тысячелетий ограждал от зла русский народ. И немедля голубоватым сиянием засветилась материя спортивного костюма Пашки, и мельчайшие, ровно капли воды, серебристые крапинки, выскочив из трикотажа олимпийки и штанов, не менее тонким плетением принялись виться промеж друг друга, одновременно, оплетая листочки, ответвления. Еще не более десятка секунд и серебристое витье плотно покрыло сверху стебли, сдерживающие мальчика, да потекло по ним навстречу Анцыбалу, по мере движения слышимо потрескивая и будто прокладывая по ним трещины, из которых вверх стал пробиваться голубой свет.

- Ах, ты! – испуганно взвыл болотный черт и дернул руки к себе, срыву переламывая место соединение пальцев и вылезших из них стеблей так, что последние резко упали вниз и моментально запылали голубым светом, схожим с лепестками огня. Еще миг и голубое сияние, громко потрескивая, принялось плясать на стеблях, отламывая от них листочки, веточки и кусочки, частично высвобождая самого мальчика и оставляя на его костюме лишь отдельные катушки, склеившиеся с черными плевками злыдней, которые в свою очередь перестали прыгать и испуганно замерли внизу на земле. А Анцыбал внезапно качнул своими вновь ставшими желеобразными боками тела, да какими-то густыми потоками грязи в единый вздох стек вниз, впитавшись в дотоль сухую полосу земли. Образовав на ней не то, чтобы кочку, а лужу, где закачался, туда-сюда, плетеный из стеблей венок, увенчанный тремя крупными мухоморами, чьи толстые шляпки выпученными бугорками стали переливаться в ночи зеленоватым цветом и поблескивать белыми хлопьями.

- Чур меня, Чур! – вновь выкрикнул Павлик, чувствуя как ослабла хватка связывающая его тело и голубоватое сияние материи спортивного костюма едва засеребрилось не позволяя злыдням плевать в него и пинать его. А нечисть, и без того притихшая на земле под ногами мальчишки, теперь и вовсе испуганно вскликнула, да, поджав к своим паучьим телам ручки и ножки, резво попрыгала в лужу, где покачивалась бочка. Опять же сразу утонув в ней, притом прицельно плеснув в Павла потоками воды, которая полностью окатила и без того мокрые его кроссовки. Вода попала и внутрь обуви не только холодным потоком, но и ровно чем-то живым, шевельнувшимся под правой пяткой, проползшим справа налево маленьким червячком.

И если Анцыбал и злыдни ушли, то приведение в виде женщины так и осталось на месте покачивать своим длинным прозрачно-желтым платьем. Точно на нее и имя бога границы Чура не действовало или она не была злым чертом и нечистью. Приведение вновь взмахнуло своими тонкими руками, и, подплыв почти впритык к Пашке, замерло напротив него. Теперь стало хорошо наблюдаемо ее лицо, с едва проступающим узким носиком, крупными серыми глазами, в радужке, будто размазавших такие же серые зрачки, и большим ртом, чьи пухлые губы по контуру подвели черным карандашом. Еще малость и из размытых красками ее глаз выплеснулись на вдавленные щеки потоки слез, рот открылся, заложив трещинки на больших губах, и послышались охи, вздохи, причитания, рыдания, подобные:

- Да, что ж… да як… да кода-ка….

- Чур меня, Чур! – на всякий случай дрожащим голосом протянул Павлик, почувствовав, как от причитаний и воплей привидения по спине его сверху вниз прокатились крупные кусачие мурашки, пожалуй, выскочившие из-под самих волос на голове, и ему стало так холодно, будто его сунули в холодильник.

А призрак, услышав призыв Чура стал рыдать сильней, визгливо вскрикивая, помахивая руками и покачивая головой, и не прекращая истеричности поведения между тем очень громко спросил:

- Чё, ты орешь? – обращаясь к мальчику, мгновенно его, огорошив, достаточно ровно прозвучавшим голосом.

- Ты приведение, призрак? – не менее нервно, вопросом на вопрос, отозвался Пашка и руки его судорожно вздрогнув, принялись ощупывать олимпийку, а сам он легонечко подался вперед от ствола дерева.

- Белая Баба! Белая Баба я! – пояснила собственное имя или прозвище женщина и ее длинные волосы заколыхались. Она совсем немного качнулась вперед и из груди ее, из поверхности едва просматривающегося платья неожиданно выпорхнуло несколько ночных мотыльков, каковые взметнув трепещущими крылышками, взлетев вверх, закружили над ее головой. А в месте, где они до этого находились, появилась небольшая и на удивление сквозная дырка, через которую на мальчика глянула даль темного леса.

- Вот-ка прибыла до тобе, поведать о несчастье кое ты из гаю у дом приволочишь, - все тем же ровным голосом доложила Белая Баба, не приглушив всхлипы, охи, которые шли, пожалуй, каким-то фоном, и из глаз ее на щеки продолжали вытекать серебристые потоки слез.

А через сквозное отверстие в груди женщины мальчуган разглядел неожиданно ярко вспыхнувший лепесток рыже-красного огня, мотнувшегося вправо, потом влево и с тем наблюдаемо проступившего через прозрачно-желтоватую фигуру. Холодный озноб пробил теперь Пашу и он, прижав руки к животу, тяжело процедил из зашедшихся от страха в стуке зубов:

- Чего?

Да только Белая Баба не успела ответить, потому что лепесток пламени как-то и вовсе махом достигнув ее, прошелся по телу туда-сюда и послышался низкий хрумкающий бас, сказавший:

- Пшла отсель скверна. Хаживает тутова со дурными вестями, - а само движение пламени мгновенно рассеяло образ приведения, не только волосы, лицо, но и платье. И в воздух махом взмыли, разлетевшись в разные стороны желтовато-светящиеся, крохотные, ночные мотыльки с трепещущими крылышками, плотными мохнатыми туловищами и прямыми усиками. А перед Павликом внезапно предстал дух. Мальчик это не столько знал, сколько понял по его виду и тому, как он заговорил.

Мощное тело того духа слегка ссутулившегося сильно напоминало медвежье, такой же огромной, лохматой была и крупная с крутым лбом голова. Да только супротив медвежьего тела покрывала его не шерсть, а хвойные иголки, зеленовато-серого цвета. Дух стоял в полный свой рост, опираясь на мощные задние, короткие лапы и удерживал в двух других небольшие факелы, где на сучковатых ветвях помахивали лоскутки пламени, внутри которого плясали, кружили мельчайшие, багряные капли, имеющие не только крошечные ручки, ножки, но и головки с чуть покачивающимися на них паутинчатыми волосками. Звериная морда духа, один-в-один, как у медведя, шевельнула широким носом и отворила пасть, показав загнутые клыки на верхней и нижней челюстях, каковые Павлик увидев, заплакал то ли от страха, то ли от радости и солоноватые слезы выскочив из глаз его, потекли по щекам, так как раньше текли по лицу Белой Бабы.

- Ну, чё ты ревмя ревешь, аки девица, дух я, Боровым мене кличут, - все также низко, похрустывая произнес он, - хозяин бора я, - дух теперь слегка качнул лапами и багряные капли кружащие в лоскутках пламени на концах сучковатых ветвей, которые он удерживал, мгновенно потухли. Да и сами лепестки, зашуршав своими верхушками, осели к кончикам ветвей, не то, чтобы сжавшись в сиянии, просто погаснув. Боровой, не мешкая, швырнул ветви вправо в небольшое оконце и они, нырнув в воду, слышимо зашипели.

- А энто была Белая Баба, - вновь заговорил Боровой и чуть слышно рыкнул, опуская одну лапу вниз, а второй поглаживая мальчика по волосам и той теплотой успокаивая. – Вестница несчастья, чай хаживает по гаю и молит язычищем чё не нать, - дополнил он и под его поглаживанием Павлик вроде как успокоился, перестав плакать и дрожать.

Под мощными лапами хозяина бора, частью точно опирающихся на водицу лужи, где все пока покачивалась пустая бочка, немного левее внезапно взбухла землица. На приподнявшемся бугорке образовалась небольшая трещинка, из которой выскочил, и вовсе махом, маленький дух. Да тут же оперся обеими ножками на мгновенно опустившийся и сравнявшийся с землей бугорок, вспыхнув множеством мельчайших зеленых капелек, и тем себя ясно проявив. Впрочем, в отличие от Борового этот дух был не только маленьким, пожалуй, что даже ниже Батанушки, но и походил больше на старичка. Его плотное точно ножка гриба тело, обряженное в белую длинную до земли рубашку, украшенную по стоячему вороту, рукавам и подолу каким-то витиеватыми узорами. На круглой голове духа восседала плоско-выпуклая, морщинистая шляпка гриба. Белого цвета она сочеталась с цветом его лица на котором созерцались бурые глазки, веточка вместо носа и щелочка-рот. Дух ухватил короткой ручкой свою шляпку и слегка ее приподняв, поклонился мальчику, а потом пискляво сказал:

- Боровичок я, посыльным служу у Борового. Живу-поживаю дык толковать под грибочками, кыими заведую, а инолды и кормлюсь.

Боровой перевел взгляд на покачивающегося под ногами посыльного удивительно так приподнимающего шляпку гриба с головы и вновь опускающего и рыкающе-низко сказал:

- Поспеши-ка ко нашим да гутарь им, чё мальчоню я сыскал, - и Боровичок, ухватив шляпку гриба двумя руками, резко ее на себя дернул. Да не просто одел, а, прямо-таки, натянул на само тельце то ли присев под ней, то ли все же войдя в ее поверхность, единожды погасив зеленые капельки света дотоль его усыпающие. Сама плоско-выпуклая, морщинистая шляпка гриба бухнулась на землицу и внезапно скукожилась, ровно в единый миг состарилась, да вместе с тем слегка округлилась. Еще не больше секунды и это скукоженное, круглое (на вроде пейнтбольного мячика) тело срыву подпрыгнуло вверх, и, рванувшись вперед, покатилось в направлении балки, почасту подскакивая на кочках мха, пересигивая через оконца с водой, переливаясь белыми мельчайшими крохами на черной поверхности. Кажется, уже в следующий момент, исчезнув с глаз долой.

Боровой тут же качнул своей лохматой, медвежьей головой, слегка ссыпав себе под ноги с нее хвойные иголки и все также низко да слегка хрустнув голосом, сказал, обращаясь к мальцу:

- Ну, и мы чё ли потопаем, нешто будям дольче тутова стоямя стоять, - и Павлик торопливо кивнул, осознавая, что дух пришел ему на выручку.

Боровой, не мешкая, развернулся, снова качнув свое медвежье, мощное тело, ссыпав вниз, прямо-таки, потоки зелено-серых хвоинок, которые упав на землю, выстлали на ней узкую полосу. Дух шагнул вперед в направлении едва виднеющейся впереди балки, ступив прямо на водную гладь окна. И Пашка торопливо шагнул вслед Борового прямо на тропку, выстланную перед ним хвоинками, а потом и на саму водицу, хранящую подошвы стоп духа опять же присыпанных сверху теми же хвоинками. К собственному удивлению не только не утонув в оконце, но даже и не колыхнув водицу рядом.

Боровой шел не быстро и не медленно, впрочем, не оглядываясь, точно рассчитывая на поступь самого мальца. Вместе с тем он не выбирал дорогу, а двигался предельно ровно прямо по мшистым кочкам и окнам с водой, и все также присыпал следы за собой тонким слоем хвоинок, которые создавая тропку, не давали ногам Павлика проваливаться в мох, тонуть в воде. Однако каждый шаг для самого мальчугана особенно правой ноги отдавался плюханьем воды внутри кроссовок, а под правой пяткой все время, что-то покалывало. Мокрые штанины, как и олимпийка, липли к телу, поэтому Паша тягостно вздрагивал и почасту оборачивался. Да только сейчас низменность, покрытая пухлыми кочками, и небольшими окнами колышущей воды, с редкими низкими, с искривленными стволами, деревцами хранила тишину, лишь иногда что-то едва слышно посвистывало справа, да тут же смолкало, очевидно, опасаясь бога Чура, а может всего-навсего его имени.

Балка, из которой прибежал мальчик и пришел Боровой, как, оказалось, лежала между двумя возвышенностями, потому пройдя болотную полосу земли, остановились возле левой из них. Не высокий и достаточно пологий, тот бугор, порос травой и раскидистым низкорослым кустарником. Хозяин бора развернулся и протянул навстречу мальчику свою мощную лапу, где и саму поверхность в виде мякишей покрывали торчащие хвойные иголки. Впрочем, стоило Павлу вложить в нее свою руку, как хвоинки мгновенно прилегли, малость кольнув ладонь в нескольких местах. Дух легонечко кивнул, точно успокаивая, и принялся подниматься на бугор, придерживая ступившего в след него за руку мальчика.

Мокрая трава под подошвами кроссовок Пашки скользила, а ветки кустарника хватая за штанины, тянули вниз, и если бы не Боровой крепко удерживающий его за руку, порой даже приподнимающий над вылезающими из земли большущими валунами, смыкающими проход, идти бы и вовсе не удалось. Сам дух, кажется, проходил эти мощные камни насквозь, притом точно отделяя верхнюю часть тела от нижней, потому мальца, приподнимая, ставил на них сверху, в этом случае проводя по их неровной и опять скользкой поверхности.

Низко нависающее небо с каждым шагом будто приближало подымающихся к себе, теперь набрякло серо-стальным цветом, а когда мальчишка и Боровой взобрались на возвышенность, принялось ронять мельчайший дождь, кажется, сеянный через сито.

Дух, продолжая удерживать в своих лапах руку Пашки, слегка потряс головой, и, кончики хвоинок на ней вспыхнули лазурным светом, осветив пространство леса впереди, впрочем, не так далеко как хотелось мальчику. И Павел увидел и тут раскинувшуюся со всех сторон лесную даль, где сомкнувшиеся между собой деревья, рослые сосны, с прямыми стволами и высокоподнятой, округлой кроной, мгновенно заслонили сами небеса. Впрочем, не прикрыв их от дождя, который ощутимо укрупнившись, заструился по ветвям вниз, наполнив сам лесной край шорохом, словно шепотом переговаривающихся между собой существ. Здесь очень мягко пахло хвоей, а ее кислинка перемешивалась со свежестью, что несли дождевые капли. Плотная земля под ногами перестала хлюпать водой, так как покрытая слоем опавшей хвои являла в серости ночи неровные подъемы похожие на дюны в пустынях, только в этом случае сравнительно невысокие.

- Хаживай послед мене, - мягко протянул Боровой, выпуская руку мальчугана из хватки своей лапы и тотчас подсвечивая себе и ему направился вперед, уже вскоре ступив на едва пробитую в лесном опаде узкую тропку. И Паша поспешил вслед духа, шмыгая мокрым носом, приподнимая вверх плечи и тем стараясь скрыть шею от падающих дождевых капель желающих нырнуть прямо под олимпийку и без того вымокшую. Слипшиеся от дождя волосы лежали паклей на голове, а по лицу струились холодные потоки воды, скатываясь по щекам и ныряя прямо в приоткрытый рот мальчика.

Сейчас шли по тропке, которая виляла между соснами, огибала не глубокие рытвины и не высокие приподнятости земли. И, все время, чудилось Павлику, что шуршащие по ветвям деревьев капли ровно посмеиваются над его страхами, не только прежними, но и давеча пережитыми. Над поверхностью земли, будто выходя из опавшей и устилающей ее хвойной подстилки, курился серый дымчатый туман, порой ухватывающий на свои пары отдельные капельки воды и легонечко их покачивающий на себе. А немного погодя до слуха Павлика, точно из глубины леса, долетело легчайшее дребезжание колокольчиков, и в серой дымчатости ночи внезапно вспыхнули яркие голубоватые искорки.

Еще чуточку и по лесной дали прокатился зычный раскатистый окрик, которому тотчас отозвалась хриплым, низким уханьем сова с ближайшей сосны. Ее мощное «у-ух!» словно качнуло ветви дерева и с них вниз схлынула потоком дождевая вода, а вверху послышалось тяжелое хлопанье крыльев. И Пашка пугаясь, вновь встретить очередного черта, прямо-таки, прыгнул вперед, тем напоровшись на фигуру духа, врубившись в его покрытую хвоинками спину. Боровой немедля остановился, и, покачиваясь на своих лапах, вправо-влево, развернулся к мальчику, глянув на него сверху вниз зелеными и тут чисто человеческими глазами, имеющими и зрачок, и белок окружающий радужку, с мягкой ворчливостью в голосе сказал:

- Ну, чё ты? Не пужайси… Энто не нечисть, уся вона убралась под оземь, сие мои собратья хаживают. Скумекал? - спросил дух и на его звериной, несколько вытянутой морде туда-сюда шевельнулся широкий нос, ровно к чему принюхиваясь.

А голубые огоньки малость погодя выступили много ярче, поэтому Боровой ступил вправо с тропы и выставил напоказ торопливо шагающих им навстречу духов. И Пашка переведя взгляд с хозяина бора, увидел, прямо-таки, спешащих ему навстречу двух маленьких домашних духов, присыпанных голубыми блестками света. Батанушко, маленького старичка, покрытого беленькой, курчавой шерсткой, одетого в красную косоворотку, серые штаны, цветастый жилет, застегнутый на пуговицы-косточки и обутого в красные сапожки. Да его дружочка, Запечника, низенького, горбатенького, точно присыпанного сверху черной сажей, одетого в длинную, расширявшуюся книзу и не приталенную свитку, на голове которого покачивалась лохматая зимняя шапка-ушанка, чьи уши были связаны наверху тесьмой.

- Батанушко! – радостно закричал мальчик, и, сорвавшись с места, побежал навстречу духам. Павлик в несколько шагов достиг домового, и, упав перед ним на колени, принял его маленькое тельце в объятия, ощутив особую теплоту к нему, будто к близкой родне… старшему брату которого никогда не имел или младшему которым родители его также не одарили.

- Никогда! Никогда больше не пойду я в этот лес! – чуть слышно шепнул он в волосатое ухо хозяина дома и сам того не ожидая заплакал. И не столько оттого, что выплеснул, таким образом, все ранее им испытанное, а оттого, что вдохнув запах Батанушки, почувствовал как ему дорог и близок этот маленький и удивительный домашний дух.

Конец третьей истории.